— Ага, ясно, ясно. — Поплевав на руки, он взялся за ручку барабана. — Ну иди, она тебя, наверное, заждалась уже.

— Да, я пойду. А вы будьте аккуратнее. — Я указала рукой в сторону поля, где поодаль в высокой траве качались на шарнирах две головы. — Вон та парочка, кажется, идёт сюда.

— Зоркий глаз, — усмехнулся мужчина и приналёг на рукоятку. — За меня не беспокойся, у меня полтора десятка патронов. Хватит на всех…

Обратный путь прошёл без происшествий. Оказавшись на крыльце, я занесла руку, чтобы постучать, но не успела – лязгнул замок, и дверь распахнулась. Алиса впустила меня внутрь и заперла дом.

Через минуту она уже жадно упивалась прохладной водой, а я разогревала кастрюлю на электроплитке. Нужно было помыться самой и помочь помыться девочке, которая, похоже, не встречалась с мылом и мочалкой по меньшей мере неделю…

* * *

Вооружившись целым арсеналом средств гигиены, мы привели себя в порядок и теперь, чистые и душистые, сидели на заправленной кровати на втором этаже. Банный халат ласкал моё тело, мокрые растрёпанные волосы благодарно падали на плечи, а я расчёсывала русую шевелюру Алисы. Она говорила – негромко, задумчиво. Мне даже не нужно было ей отвечать. Она хотела, чтобы её просто кто-нибудь послушал – и я слушала.

… — Очень долго работала сирена. С самого утра и до вечера. Кто-то из соседей сел в машину и уехал, но некоторые остались дома. Когда сюда пришли первые больные, папа уже заколотил окна… Вообще-то, у нас давно стоят решётки на окнах, поэтому соседи решили, что у нас дома будет безопаснее.

— Да, твой папа, кажется, давно готовился к чему-то подобному, — уважительно кивнула я.

— Иногда чужие люди, которые ходили мимо, стучались в двери, кричали, — продолжала девочка. — Многие называли папу плохими словами и требовали их впустить. А папа не хотел никого впускать. Я спрашивала, почему, но он не сказал. А потом мы всё время жили вдвоём, и я скучала по маме. Рядом ещё оставались соседи. Дядя Джордж из дома напротив остался, но заболел. Он ничего не говорил и тоже стучался в дверь…

— А где твоя мама? — вклинилась я в монолог.

— Она в больнице. — Спутанный клок волос под гребешком треснул, Алиса болезненно замерла, напряглась на секунду. — Когда всё началось, папа запер меня дома и поехал за ней, но туда его не пустили полицейские. Сказали, что в больницу свозят раненых, но там что-то случилось, и теперь она под оцеплением. Он вернулся домой, а потом поехал опять, а когда снова вернулся, был очень огорчён. Сказал, что маму куда-то увезли, но не сказали – куда. Никого не пускал в дом, даже сам не выходил. А потом, через много дней он сказал, что можно открывать дверь, но только хорошим людям – это третье правило… И он стал ходить на улицу. А хорошие люди были, интересные, добрые. Двое – дядя и тётя, молодые. Был ещё одинокий священник и большая семья. Они все через некоторое время уходили – говорили, что пойдут домой. Или туда, где безопасно. А мы с папой оставались.

— А твой отец… Он давно ушёл?

Алиса не ответила. Повисло тяжёлое молчание, и я стала заплетать косу – аккуратно, неспеша. Локоны ложились на спрятанные под банным халатом плечи. А ещё под ним были спрятаны ссадины и царапины, которые я видела, пока мыла девочку. Ими было покрыто почти всё тело – руки, бока, живот, бёдра и даже лицо. Она сама всё это делала с собой в течение времени, проведённого в полном в одиночестве. Наверное, когда всё очень-очень плохо, порой помогает вспомнить, что у тебя есть тело. Вспомнить, причинив ему боль.

— Чем ты занимаешься здесь? — спросила я.

— Играю с игрушками, рисую. — Она пожала плечами. — Иногда читаю, слушаю радио. Моя комната наверху, я почти всё время там. Раньше, пока воды было много, я поливала цветы.

— Говоришь, здесь работает радио? — поинтересовалась я.

— Да, хотите включу?

— Конечно.

