В голосе её звучала насмешка.

Я стала спускаться по рампе, держа старый клинок наготове. Постояв некоторое время внизу, я подождала, когда глаза привыкнут к темноте. Я отчаянно моргала и вращала глазами, чтобы хоть как-то освободить веки от застывших под ними капель крови.

— Так ты трогала эту штуку? — вопросила Вера. — Что ты почувствовала?

— Думаю, я стала немного ближе к пониманию, как всё устроено, — задумчиво протянула я.

Выбрав направление, я осторожно пошла вперёд. Вокруг было тихо, если не считать отдалённого курлыканья невидимых животных. И мне казалось, что я раньше видела этих «собачек», только совсем в других обстоятельствах.

Что-то заставило меня перестать смотреть под ноги, задрать голову вверх, и я узрела сказочное звёздное небо, окрашенное пятнами туманностей, будто гигантскими бензиновыми пятнами, растянувшимися по поверхности воды. Не было на небесах давешних зеркальных облаков, а сквозь искрящийся небосвод пролетали камни. Большие и маленькие, группками и по-отдельности, неспешно и лениво они наискось дрейфовали вдаль. Я отлично видела их отсюда, в свете множества огоньков, что росли на этих кусках камня горстями и шевелились на гибких ножках, будто грибницы.

Я вспомнила тот далёкий миг, когда впервые соприкоснулась с джангалийской гусеницей. Тогда Марк ещё отпускал идиотские шутки, провидец Мэттлок готовился оставить своих коллег-археологов, а перед моими глазами маячило число с несколькими нулями, обещанное нам за поимку инопланетного артефакта.

— Дед, помнишь ту гусеницу, которую таскал с собой Мэттлок? — спросила я.

— Ещё бы такое не помнить, — хмыкнул старик. — Мультипеда-как-её-там… Томасом звали, что ли…

— Она показала мне этот мир. Только не снизу, с поверхности, а сверху. С этих самых летающих камней.

— Дар предвидения, переданный Рональду, — протянул дядя Ваня. — Наверное, ещё тогда нам нужно было отказаться от контракта…

— Никогда не знаешь, какое решение может стать роковым, — заметила я. — Оно случается совершенно незаметно, буднично. Ты не замечаешь этого, а оно уже живёт, как семя, упавшее в почву. Ты уже не видишь его, ведь когда ты вновь возвращаешься сюда, на месте семени вырастает дерево…

Шаг за шагом я продвигалась в заданном направлении, обходя ямки и неровности в едва заметно пульсирующей земле. Тишина вокруг царила всеобъемлющая, будто весь мир лёг спать. Или, быть может, все его обитатели сейчас неотрывно смотрят в сверкающие ночные небеса.

— Расскажи-ка, дядя Ваня, раз уж выдалась минутка, — попросила я. — Зачем «Базису» этот артефакт? Что им так нужно от него?

— Эта кучка преступников скупила человечество на корню, — сообщил старик. — Но им этого мало. Они захотели владеть его прошлым и будущим.

— С помощью этой штуки? — усмехнулась я. — Она просто показывает разные вещи. Как кино.

— Без ключа? — насторожился старик.

— Какого ещё ключа?

— Сар’ит Ракт’а. Я тебе говорил об этом когда-то… «Красная река» на санскрите… У одинокой сущности будет ключ, и он поможет открыть артефакт. Как-то так, вроде…

— С чего вдруг ты взял это всё?

— Об этом говорил Мэттлок.

— Пропавшие джангалийцы оставили послание, — вмешалась Вера. — Камень с символами и знаками, криптографику, среди которой нашли санскрит. Видимо, профессор Мэттлок был в курсе этой находки. Раз уж я в курсе…

— А инструкции по применению они не оставили? — спросила я. — Тыкать наугад я смогу только четыре дня, пока воздух на корабле не выйдет…

Четыре дня – это много или мало? Пожалуй, пока я не чувствовала нехватку времени, но этот момент был не за горами.

— Знаете, я вот только одного никак не пойму, — пробормотала я.

— Это чего же? — хором спросили дядя Ваня и Вера.

— Зачем мне эта «книга»? Почему она так и липнет ко мне?

— Может, именно потому, что всю дорогу она была тебе неинтересна? — предположила Вера.

