Лун, все еще полусонный, моргнул, услышав это. Он сомневался, что двору понравится эта идея.

– Эмм…

– Ты же нас нашел, – сказала Стужа так, словно спорить дальше было бессмысленно.

Лун решил пока оставить этот вопрос. Он спросил Утеса:

– Они видели, что произошло в их колонии?

– Да. – Утес потрепал волосы Шипа. – Бубенчик говорит, что иногда они об этом говорят. – Затем он прибавил: – И мы не станем звать мальчишку Горьким.

– Это же его имя, – возразил Лун. В этом споре он хотя бы чувствовал себя тверже. Он сказал Горькому: – Можешь называться так, как сам того хочешь.

Стужа сказала:

– Его полное имя – Горький Звездник. Это цветок, который раскрывается только ночью.

– Тогда мы можем называть его Звездник, – сказал Утес не терпящим возражения тоном.

– Я не собираюсь с тобой спорить. – Лун постарался, чтобы это прозвучало как угроза. Ему хотелось о многом спросить, но делать этого в присутствии птенцов, пожалуй, не стоило. Да и ему все еще нужно было прикладывать усилия, чтобы не уснуть.

Утес увел детей, когда Лун снова начал проваливаться в сон. Большую часть следующих двух дней Лун провел в беспамятстве, убаюкиваемый неспешными покачиваниями воздушного корабля. Цветика сказала, что на него так действуют остатки целительного сна, но у Луна не получилось пробыть в сознании достаточно долго, чтобы узнать побольше. Всякий раз, когда он задавал кому-нибудь вопрос, он засыпал прежде, чем успевал услышать ответ.

Но затем одной ночью он проснулся, ощутил прохладный, влажный воздух, пахнувший свежей водой и зелеными растениями, и почувствовал себя таким бодрым, каким не был с тех пор, как Ранея попыталась оторвать ему крыло. Ему было не больно дышать, и его кости, похоже, перестали двигаться как попало и срослись друг с дружкой – а это наверняка означало, что он идет на поправку.

Зачарованный мох, набитый в корабельный подсвечник, осветил груду подушек и одеял на другой стороне комнаты, где спали по меньшей мере трое. Прищурившись, Лун разглядел Цветику, Звона и Душу.

Возможность выбраться наружу была слишком заманчивой, чтобы ею не воспользоваться. Лун высвободил свой халат из-под одеял, перекатился на здоровую руку и приподнялся на ней. Встав, он одной рукой оперся о стену, чтобы не упасть, – его все еще одолевала слабость, и его суставы болели.

Он пересек комнату, никого не разбудив, и вышел в открытую дверь. Узкий коридор вел в небольшой лабиринт трюма. В него выходили другие двери, и Лун слышал размеренное сонное дыхание множества раксура и чьи-то негромкие голоса впереди. Люк в потолке, который вел на палубу, был распахнут, через него в трюм поступал свежий воздух, и Лун видел над собой ночное небо, полное звезд. Лестница была крутой, но узкой, так что он смог опереться о стену, взбираясь по ней. Лун добрался до палубы, почти избежав неловких и болезненных столкновений с лестницей.

Корабль безмятежно плыл в ночи, а высоко в небе светила почти полная луна. Веер паруса был сложен, и дул несильный ветер, разносивший отчетливый запах пресной воды. На палубе тоже лежали спящие тела, завернутые в одеяла, многие – в земном облике. Корзины и свертки были привязаны ко всему, что могло служить надежной опорой. Далеко впереди, на носу корабля, дежурил одинокий арбор. Подняв глаза на смотровую площадку на мачте, Лун увидел, что и там несли вахту двое окрыленных. Второй корабль шел чуть впереди них, у носа по левому борту. Лун подошел к правому борту и облокотился на него, чтобы посмотреть вниз.

Они пролетали над обширным озером, примерно в пятидесяти шагах над его поверхностью, и вода сверкала серебром в лунном свете. Из озера росли деревья с изящными, похожими на перья листьями, и некоторые были такими высокими, что касались верхушками днища корабля. Вода была настолько прозрачной, что можно было разглядеть, как в ней мелькают разноцветные рыбешки.

Лун поднял голову. Ветер трепал его волосы и халат. Вдали он видел берег с густым лесом, во тьме казавшимся неясным пятном, из которого тут и там выступали раскидистые силуэты самых высоких деревьев.

