Я убила невинного человека. Я почти наверняка была уверена, что его дочь погибла в этом огненно-стальном аду – там вокруг было заложено столько сферитопласта, что любой броневик превратился бы в гору расплавленного металла. Высокопоставленные корпораты, наёмники, пресс-секретари, исполнители и советники… Они тоже были людьми, однако они также были и частью преступной схемы. Но безвинная девчонка, которую по своей дурости или самонадеянности на такую операцию взял отец?
— Лиз, что с тобой?! — Голос Марка звучал издалека, отражаясь эхом в гулкой черепной коробке. — Тебе нужна помощь? Может, поедем к нашему доктору в Ильвес?
— Нет, не нужно, — попыталась я отмахнуться. — Поехали лучше домой. Домой, только домой…
* * *
… Бледная и обессилевшая, я мешком валялась на кровати, а Дядя Алехандро взволнованно хлопотал вокруг. Холодный компресс на лоб, настойка реполины в кувшине на тумбе, мелко нарезанный портакал на тарелке… Алехандро то впархивал в комнату, чтобы в третий раз за десять минут проверить, как я себя чувствую, то исчезал внизу, его шаги по лестнице вверх-вниз раскатисто отдавались в моей голове. Наконец, он утомился, сел рядом со мной на кровати и сказал:
— Лиза, Лиза… Я чувствую, что это не болезнь. Это беда, которую вы сами на себя накликали в поисках богатства. Вы заблудились.
«Боже, только не нотации. Пожалуйста, только не сейчас», — мысленно умоляла я.
Дядя Алехандро тем временем тихо и задумчиво произнёс:
— Знаешь, я когда-то не понимал этого, но в какой-то момент понял. Озарение случилось. Счастье – оно словно лёгкий мотылёк. Пока ты гонишься за ним, пытаешься его поймать, оно ускользает, улетает всё выше и выше, пока не скроется совсем. Но стоит только забыть о нём, отвлечься на другие вещи, оглянуться вокруг – как оно прилетит и тихо сядет тебе на плечо. Однажды и ты это поймёшь…
Он ласково провёл по моим волосам большой грубой ладонью, поднялся и тихо вышел из комнаты, а я прикрыла глаза…
* * *
Я летела над ночным мегаполисом. Рядом с неоновыми огнями, меж высоток, под мостами над водной гладью, взмывала ввысь и спускалась к самой земле на бреющем полёте, к самой воде широкой реки, заключённой в бетон…
Брезжил рассвет, небо светлело, а ветер бил мне в лицо. Я была всемогуща, а всё внизу, что выхватывали из тьмы фонари автострад и зажжённые окна домов, было крошечным, незначительным, как детальки конструктора, вываленные на пол из старой облезлой коробки. Лишь круговерть света имела значение – вверх и вниз, как качели, в стороны и назад, яркие красные, жёлтые, пурпурные всполохи, стены многоэтажек, опоры мостов и мачты радиовышек, несущиеся мимо…
Над парком, тёмная лесная громада которого была расчерчена светлыми дорожками фонарей, я стала забавляться – спускалась вниз и чёрной тенью проносилась прямо перед мамочками с колясками, рвала с верхушек деревьев листья и швыряла их сверху на головы гуляющих компаний…
Это было легко и приятно, но потом я задумалась над смыслом. Ворон живёт сто лет, но каков смысл этой долгой жизни? Появиться на свет, опериться, несколько лет учиться летать, и всё ради чего?
— И ради чего всё это? — задала я вопрос невидимому собеседнику.
Мы стояли бок о бок с ним возле открытого кафе. Утреннее солнце ещё робко, но всё уверенней осыпало нас моросью косых розовых лучей. Собеседник не ответил. Несмотря на ранний час, часть столиков в курортном кафе была уже занята, какие-то люди в праздной летней одежде сидели и двигали ртами – жевали, говорили, целовались, сосали через трубочки коктейли…
Полная решимости, я вошла на террасу, сидящие люди смерили меня, очередную посетительницу, секундным безразличным взглядом, и их челюсти снова пришли в движение.
Отсюда открывался умопомрачительный вид на большую воду – голубая бесконечная гладь, тут и там вздымавшиеся острые рёбра прибрежных скал, неровная коса, увенчанная одиноким маяком, выдававшаяся в море, как будто город вцепился бледной костлявой лапой в убегающий океан, не желая с ним расставания…
Столики, столики, низкий кирпичный парапет, который можно было просто перешагнуть, да полтора десятка метров жухлой жёлтой травы – вот всё, что отделяло меня от стометровой отвесной скалы, о которую внизу с шорохом разбивались невидимые отсюда волны.
