Ребята улюлюкали и орали, а меня вдруг охватило то самое ощущение – когда время замедляется, всё вокруг становится как будто неважным, теряет очертания. Остаётесь только вы двое – ты и он, и исход может быть только один – смертельный. Я холодно и расчётливо прицелилась, взяла размах и, вложив в удар все силы, вонзила сжатую в кулаке ручку собаке аккурат в спинку носа. Конец ручки с хрустом вышел из её нижней челюсти, прыснула кровь, доберман отпустил мой протез и, истошно завывая, принялся хаотично метаться и наматывать беспорядочные круги по полю. Сделав пяток кругов, животное упало, кувыркнулось пару раз в траве и затихло…

Пока я собирала канцелярские принадлежности и укладывала их в рюкзак, стояла гробовая тишина. Я ушла, провожаемая ошарашенными взглядами малолетних шакалов. Никто из них не последовал за мной, но мне нужна была справедливость. Через три дня я подкараулила Винсента на выходе из мужского туалета и предварительно выкраденной из спортзала полуторакилограммовой гантелей превратила его самодовольное толстое лицо в кровавую кашу. Пока я била его, перед моим взором стояла искажённая ужасом физиономия Гарри Маккейна…

Парикмахерши нависали надо мной и чего-то ждали, осуждающе сверля глазами.

— Знаете, — тихо произнесла я. — Я иногда жалею, что меня тогда оттащили, и я не успела добить вашего выродка.

— Да как ты смеешь, тварь?! Мой любимый сыночек! Ты поганая мразь, террористка! — Женщина налетела на меня, осыпая неумелыми ударами наотмашь, а я поспешила ретироваться и выскочила на улицу. Вслед мне неслись злобные проклятия и брань, но это ничуть не испортило мне настроения – наоборот, я чувствовала удовлетворение…

* * *

За день я обошла весь городок, побывав в страховой компании, на мойке машин, в гостинице, салоне связи, медицинском центре… Везде я получала отказ в той или иной форме. Наверное, всё дело было в протезах. Впрочем, было больше похоже на то, что моя слава далеко опережала меня, и никто не хотел брать на работу столь одиозного персонажа.

Перекусывая булкой, купленной в той самой пекарне, с которой я начала свои мытарства, я сидела теперь на краю фонтана на площади и ждала автобус. Тело гудело от долгой ходьбы, а звезда Мю Льва скрылась за белое двухэтажное здание мэрии, неумолимо склоняясь к закату. Мой позитивный настрой медленно таял, уступая место привычной уже мрачной пустоте. Позади раздавался заливистый ребячий хохот вперемежку с ритмичным скрипом, и я обернулась – в догорающее небо на качелях взмывали девочка и мальчик, оба лет десяти от роду. Вверх и вниз, вперёд и назад…

И вдруг ко мне со всей стальной беспощадной ясностью пришло осознание – я больше не ребёнок. Дети на качелях были по-настоящему счастливы – так, как могут быть счастливы только дети. Дома их ждут любящие мама и папа, горячий ужин и игрушки, а завтра они отправятся в школу и будут носиться по коридорам, строить друг другу рожицы и галдеть без перерыва. Никто не отберёт у них самое сокровенное, самое искреннее время жизни – детство.

Когда я была маленькой, я верила в доброту. Каждый Новый Год ассоциировался не с приближением конца, а с Дедом Морозом. День Рождения знаменовал собой яркий праздник, и каждый день я просыпалась в ожидании какого-то доброго чуда – будь то красивая птичка, севшая на подоконник, грибной дождь, а то и просто голубое небо над головой. Я защищала деревья от мальчишек-хулиганов, которые по ним лазали, норовя обломать ветви, а по приходу весны – бережно выпускала на волю выбравшихся из оконных рам сонных мух. Душа моя была чиста.

Но всё изменилось. Сложно сказать, в какой момент – с убийством ли мерзавца Маккейна, или с осознанием того, что все мои друзья погибли, а я не смогла этому помешать. Внутри меня на месте души зияла чёрная пустота, источавшая холод. Жизнь как будто превратилась в неинтересный уже фильм, который хотелось промотать до конца, поставить на полку и никогда больше о нём не вспоминать. А то и просто выключить на середине…

Прибыл дочиста вылизанный, сияющий сочной зеленью автобус, и я среди прочих пассажиров заняла место у окна. Рядом никто не садился, будто сторонясь искалеченной души и тела, а я меланхолично глядела в окно на облитые багрянцем заходящего солнца верхушки деревьев. Автобус тронулся, и за окном поползли низкие домики. Краем глаза заметив движение сбоку от себя, я обернулась. На соседнем месте уже сидела благовидная худощавая старушка в очках и с палочкой. В салоне было полно свободных мест, но ей зачем-то понадобилось сесть именно рядом со мной.

