– А я – тебя. – Она посмотрела на меня с гордой улыбкой. – Моя дочь, султанша Аланьи Сира.

– Звучит гораздо грандиознее, чем есть на самом деле. – Я мрачно усмехнулась. – Недостаточно покорить, нужно еще и править. Лучше, чем прежние правители. И это… это оказалось непросто.

– Нет в нашей крови умения повелевать другими. Силгизы – свободный народ. И все же у тебя стать императрицы. Порой я смотрю на тебя и удивляюсь, в кого ты такая.

– В тебя и папу.

– Да. – Она положила теплую руку мне на щеку. – Ты должна знать, как я сожалею, Сира.

– Сожалеешь? О чем?

– Мне следовало любить тебя так же сильно, как Джихана и Бетиля.

Я взяла и сжала ее руку.

– Я никогда не чувствовала себя нелюбимой.

– Потому что ты не знаешь… – Она печально улыбнулась. – Яммар хотел за тебя сражаться. Хотел забрать у йотридов. – Ее глаза увлажнились. – Но я убедила его этого не делать. Убедила его, что ты – небольшая цена за мир с йотридами и Аланьей.

Я всегда считала, что это отец меня отдал. А теперь оказалось, что он хотел за меня сражаться. Все это время я считала, что стою не больше красивого ковра, который хранишь, но, если его захочет получить кто-нибудь могущественный, ты без колебаний его отдашь.

По обветренным, морщинистым щекам матери потекли слезы.

– Ничего страшного, амма. Все это лишь вода в реке, давно утекло. И ты в какой-то степени была права. Мир стоит дорого.

Мы прошли мимо силгизки, доящей чубарую кобылу, – жирное молоко текло в толстый мешок из лошадиной шкуры.

– Хотелось бы мне быть еще молодой, – сказала матушка. – Я запрыгнула бы в седло и поскакала в бой в первых рядах. Сражаться за твою Аланью. Тебя избрали Лат и Потомки, Сира.

– Ты правда так считаешь?

– Я это знаю. Когда в тот день ты держала меня за руку и мы вместе молились за победу над человеком в доспехах Ахрийи, я увидела Утреннюю звезду. В легендах о Потомках говорится, что некоторые из них могли вызвать Утреннюю звезду. Это благословение Лат.

Как же она заблуждалась. Я не могла сказать ей, что Утренняя звезда и Кровавая звезда – это одно и то же. Сомневаюсь, что мама с этим смирилась бы.

Я – и то с трудом.

– Твоя поддержка бесценна. Знаешь, бывают времена, когда уже невмоготу. И тогда я скучаю по детству, когда играла с жеребятами. – Наверное, я могла бы рассказать ей о своих чувствах. В конце концов, она моя мать. – И, честно говоря, мне очень одиноко.

– Ты ведь замужем за йотридом, так что я не удивлена.

– Пришлось, иначе меня просто не стало бы. Пашанг… это Пашанг. Я знала, что делала, когда выходила за него.

– Твой отец однажды на три дня ускакал в глубину Пустоши, чтобы достать мне сияющие оранжевые азалии, растущие только на одном горном кряже. На том, где живут племена язычников, которые, по слухам, любят человечину. Он был романтиком и глупцом.

Мы засмеялись. На мгновение я увидела лицо влюбленной девушки. Как бы мне хотелось иметь похожие воспоминания, чтобы прибегнуть к ним в трудную минуту.

– Ты несешь более тяжкое бремя, чем мы все, – сказала матушка. – Как бы мне хотелось, чтобы ты иногда радовалась жизни.

Радость… Какое интересное слово. Но то, что доставляло мне радость, было слишком неприлично для материнских ушей.

Я заметила среди желтой травы нежную пустынную розу.

– Ты права… Мне и правда нужно найти в этом радость. Я не могу постоянно держать раскаленные угли.

Я сорвала пустынную розу и вручила ее матери. Она понюхала цветок и улыбнулась.

Я всерьез восприняла совет матери найти радость в жизни. Вечером я ждала Пашанга в его юрте. Там пахло им и его серебристой кашанской кобылой.

Я уже почти заснула, когда он вошел. Его лицо было встревоженным.

– Базиль не пришел.

– Но еду-то они получили?

Он кивнул.

– За едой явился целый отряд красноглазых крестейцев. Но Базиля среди них не было.

– Может, он занят. Бедняга. Ты когда-нибудь встречал настолько отчаявшегося человека?

