Кислорода мне хватит на сорок минут. Можно идти. Дальше, вдоль берега океана, к гигантским стеблям, что вновь поднимались из-за горизонта, вырастали вдали. Сколько до них? Десять километров? Сто? И каков же тогда их диаметр?
Зрелище далёких исполинских конструкций, поднимавшихся к небесам, завораживало, а музыка в наушниках тем временем прекратилась. Что-то зашелестело, словно бумага, и знакомый мягкий голос проговорил:
— Ты где-то там, солнце. Пусть я тебя и не вижу… Жаль, что мы не можем сейчас с тобой поговорить...
Это был голос Софии.
— Я записала это на случай, если мы не сможем найти дорогу обратно. На случай, если всё пойдёт не так… Здесь нелегко сопротивляться течению, и делать это нужно разумно, экономя силы… Так вот… У меня был артефакт. Был недолго, но этого хватило. И у меня была ты. Дальше, наверное, догадываешься… Сопрягаем два элемента – артефакт и твою руку, – а затем снимаем омниграмму. И вот, я уже вижу твоё прошлое из параллельного временного потока, где ты вырастила то, что породило множество и множество времён, включая наше… Я видела ту, которой ты когда-то была. И ты увидишь. Используй одну из крайних пластинок. Одна про прошлое, а другая – про будущее… И кто мне теперь скажет, что переселения душ не бывает?..
Выходит, София за всё это время не просто изучила меня едва ли не лучше, чем я сама, но и успела ознакомиться с моей прошлой жизнью…
— Всё разрушается, — продолжала она. — Достаточно подождать пару дней и провести тряпкой по открытой поверхности, чтобы в этом убедиться. Пыль – это и есть следы разрушения. Металл, органика, даже человеческая кожа… Однако, неизбежное разрушение всего – не повод опускать руки. Наоборот, это повод дать отпор энтропии и создать что-нибудь, чтобы где-то, пусть на небольшом участке переломить ход вещей с помощью взаимодействия явлений…
Далёкие гигантские стволы покачивались влево и вправо, протягиваясь до самых небес и даже выше. А я шла вдоль берега неведомого океана. Шаг, другой… Вдох-выдох… Вдох-выдох…
— Что такое появление людей в масштабе тринадцати миллиардов лет? — риторически вопросила Софи. — Мы слишком малы, чтобы быть уникальными и неповторимыми. Мы вполне регулярны и систематичны. И кто-то всегда должен населять эту маленькую запертую комнату под названием «разум», отбывать одиночное заключение в очередной физической оболочке. Но только один и в одном месте одновременно. Достоверно нам пока известно только это…
Далеко в стороне над поверхностью океана в сторону стеблей наползала дымка. Облачный покров, отражающий всё, на что падал свет, медленно накатывался на чистое, прозрачное небо. А стебли неторопливо перехватывали парящие в небесах валуны и уносили вниз, за горизонт.
— Все мы ищем смысл жизни, — говорила Софи. — Чем-то вдохновляемся, соприкасаемся идеями, творим. Смысл жизни – это ведь не что-то абстрактное, а нити, которые связывают нас с этим миром, и их может быть сколь угодно много… Придумывай. Твори эти нити. И пусть тебе хватит времени их протянуть… Не застревай в себе прошлой. Даже если жива горечь от ошибок прошлого, её вполне способны заглушить планы на будущее. А если однажды тебе покажется, что всё зря… Если ты засомневаешься, пусть тебя утешает та же мысль, что всегда утешала меня. Каждый однажды обязательно вернётся домой. И пока хоть один из тех, кто способен творить, не закрыл глаза, этот мир не погаснет…
Голос оборвался щелчком, и я услышала шум аммиачного ветра, бегущего от далёких титанических стеблей… Она всё знала заранее и подготовилась к тому, к чему невозможно было подготовиться. Знала, что ей придётся остаться там и прикрывать мой отход несмотря на всё то, что произошло. Она верила в то, что хотя бы кому-то из нас удастся выбраться из западни, в которую мы угодили, и до конца осталась верна нашей дружбе, которую поставила превыше долга и смерти.
— Включён режим экономии кислорода, — сообщила система жизнеобеспечения.