— Не возражаешь, внучка? — тихо поинтересовалась старушка, поправив седую шевелюру.

— Не возражаю, но и восторга не испытываю, — честно сказала я и отвернулась обратно к окну.

— Как тебя зовут?

— Лиза, — буркнула я.

Опять ко мне начинают лезть с расспросами? Оставьте уже меня все в покое…

— Я вижу, Лиза, тебе нелегко пришлось сегодня. Тяжёлый выдался день?

— Бывало и похуже, — вздохнула я.

Кажется, она от меня так просто не отстанет.

— У меня тоже день не очень. Вот, ездила справки собирать. Внучок мой тяжело болен, а родители его непутёвые по притонам шляются. Алкоголики, всю свою жизнь пропили, и ребёнка своего бросили, ну а я… Как же я его оставлю?

Я посмотрела на неё. Она сидела, сгорбившись, и тряпочкой протирала свои очки. Я не нашла ничего лучше, чем выпалить какую-то банальщину:

— В этом мире чересчур много глупости и зла…

Неожиданно подсознание выудило из памяти небольшой холмик, покрытый высокой травой, и серьёзное лицо Отто рядом с моим.

«…Нельзя так, Лизка. Зла и так слишком много…»

— Да, внученька, чересчур… Ты прости, что я пристаю, просто нужно было поделиться с кем-то, выговориться, а выговориться всегда проще незнакомому человеку. Самое-то обидное, что я уже ничего с этим поделать не могу. — Голос её был слаб и дрожал. — Нет ни сил повлиять, ни возможности изменить что-то. Старость – она не про ревматизм и склероз. Она про беспомощность…

— Ничего, бабуля, когда-нибудь всё это закончится, — сказала я, и вдруг осознала, что здесь и сейчас это звучит кошмарно.

— Для меня – уже довольно скоро, — согласно кивнула женщина, ничуть не смутившись. — А вот у тебя вся жизнь впереди. Распорядись ею так, чтобы можно было потом оглянуться и увидеть, что всё не зря!

— Как раз сегодня я об этой самой жизни размышляла. И так получилось, что она меня выбросила на обочину.

— Тогда выбирайся с обочины, вставай и иди дальше. Найди своё дело, которое разожжёт в тебе огонь жизни…

Я промолчала. Слишком часто звучат эти вечные вопросы, навязшие на зубах. И каждый норовит влезть со своим универсальным рецептом спасения, будучи сам по ноздри в жиже. И каждый, безусловно, прав, но точка зрения – это всего лишь точка, не дотягивающая даже до угла. Чего уж говорить о том, чтобы охватить взором всю картину…

Моя остановка приближалась, и я, поддавшись неожиданному порыву, спросила:

— А как зовут вас?

— Долорес Бланк, — ответила старушка, и бледная улыбка тронула её губы. — Но можешь звать меня просто Долорес.

— Спасибо вам на добром слове, Долорес. Надеюсь, у вас всё наладится…

Я вышла на своей остановке. Мю Льва только что нырнула за горизонт. В темнеющем небе надо мной, гонимая ветром, с отрывистыми криками неслась стая птиц. Провожая их взглядом, я брела по просёлочной дороге в сторону дома, и где-то посреди пути меня догнал небольшой белый пикап. Поравнявшись со мной, машина снизила скорость, а из окна высунулся Марк в своей полицейской фуражке, сдвинутой на затылок.

— Привет, сестрёнка! — жизнерадостно воскликнул он. — Видок у тебя, будто от самой Олиналы пешком чапала. Давай, прыгай в машину.

Я понуро обошла внедорожник, влезла на сиденье и хлопнула дверью. Джип тронулся, а Марк участливо поинтересовался:

— Откуда ты такая мрачная? Что-то случилось?

— Ни хрена не случилось, Марк. Я просто пыталась найти работу, и ничего не вышло. Обошла весь город, но везде одно и то же. Они будто сговорились…