Пашанг взорвался гортанным смехом.

– Ты знаешь, сколько человек умоляли у моих ног сохранить их печальную, жалкую жизнь? Выглядели они гораздо более отчаявшимися. Базиль крепче, чем кажется.

– Давай дадим ему еще день. Что еще нам остается?

Пашанг налил в деревянную кружку кумыс. В Кандбаджаре он редко пил кумыс. Возможно, оказавшись в пустыне, в юрте, он вернулся к йотридскому образу жизни.

– Есть и другие новости. – Он сделал большой глоток, заставив меня замереть в ожидании. – Один из разведчиков заметил в Доруде Кеву.

Это испортило мне настроение.

– Ему не сидится на месте.

– Знаешь, я ведь никогда не встречался с Кевой, но мне нравится то, что я о нем слышал. Только, пожалуйста, не расстраивайся из-за этого. Думаю, он хочет помахать своей несокрушимой черной саблей перед лицом Баркама. А Баркам, как любой на его месте, просто обделается от страха.

– Ты не знаешь Баркама. Он не такой, как все. – Я преувеличенно глубоко вздохнула. – А ты с Кевой… Вы думаете, что все проблемы можно решить силой. Запугиванием и устрашением. Этот ключ открывает много дверей, но не все. Замок Баркама взломать сложнее. Тут надо добавить… – Я выдержала долгую паузу. – Капельку меда.

Но Пашанг только рассмеялся.

– Мед-то этот развратник любит. Страшно предположить, с чем приходится иметь дело принцу Фарису. – Он снова сделал большой глоток кумыса, а потом вытер бороду.

– Ты никогда не спрашивал, что нравится мне.

Он поставил кружку на стол рядом со мной и сел.

– Так что же нравится тебе?

– Хочешь сказать… ты даже ничего не подозреваешь?

– Подозреваю? – Он покачал головой. – Ты просишь меня лечь на спину или сама ложишься на спину. И больше ничего.

– Тебе это кажется скучным? Поэтому ты ходишь к другим женщинам?

Он раздраженно хмыкнул.

– Слушай, Сира… По правде говоря, я еще больший извращенец, чем Баркам. Ты вряд ли захочешь знать.

– Ты мой муж. Я хочу знать. И хочу, чтобы ты знал обо мне.

– Так расскажи.

И я вдруг пожалела, что затеяла этот разговор. Пашанг по меньшей мере меня уважал. И даже получал удовольствие в постели, до какой-то степени, но без его уважения наш брак обречен.

– Я знаю, что тебе нравился тот химьяр Эше. В этом все дело? Тебе нравятся химьяры?

Я покачала головой.

– Он нравился мне не потому, что химьяр.

– Слушай, что бы ты ни сказала, даже если это дается тебе с таким трудом, я не буду думать о тебе хуже. Я-то себе нравлюсь, несмотря на то что о себе знаю, а это уже более великое чудо, чем когда Хисти заставил луну кровоточить.

Если бы я могла заставить луну кровоточить. Если бы я была настолько могущественна, мой стыд имел бы куда меньшее значение.

– Как тебе это удается, Пашанг? После всего сделанного ты все равно себе нравишься?

– Я же сказал – это чудо, – ухмыльнулся он. – Ну, теперь ты расскажешь мне свой грязный секрет или мне придется фантазировать, что это может быть?

Его слова вызвали у меня улыбку.

– У тебя все еще возникают обо мне фантазии? Или больше никакой загадочности?

– Я с девяти лет ласкаю себя при мысли о твоей груди. И уверен, что уже не прекращу.

Я расхохоталась.

– Так значит, ты рано зацвел. Я никогда не замечала.

– Ага, как зимний цветок. – Он щелкнул пальцами. – У меня есть отличная мысль.

– Хочешь развязать мне язык? – Я хихикнула.

– Мы захватили у абядийцев много вина. А они делают его лучше всех. Оно сохраняет природную сладость. Ничего общего с вяжущим и кислым пойлом из Песчаного дворца.

Йотрид вернулся с глиняным кувшином, и Пашанг разлил щедрые порции. Мы подняли деревянные кружки и отпили вина.

Оно было таким сладким на языке и островатым, когда прошло дальше.

– Хорошее вино. – Я с удовольствием сделала еще глоток. – Только ради него стоило все это затеять. Ну почти.

– Как бы ни было дерьмово, маленькие радости помогают это пережить.