Лёгкое кислородное голодание подгоняло моё время, спрессовывало его, но на корабль я больше не вернусь. И всё дальнейшее случится ровно так, как я себе это представлю. Мой мозг получает вводные от органов чувств, но всегда испытывает недостаток информации о будущем. Он сам заполняет недостающие части картины, и реальностью становится ровно то, как он их заполняет. Кажется, по-научному это называлось эффектами плацебо и ноцебо…
Краем глаза у кромки воды я заметила нечто серое, будто валун, чужеродно смотрящийся среди здешних буро-изумрудных пейзажей. Всмотревшись, я различила силуэт сидящего человека, облачённого в скафандр. Неужто здесь ещё кто-то есть?!
Устремившись вниз по склону, я старалась не выпустить из виду сидящего человека, как вдруг нога моя зацепилась за что-то, и я кубарем покатилась вниз. Подняв пыльные брызги, я рухнула на землю и огляделась. Силуэт пропал – как ветром сдуло.
— Миражи, — произнесла я вслух, встала на ноги и отряхнулась.
Включила связь с кораблём. Лишь равномерный шум помех доносился из динамика. Никто больше не голосил. Наверное, старик отчаялся вызывать меня, бросил это дело и теперь молча смотрит через камеру на моём шлеме…
Внезапно что-то кольнуло меня в бок, тело насквозь пробила острая боль, и я опустила взгляд. В боку из скафандра торчала потемневшая от времени ручка кортика, который я вынесла с погибшего корабля и бросила в переходном отсеке «Виатора». А в паре метров, слегка покачиваясь в воздухе на мини-дронах, парила голова Веры. Вперившись в меня распахнутыми чёрными глазами, она торжествующе ухмылялась.
Несколько секунд я пыталась осознать произошедшее. Едва слышно шипел выходящий наружу воздух, а вместо него в проколотую дыру проникал холод.
— Куда же ты без меня собралась? — насмешливо вопросила Вера.
— Я… Я хотела, — пыталась я выдавить из себя ответ, открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыба.
— Иван-дурак просчитался, — сказала Вера. — Сама понимаешь, там, где контроль над одной «пчелой», там контроль и над всем роем… С твоим простофилей-дружком я расправилась, так что здесь остались только ты и я.
— Зачем? — выдохнула я.
— Как там сказал Иван Иваныч? С теми деньгами, что он привез директору Травиани, можно и работу бросить… Ты ведь уже поняла, что он тогда натворил?
Каждое действие встраивается в цепочку, каждое событие – в последовательность. Сегодня директору интерната привозят кучу денег, а через несколько месяцев он сдаёт своих подопечных чудовищам для каких-то нечеловеческих экспериментов и ставит крест на десятках юных жизней…
Мне казалось, что сидящий в боку клинок ржавчиной разъедает внутренности. Лезвие застряло где-то в районе печени, и боль постепенно заполоняла собой всё тело. У меня был небольшой выбор – вытащить кортик, открыв кровотечение, или оставить его внутри, обрекая себя на нечеловеческие мучения и болевой шок.
Вытащить… Я должна вытащить клинок…
Я схватилась за рукоять, и кишки прострелила раздирающая резь. Лихорадочное биение сердца отдавалось в ушах. Потянув за ручку, дёрнула посильнее, и лезвие с хрустом выскочило наружу, обнажая обагрённый щербатый металл. Словно в бесконечный туннель боли, я провалилась в собственный крик. Кортик упал на землю, из открывшейся раны толчками забила тёмная кровь, а из глаз непроизвольно брызнули слёзы.
Прижать, скорее прижать посильнее… Алая жидкость сочилась между пальцев, ускользала, тут же сворачиваясь на холоде…
С новой волной боли приходило предчувствие последних мгновений, и разум окатил холодный липкий страх. Словно в ночном кошмаре перед самым пробуждением. Пришло вдруг осознание того, что за силуэт я видела пару минут назад. Это была я – сидящая на земле у кромки воды со смертельной раной в боку.
Я медленно и осторожно опустилась пологий берег. Села, скрестив ноги, и закрыла глаза.
— Мы ведь были на одной стороне, — пробормотала я. — У нас же есть общая цель…
— Спасение мира? — Голова неторопливо подплыла ко мне и аккуратно опустилась напротив. — Мне не нужен этот мир. Я совершенно свободна от всего. Единственное, что я не смогла сделать – так это избавиться от прошлого… Хотела, но не смогла… Потому что прошлое до сих пор таскается за мной по пятам… Ты и этот долбанный старик в своём ящике… А знаешь, что самое ужасное на свете, Лиза?