Всегда не хватало времени, подумала я. Его всегда было слишком мало, а потому возможность его чувствовать была редкой привилегией и облечением. И самым доступным способом почувствовать время было движение. Я шла под звёздными коврами, что были развешаны над головой, мышцы работали, и я постепенно приближалась к тому, чтобы начать чувствовать время.

— Ночь – это нормальное состояние Вселенной, — пробормотала я. — А день – просто аномалия, вызванная ближайшей звездой.

Вера вдруг спросила:

— Лиз, каково это – знать, что ты эксперимент, вышедший из-под контроля?

— Я к этому уже привыкла, — пожала я плечами. — Но моё мнение неизменно – с идеями о сверхчеловеке, как правило, носятся недочеловеки. И от этого страдают обычные люди.

— Немножко прописных истин, — хмыкнула Вера.

— Меня давно не покидает ощущение, что всё вокруг – это один большой эксперимент, — сказала я. — Слишком много всего происходит, и я не могу ни на что повлиять.

— Ещё как можешь, — возразила Вера. — Думаешь, всё это происходит без твоего участия? Да счас! Просто каждое событие предваряется накоплением критического объёма факторов. И когда веса у них становится достаточно – ход событий сдвигается в ту или иную сторону. Это как… Ну, не знаю. Птицы, которые отъедаются и наконец отправляются на юг…

Сравнение было довольно неожиданным, но мне было понятно, что она имеет в виду.

Поднявшись на холм, я увидела в низине животных. Были и крепкие страусо-цапли с вибриссами на головах, что прогнали меня в лес. Были и трёхногие собачки с фасеточной мордой. Странные существа, похожие на пауков-водомерок, покачивались на длинных гибких ногах. И все они смотрели на небо, словно позабыв обо всём на свете.

— И никто никого не убивает, — прошептала я.

С той стороны радиоканала царило молчание – Вера и Ваня, вероятно, смотрели через камеру на ту же картину, что и я.

— Каждый миг неповторим… — прошелестел дядя Ваня. — Хочешь расскажу, что я делал до того, как мы повстречались?

Я усмехнулась.

— С чего вдруг? Ты никогда ничего про себя не рассказывал, а я никогда не спрашивала. Мы же, вроде, так договорились?.. Твоя жизнь – это твоя жизнь. А уж сейчас мне тем более по барабану.

Дядя Ваня издал звук, похожий на вздох, и заговорил:

— Когда началась Третья Мировая, я шофёром-дальнобойщиком был…

— Тебе, значит, больше ста лет? — перебила его Вера.

— Сто восемнадцать… Так вот… Где я остановился?

— Про Третью Мировую, — напомнила я.

— Да… Когда всё началось, я на своём грузовике пошёл добровольцем, развозить хлеб из Томской крепости по окрестным деревням и весям. Таких только в одну сторону на полтысячи километров… Конец света – это ведь рутина. Тяжёлая, ежедневная… Встаёшь поутру, и нужно ехать. Плохо тебе, мутит от радпротектора, или восточный ветер облучённую пыль несёт – всё одно надо садиться за руль и ехать, потому что иначе никак. Тебя ждут, на тебя надеются… Множество людей я видел, которые цеплялись за жизнь. Цеплялись, соскальзывали и не понимали, что не цепляться за жизнь надо, а бороться…

Я спускалась с холма, поглядывая на животных. Они то глазели ввысь, то перемещались по долине группками и поодиночке. Иной раз искоса поглядывали на меня, но неизменно продолжали изучать искрящийся ночной небосвод.

В ушах звучал монотонный голос старика:

… — После суточного рейса я ехал обратно на базу. И на полпути мотор накрылся, прямо посреди бури, да ещё ночью… Пришлось лезть наружу. Два часа под капотом ковырялся, надышался пылищи и хватанул смертельную дозу… Думал, там и останусь, но машинку-то завёл. Обратно уже в полуобморочном состоянии тащился с одной только мыслью – надо успеть доехать, да поспать чуток, оклематься, завтра ведь снова в рейс… Мне повезло – как раз из машины выполз перед воротами, да там меня силы и оставили. Тут ребята подскочили… Фон зашкаливал, и лучевая болезнь сожрала бы меня за пару дней. Доктор принял решение спасать мозг, и меня пересадили на аппарат…

— Что это ты, дед, разоткровенничался? — спросила я, разглядев вдалеке узкую полоску воды и неровную, высокую гряду на далёком противоположном берегу.