Всё это возникало и исчезало, дымом от кострища развеиваясь по ветру.

Являлись лица людей, которые могли быть кем угодно – округлые и продолговатые, острые и румяные, усталые и отдохнувшие. Некоторые люди были похожи на мокрых воробьёв, другие на крыс, надёжно припрятавших съестное, а кое-кто из них таращился подобно хищной сове на добычу. Были и приветливые, расслабленные, лучащиеся. Мелькали случайные прохожие и человеческие тени. Белозубо улыбался загорелый повеса, вальяжно развалившись за рулём аэрокара. Печальная старушка в автобусе считала потёртые медные монеты, а на полу в груде проводов сидел взлохмаченный человек в пыльной чёрной форме – такой же пыльной, как и его жёсткие седеющие волосы. Худой жилистый подросток в медицинском халате привычно смолил возле открытого окна. Бело-серый халат, на котором всегда не хватало пуговицы, цветом был совсем как простыня, которой накроют его безжизненное тело позже…

Мстительная жажда справедливости кинула меня в дрожь. Рука сама собой сжималась, требуя стали, чтобы отомстить за друга – по которому уже кругу. И спустя шесть секунд, которые понадобились мозгу, чтобы осмыслить возникший порыв, сны прекратились…

— Есть здесь кто-нибудь? — услышала я свой голос.

Вязкая тьма вокруг была непроницаемой. Гулкая птица сердца колыхалась в тесноте саркофага, и теснота эта ощущалась кожей. Внутренний гироскоп пришёл в движение – капсула, в которую я была погружена, перемещалась. Спустя мгновения мир утвердился в горизонтальном положении, и тьму перед глазами надвое разрезал луч света.

Глаза ещё привыкали, а я уже вспомнила облезлый лазарет интерната посреди непролазных лесистых болот. Я знала, что увижу.

— Отто, пожалуйста, — пробормотала я. — Дай мне ещё обезболивающего…

Это был всё тот же зацикленный кошмар про беспомощность. Я вновь проснусь под присмотром вечно воняющего куревом медбрата Отто. След от иглы на коже, казалось, отпечатался незаживающим рубцом. Уколы смертоносного фентанила, что облегчал боль плоти, вживлённой в металл, едкими приступами будут напоминать о себе всю оставшуюся жизнь…

— Всё тот же отрезок, — разочарованно протянул кто-то. — Уже шестой прогон омниграммы, а мы не продвинулись ни на шаг.

— Тем не менее, наблюдается аменция. — Расплывчатое пятно с очертаниями врача склонилось надо мной. Дыхание его было странным – отсутствующим, пресным, холодным. — Похоже на неожиданный побочный эффект от ввода деблокатора. Тактильная память подстегнула регенерацию нейронных связей. — Лицо повернулось в сторону и распорядилось: — Ассистент два, готовьте раствор на случай, если «заискрит» между новообразованием и височной долей. Побочный ущерб нам ни к чему.

Я пыталась сориентироваться в теле, которое явно принадлежало кому-то другому, не мне. Словно я ворочалась в каком-то безразмерном кожаном мешке, тонула в его бесконечных тяжёлых складках, силясь сфокусировать взгляд на бледном мутном пятне лица, плывущем на волнах полутьмы.

— Отстаём от графика, — заметила другая размытая клякса, появившись сбоку. — Я считаю, что через височную долю мы ничего не добьёмся. Мы ходим по кругу.

— А что вы предлагаете? — спросило первое пятно. — Она сама возвращается в этот интернат раз за разом. К тому же, воспоминание именно о её приятеле стало спусковым крючком на полигоне.

— Итак, насчёт Отто, — задумчиво произнёс кто-то ещё, почёсывая подбородок. — Ассистент номер один, посмотрите, не осталось ли фрагментов с ним, за которые можно размотать всё остальное? Что-то у них там кроме привязанности и мести… Может быть, общие знакомые?

Ложе исчезло, и я оказалась в новой сцене призрачного кино. Мимо бесшумно двигающих ртами безликих подростков пронесли носилки, укутанные белой простынёй. Чужая горечь заливала мои глаза влагой, и в поле зрения появилась она – остролицая черноволосая девчонка. Лицо её постепенно меняло форму, приобретало округлость, цвет глаз сменился с одного на другой, потом на третий. Лицо перетекало, меняло форму и что-то говорило, но я не слышала – немая кинолента тускнела, плёнка выцветала прямо перед глазами, и вскоре я вновь оказалась в столбе света, прикованная к креслу.