Алиса вскочила и со всей прытью устремилась в коридор, к лестнице. Грохот шагов, полминуты ожидания – и она влетела обратно в комнату с небольшим радиоприёмником в руках. Включила его, нацепила на ухо пуговицу нейротранслятора и принялась прокручивать диапазон частот. Затем сообщила:

— Вот здесь тётя что-то рассказывает, но я не понимаю, о чём она говорит, хотя перевод есть…

Шипение помех – словно где-то на берег накатывались холодные пенные волны. И приёмник ожил. Женщина ласково, нараспев вещала глубоким голосом:

… — готовы в невинности встретить нашего славного Короля… И это есть у нас. Это есть в ваших потаённых окнах. И вы осознаете – нужно понять это, сродниться с этой мыслью. Это потребует внимания к мелочам. Это потребует безгрешной жизни. Это потребует эмоций и самоотверженности. Это потребует смерти, и только Бог сможет дать этому произойти. Вы не сможете сделать этого вопреки семени Господнему… И таков путь сквозь Его великие коридоры – путь через коридоры к Его совершенству. Коридоры, через которые шли пророки, через которые проникали они, ведомые ури͐мом и тумми͐мом в это великое море тьмы…

Женщина сделала паузу, затем продолжила несколько изменившимся голосом – глухим, потусторонним, словно из-под толщи воды. Какая-то пугающая, мечтательная нежность постепенно окутывала комнату, я почти слышала скрипичный смычок, ведомый этим голосом сквозь тьму:

… — И я проникла в эти коридоры и прошла сквозь последний из них, прошла через тёмные серпантины туда, где они сидели, где они были и есть… И когда вы проникнете к высшему Господу, вы уверуете в то, что лишились рассудка, что сошли с ума… Но я говорю вам – если вы войдёте в эту тайную дверь и погибнете ради природы Его, вы проникнете в эту тьму… Многие мужчины и женщины были помещены в дом скорби, когда это случилось с ними. И они до сих пор находятся там, их считают безумцами, но они увидели то, что есть на самом деле…

От этой гипнотизирующей проповеди по спине бежали мурашки.

— Это страшно, — сказала я.

— Ты понимаешь, что она говорит?

— Да.

— А где твой переводчик? — Девочка принялась заглядывать мне в ухо.

— Он внутри, в модуле нейроинтерфейса, — сказала я.

— У тебя много имплантов, — констатировала Алиса.

Она вновь сменила частоту – и я вздохнула с облегчением. Дальше были только помехи, под тонкими пальцами девочки приёмник пробежал сквозь весь диапазон и вернулся к самому началу.

— Это что же, всего одна радиостанция? — спросила я, с дрожью мысленно прокручивая в голове слова, провозвещавшие апокалипсис и страшный суд.

— Были ещё две, — сообщила Алиса. — Дядя говорил о погоде, передавал какую-то служебную информацию, рассказывал странные и интересные истории из жизни. А ещё работала музыкальная волна. Там крутили красивую музыку. Хорошую. Вот… — Щелчок, лёгкое движение пальчика – и снова одни помехи. — Но вчера они обе перестали работать.

Это была вышка повстанцев… Как это было по-человечески с их стороны – дать людям какую-то, пусть самую крошечную, отдушину… Пожалуй, останься я в одиночестве в компании радио-проповеди хоть на день – я наверняка свихнусь.

— Зато у меня есть колокольчики. — Алиса посмотрела на меня и впервые за всё время улыбнулась – но только одними глазами. — Когда дует ветер, они всегда звенят. Папа повесил их в печной трубе, чтобы я не слушала больных.

— Больных? — переспросила я.

— Да, он так называл тех, кто… Ну, поменялся…

— Ты хочешь чем-нибудь заняться? Например, поиграть, — предложила я. — Какие у тебя есть игры?

— Давайте, — тут же оживилась Алиса. — У меня очень много всяких игр. Есть настольные, конструкторы, пластилин… Даже игровая приставка, но она мне уже надоела – одной играть скучно…

Девочка вприпрыжку направилась к винтовой лестнице на третий этаж, и я последовала за ней. Лестница окончилась деревянным люком, за которым предстал полутёмный детский рай в пастельных тонах с наглухо занавешенными окнами. Двухэтажная кровать с письменным столом прямо под наклонным чердачным окном в небо тут же вызвала у меня острый приступ зависти.