— Послушайте, я тут недалеко снимаю номер в гостинице. Может, вам пока у меня побыть? Хотя бы временно, но это уже что-то. Отогреетесь, придёте в себя…

— Не надо, внучка, не обременяй себя бездомной старухой. У тебя наверняка и без того проблем хватает.

— Да пустяки, мне это никаких неудобств не доставит. Идёмте!

Я помогла ей подняться, и мы вернулись пешеходным туннелем на оживлённую улицу. Прорвавшись сквозь шумную толпу, нырнули в переулок и добрались до гостиницы. Администратор встретила нас недовольным взглядом и тут же объявила:

— За второго постояльца придётся доплатить.

— Но у меня одноместный номер, мы не займём больше места, чем есть.

— Ничего не знаю, — отрезала она. — Такие правила, а если вас что-то не устраивает, вы можете съехать и найти другое место.

Выматерившись про себя, я рассталась ещё с несколькими купюрами, и мы принялись подниматься по лестнице. Старушка охала и причитала, но медленно покоряла пролёт за пролётом. Наконец, мы добрались до номера, и она в неуверенности застыла на пороге. Я мягко положила руку на её плечо.

— Располагайтесь, ни о чём не думайте. Если захотите помыться, душ там. Не вода, конечно, но тоже неплохо.

— Не знаю, чем тебя отблагодарить, внученька, — растерянно пробормотала она. — Давай хоть еду приготовлю?

— Я согласна.

— Тогда я с радостью воспользуюсь твоим гостеприимством.

Старушка сложила свои скромные пожитки в углу, отправилась в ванную и, закрывшись, долго шумела ультразвуковым эмиттером. Я размышляла над тем, как жизнь доводит людей до отчаяния, до падения на самое дно, и мне казалось, что почти всегда это происходит именно в большом городе. Мегаполис заставляет людей отдаляться друг от друга, терять родственников, упускать друзей, и в конечном счёте оставляет человека в полном одиночестве. Обратная сторона урбанизации…

Когда старушка вышла из ванной, я охнула. Передо мной стояла благообразная бабулька-одуванчик, будто помолодевшая сразу лет на пятнадцать. Она словно бы светилась изнутри, и, тихонько мурлыча себе под нос какую-то мелодию, орудовала теперь у плиты, сочиняя непритязательную стряпню. Вскоре, пообедав, мы расположились с парой чашек чая на стульях возле стойки.

— А я ведь на радостях так и не спросила твоего имени, внучка…

— Я Лиза.

— А меня зовут Евгения Павловна. Почти коренная москвичка. Почти…

Я осторожно отхлебнула из кружки горячий напиток.

— Почему почти? Недавно тут живёте?

— Нет, сама я родом с юга, из Ростова-на-Дону, но тот давно уже под водой. А здесь, в Москве, я последние лет пятьдесят жила. Тут и помру. Многое повидал этот город, и я вместе с ним…

— Москва всегда была такой? — спросила я.

— Такой – это какой?

— Такой… — Я замялась, подбирая верное слово. — Тесной, тёмной.

— Тёмной? Эти огромные, словно какие-то раковые опухоли, дома, были тут не всегда. И нищета с грязью – тоже были не всегда. Нет, конечно… В моём детстве, да и в юношестве, пожалуй, всё было иначе. Наверное, людей тогда ценили больше, чем сейчас…

— Вы хорошо помните своё детство?

— Забывчивость и старость дают о себе знать, но вот детство-то я помню лучше всего. Оно, наверное, из памяти уйдёт последним… — Она глядела куда-то вдаль поверх моей головы, взгляд её приобрёл отрешённость. — Детский сад, подружки, любящие родители, поездки на дачу по выходным, тёплое Азовское море… Мой любимый город, Ростов, цвёл, благоухал и развивался. Но всё изменилось с началом войны… Мне тогда было пять лет всего, но я хорошо помню, как всё началось. Внезапно. Мне пришлось рано повзрослеть, такое не забывается. Удивительно даже, но на Ростов ракеты не падали – они летели дальше, на восток. Люди… Их разом стало так много, как никогда не было. Город мгновенно, внезапно стал очень тесным, буквально стало нечем дышать, сюда хлынули целые караваны людей с окрестностей…

Ещё до начала бомбардировок сквозь город на запад тянулись нескончаемые военные колонны. Поначалу в отдалении грохотали гаубицы, но армия уверенно отодвигала границу на запад, занимая Черноморское побережье и выдавливая захватчиков. Навигация была парализована, Таганрогский залив буквально кишел кораблями разного тоннажа – от маломерных буксиров до гигантских контейнеровозов. Никто не знал, чем всё закончится, и мир застыл в ожидании. Только из окрестных лесов с пронзительным шипением периодически взмывали ракеты противовоздушных систем, сбивая вражеские самолёты, зашедшие слишком глубоко на нашу территорию.