Лун услышал за спиной тихие шаги и обернулся. К нему, пересекая палубу, шел Ниран. Островитянин облокотился на борт рядом с Луном. Стараясь говорить как можно тише, он сказал:

– Тебе уже лучше? Они говорили, что тебя смертельно ранили.

– Так и было. Мы быстро исцеляемся. – Лун снова посмотрел на озеро. От остальных он слышал достаточно, чтобы понять, что они направляются в какое-то конкретное место – в старую колонию, о которой знал Утес. – Где мы?

Ему показалось, что вопрос прозвучал немного взволнованно, но Ниран, похоже, не заметил.

– Мы движемся на юго-запад. Это все, что я могу сказать. – Он покачал головой. – Моя семья никогда прежде не заходила так далеко в глубь континента, и наши карты пусты. Я лишь добавляю свои заметки по ходу.

Лун попытался вспомнить, что говорил Утес. Одиннадцать дней быстрого полета только для того, чтобы выйти за пределы речных долин?

– Значит, мы не знаем, есть ли здесь города.

Ниран пожал плечами:

– Предположительно есть. Где-нибудь.

Лун навалился на борт и поморщился, когда его рука и плечо отозвались пульсирующей болью. Он не знал, каково сейчас его положение при дворе, злятся ли они за то, что он привел к ним Сквернов, или готовы простить за то, что он нашел Стужу и ее братьев, и как ко всему этому отнесется Жемчужина. Он смутно помнил, как просил Жемчужину убить его и что она отказалась, но он точно не знал, изменилось ли что-нибудь. Лун был вполне уверен, что Нефрита не желала ему смерти, но между этим и желанием принять его в качестве своего консорта была огромная разница.

Ниран прокашлялся:

– Утес сказал, что, когда мы прибудем на место, крылатый отряд сопроводит меня обратно, чтобы я смог вернуться с обоими кораблями одновременно. – Он замолчал, задумчиво глядя на Луна. – Моя семья в долгу перед тобой, и я знаю, что дедушка будет рад снова увидеть тебя.

– Вы ничего мне не должны. – Но возможность вернуться на Золотые острова и получить больше времени, чтобы восстановиться, Лун принял с облегчением. С большим облегчением. – Но спасибо. Я… буду иметь это в виду.

Ниран вернулся на свой пост. Лун остался у борта, глядя на блики на воде и прислушиваясь к дыханию спящих.

Через некоторое время из люка, почесывая затылок, вышел Звон. Он заметил Луна у борта, подошел и взволнованно, с напором, сказал:

– Тебе нельзя выходить наверх. Если ты заболеешь…

Лун вспомнил один из вопросов, на который должен был узнать ответ:

– Ты знаешь, как погибла Тычинка?

– Ох. – Звон заколебался. Затем шагнул к борту. – Да, Бубенчик мне рассказал. – Он неуверенно замялся. – Ты не хочешь спуститься вниз?

– Нет, мы разбудим Цветику и Душу. Я хочу остаться здесь.

Они сели на корзины у наружной стены штурманской рубки, потому что там никто не спал.

Звон поведал ему, что во время нападения на колонию погибли сорок семь раксура, почти все из них солдаты, несколько окрыленных и одна учительница – Тычинка. Звон тоскливо сказал:

– Бубенчик говорит, что они были в яслях, когда внутрь ворвались дакти, и она просто кинулась на них. Она думала, что Скверны собираются убить выводки, и попыталась дать другим учителям шанс их унести. У них получилось вытащить несколько выводков из яслей, но кетели преградили путь наружу, учителя не могли перевоплотиться и так попали в плен.

Лун прислонился к стене рубки, не зная, чего испытывает больше – печали или гнева. У Тычинки не было оснований думать, что дакти не убьют выводки. И даже если бы она знала, что Скверны задумали сделать с ними, она все равно могла поступить точно так же.

– Мы знаем, почему Скверны не тронули тела? Почему они их не сожрали?

Звону, похоже, стало не по себе, когда он вспомнил об этом.

– Точно нет, но Набат сказал, что дакти-наставник разозлился из-за того, что Скверны убили стольких членов двора. Может быть, он так наказывал их, не давая прикоснуться к телам.