— Ассоциаций нет, — с лёгкой досадой заметил ещё один невидимый участник зловещего консилиума. — Все каскады сигналов уходят в клауструм и там затухают. Может быть, ещё раз запустим их ссору с Отеро? Тогда выброс кортизола и норадреналина почти зашкалил.

— Показывали уже раз десять, — скептически пробасил кто-то. — В таком виде воспоминания извне сознание считает ложными и откидывает. В памяти лакуна в четыре года, и заполнить её можно лишь в оригинальной последовательности – да и то может не сработать.

— Помолодела сразу на четверть жизни, — пробормотало расплывчатое пятно. — Мы не сможем показать ей всё, что происходило за эти годы. Слишком долго мотать катушку. Должен быть другой способ добраться до её самоволки в пещеры.

— Забудьте про омниграмму, мозг забраковал её, — весомо сказала чёрно-белая клякса, появившись в поле зрения. — Завтра нужно будет отдать её отделу «П», и продолжить мы сможем только через неделю. Совет дышит мне в затылок и требует информации. Пора переходить к самому простому и эффективному.

Небрежными взмахами ладони человек листал дымчатое полотно голографической картотеки. Все остальные внимательно слушали – говоривший был главным.

— Прямая сверхстимуляция гипоталамуса, — заявила клякса, приобретая очертания человека в каком-то тёмном костюме – было не разобрать. — Чем больше будет разряд, тем больше задействуется областей мозга. Какие-то сверхдлинные связи наверняка остались, просто мы их пока не видим. Добавьте побольше естественного адреналина – и вперёд. По результатам – доложить мне.

Чёрный человек пропал из поля зрения, и потолок надо мною раздался в стороны, заливая всё вокруг прошивающим насквозь светом. Слепящая полоса расширялась, накрывая комнату пятном холодного пурпурного свечения, прожигая стиснутые веки. Я не чувствовала ног в этом чужом теле, онемение охватило единственную руку. Проступающие на поверхности сознания клочки воспоминаний и фантомное беспокойство подсказывали: конечности когда-то ампутировал робот на старом космолёте. Я помнила его последние слова под вой ветра за железной обшивкой.

«Боюсь тебя огорчить, дочка, но тебе придётся попрощаться с ладошками и ступнями», — скрежетало динамиком нелепое нагромождение металла и пластика.

— Теперь она дрейфует в обратном направлении, — заметил сбоку один из ассистентов.

Заснеженная взлётная площадка космопорта всё ещё стояла перед взором, от её поверхности только что оторвался последний корабль. Лица в иллюминаторах светились радостью – фортуна улыбнулась им, унося прочь с погибающей планеты. Бледные ладони колыхались в ответ на взмахи леденеющих рук фигурок, бегущих от далёкого автобуса, а слова скрежещущей машины с тысячей манипуляторов крутились в голове – с тех самых пор, как я оказалась в лазарете интерната.

— Мне же удалось спастись оттуда, — прошептала я, кое-как свыкаясь с ярким светом, бьющим в глаза. — Там все замёрзли, а я спаслась… Только я…

— Так и есть. — Одно из пятен кивнуло и приблизилось. — Скажу больше – изучив слепок вашего сознания, мы пришли к следующему заключению: вам невероятно везёт. Но мы с вами здесь не по этой причине.

— Где доктор Хадсон? — бредила я, влекомая потоком воспоминаний по волнам времени – то вперёд, то назад. — Он обещал поставить мне протезы. Позовите Хадсона…

Я старалась разглядеть то, что скрыто во тьме, за спиной человека в белом халате, который не был доктором Хадсоном.

— Здесь нет ни доктора, ни Отто, ни ваших школьных приятелей, — сказал незнакомец, пристально глядя на меня бесцветным прищуром. — Всё это случилось давным-давно, много лет назад.

— Много лет назад? Нет… Не может быть, — бормотала я. — Вы не доктор… Где он?

Я попыталась пошевелиться. Взгляд сфокусировался, скользнул вниз – и вернулось осознание того, что шевелить нечем. Поперёк тела протянулись фиксаторы, намертво приковавшие бесчувственное тело к поверхности, а единственную руку, замотанную в бинты, я не ощущала вовсе. На лоб лёг плотный стальной обруч. Высокое ложе поднялось ещё выше, под самый свод стеклянной крыши. Или, быть может, опустился потолок.