Затмение случилось на третий день после массированных, но скоротечных обменов ядерными ударами. Гонимые холодным ветром, облака пепла извергались над городом и ползли дальше, в сторону моря. Хлопья сажи падали нескончаемым снегопадом, неслись откуда-то с материка, словно сгоревшие бабочки, затмевая алое закатное небо, устилая землю чёрными сугробами. Красный уровень опасности, объявленный властями, нисколько не помешал людям за последующий день начисто опустошить полки магазинов, и весь город спрятался, закрылся в стенах домов за наглухо задраенными окнами. Тучи понесли пепел дальше, а их место занял сумрак.

Радиоактивная сажа и пыль лезли сквозь мельчайшие оконные и дверные щели, проникали в жилище и тонким слоем покрывали всё вокруг. Оседали чёрно-коричневым прахом на подоконниках, на книжных полках и столах. Лезли в нос, замешивались в еду и сочились из крана вместе с водопроводной водой. Отец, человек опытный и бывалый, к катастрофе готовился заранее, поэтому все щели в рамах были плотно заколочены и замазаны, весь наш чулан был заставлен соленьями и консервами, забит коробками со сменными фильтрами для противогазов и упаковками с антирадиационными препаратами.

В наступивших сумерках корабли стали постепенно сниматься с якорей, а прибывавшие в город из окрестных сёл и деревень люди скупали всё что могли и отправлялись в путь. Солдаты, которые следили за порядком на улицах, никого не удерживали – власти понимали, что на горизонте уже маячит дефицит продуктов и голод. Никто не знал, сколько времени потребуется, чтобы атмосфера очистилась от поднятой пыли и гари, поэтому чем меньше людей оставалось в городе, тем проще было бы снабжать их армейскими запасами…

Через несколько дней после начала изоляции у меня случилась передозировка радиопротектором, и отец принял решение – снимаемся с места, берём самое необходимое и уезжаем на север, к Мичуринску. Там он рассчитывал попасть в один из бункеров, где было намного безопаснее, чем на поверхности – о нём отец прознал из недавнего разговора с солдатами. Я хорошо помню наш первый и единственный выход из дома на улицу после катастрофы. Дверь открылась, и передо мной предстали оранжево-коричневые сумерки. Сквозь стекло противогаза я увидела парившую в вышине едва различимую тусклую, размытую монетку – летнее полуденное солнце…

С тех самых пор противогаз на долгие годы стал моим постоянным спутником. Неизбежный аксессуар, словно дамский клатч в довоенные годы, сумка с противогазом и парой фильтров всегда была при мне. Он был со мной, когда я, обессилевшая от гипоксии и постоянной рвоты, положив голову на колени старшей сестры, лежала на заднем сиденье машины, которую отец гнал на север. Он висел на моём плече, когда работала уборщицей в бункере – самая молодая среди персонала. Когда, немного подросшая, выбиралась на поверхность в поисках выживших – противогаз всегда был при мне. Даже сейчас я иногда просыпаюсь на подстилке в переходе метро и инстинктивно шарю рукой рядом с собой в поисках маски…

Мы добирались до бункера целый месяц. Сначала на машине, потом – когда кончился бензин, – пешком. Нам повезло – отец действовал быстро и смог уберечь нас с сестрой от самых голодных времён на поверхности, когда отчаявшиеся люди выживали любой ценой, грабя, убивая, а иной раз просто поедая себе подобных. Тех, в ком ещё оставалось человеческое, и кто ещё не успел сбиться в стаю, чтобы давать отпор.

Отцу удалось невозможное – он выбил для нас с сестрой места в бункере, а сам был вынужден остаться снаружи и выживать с теми, кто расставался с самым дорогим, что было в жизни – с детьми, – ради того, чтобы спасти им жизнь. Мы виделись – раз в неделю он приходил на свидание, и с каждым разом он становился всё старше. Наша с сестрой неделя тянулась для него, наверное, целый квартал, он покрывался морщинами, седел и заходился в приступах сухого кашля. И однажды, в назначенный день, он не пришёл. Говорили, что он погиб, помогая отбивать бандитский налёт на одну из окрестных деревень. В этот момент я поняла – теперь мы сами по себе. Некому больше нас защитить, приободрить, поддержать – теперь пришёл наш черёд стать взрослыми…