И я побежала – стремительно, напрягая мышцы спины, на которой своего часа ждали сложенные крылья. Прыжок через парапет – под ногами мелькает твёрдый камень. Некогда удивляться тому, что на нём, превозмогая всё, растет трава. Позади – удивлённый вздох десятков глоток, дюжины разинутых ртов, которые наконец-то перестали суетиться.
Я чувствую крылья, они расправляются и бьются о встречный ветер. Ещё мгновение, ещё один рывок – и под ногами ничего нет, – есть только барашки волн, вечно облизывающих скалу далеко-далеко внизу. Мощь трёхметровых крыльев безгранична, с каждым движением мышц они поднимаются и опускаются, разгоняя меня над волнами.
Маяк приближается, я делаю вираж, огибая его, и наконец чувствую сердцем солёный ветер и свободу. Внизу голубое, сверху синее – краски вечности…
С нахлынувшим пьянящим чувством почему-то стало тяжелее, приходилось напрягаться, я пыталась набрать высоту, но не могла. Секунды стремительного полёта – и высокие, гонимые далёкими штормами волны всё ближе.
«Не смотри вниз, не смотри…» — твердила я себе, глядя вниз.
Мир развернулся, сбоку мелькнул белый столп маяка, снова впереди – скала, каждый мой мускул напряжён и просит пощады, но я должна была вернуться на сушу или спланировать в воду, а там уж как-нибудь выберусь…
Зачем? Чтобы снова отправиться в рабство повседневности?
Короткий миг выбора – вниз или в сторону; серая скала, вырастающая перед взором, затмевающая собой всё… Я выбираю свободу! Сизый неровный камень стремительно заслонил собою всё. Хрусткий удар…
* * *
… И я открыла глаза. Ещё один удар – кажется, кто-то стучал по дереву. Внизу раздался ещё более настойчивый стук во входную дверь, а следом – ворчливый голос дяди Алехандро:
— Иду, иду! Кого это к нам принесло в столь ранний час…
Скрипнули плохо смазанные петли.
— Доброе утро, — вкрадчиво и вежливо произнёс знакомый голос. — Прошу прощения, что так рано, но мне нужно увидеть Лизавету. Она у себя?
Секундная пауза.
— Она спит.
— Ничего, я готов подождать.
— Подождать… Ну, присядьте вот здесь. Она отдыхает наверху, я её позову, если уже проснулась.
Шаркающие шаги по деревянным ступеням. Я вышла из комнаты навстречу дяде Алехандро, а он прильнул к моему уху и взволнованным полушёпотом сообщил:
— Там к тебе какие-то люди. Сердцем чую – бандиты! У тебя неприятности? Полицию вызвать?
— Не надо, спасибо большое, всё будет хорошо. — Я мягко коснулась морщинистой руки дяди Алехандро. — Я разберусь.
Спустившись вниз, я увидела Альберта – как всегда строгого и опрятного, – который вполоборота сидел на стуле в холле, положив ногу на ногу. Завидев меня, он улыбнулся и поднялся навстречу.
— Здравствуй, Лизавета. Прости, что прямо к тебе домой… Разговор есть, пойдём прогуляемся.
— Здравствуй, Альберт. Я безуспешно пыталась встретиться с тобой, а в итоге ты сам пришёл.
— До меня дошли вести. — Он со скрипом приоткрыл входную дверь. — Хорошие, и как это часто бывает, вместе с ними пришли и плохие.
Я всё ещё чувствовала слабость, но с большим удовольствием вышла на веранду. На улице было ветрено, свежий прохладный пассат тут же подхватил меня под локти, словно хотел помочь удержаться, устоять на ногах. Альберт вышел следом за мной, а на верхней ступени, прислонившись к деревянной крылечной подпорке, стоял Рамон.
— Привет, совёнок. — Он приветливо улыбнулся. — Рад видеть тебя.
У крыльца стоял чёрный джип, за рулём сидел немногословный Пако с сигаретой в зубах и отрешённо глядел на бескрайнее поле пшеницы, волнами качающейся на ветру. Альберт взял меня под локоток и отвёл в сторону от двери.
