«Можешь не искать. Я на кухне, в биоконтейнере. Скажи-ка мне что-нибудь».

Я тупо таращилась на импровизированный экран. Слова рассы͐пались, исчезли, и буквы принялись выстраиваться в новый порядок:

«Ты что, окончательно голову отбила? Не узнаёшь старика?»

— Дядя Ваня? — глухо спросила я и недоумённо нахмурилась. — Что ты тут делаешь?

«Сторожу твой сон, что же ещё? Отбиваю от ретивых принцев, которые тут ошиваются в попытках поцеловать спящую царевну».

— Каких ещё принцев? О чём ты? Как вообще ты тут оказался?

«Где твоё чувство юмора? Видать, хорошо тебя приложило… Ты ведь сама меня отыскала в пылу заварушки и притащила на корабль».

Точно. Кажется, я что-то вспоминала. Нечто мутное, бесформенное, будто чужой устный пересказ старинного фильма. Яростный вой ветра, стрельба, борьба и звенящие по железному полу ампулы и пузырьки. А ещё боль. Адская, нечеловеческая боль в животе…

Я машинально коснулась себя под простынёй. Хоть и слегка притуплённые, ощущения были на месте. Но боли не было.

— Значит, ты так и сидишь в чемодане? — спросила я, оглядывая пустую комнату. — И как тебе там живётся?

«Не жалуюсь, — загорелась надпись. — Переноску вовремя заряжают и заправляют глюкозой, регулярно обновляют кровезаменитель, поэтому мне вполне комфортно. К тому же, у меня здесь в каждому углу глаза и уши. Мне дали доступ к паре камер, но ты же понимаешь – где доступ к паре, там доступ ко всем…»

Я рефлекторно стрельнула глазами в угол. Оттуда, из-под самого потолка на меня смотрел зрачок камеры видеонаблюдения. Точно такая же висела в противоположном углу – помещение полностью просматривалось. Дед, как невидимый паук, вновь сидел в центре очередной паутины. Старый плут даже без рук и ног был способен выкрутиться всюду и везде.

Мне, впрочем, тоже нужно было постепенно осваиваться в окружающем пространстве. Вспомнив слова медсестры про мысленное управление палатой, я подумала:

«Поднять изголовье кровати».

С тихим жужжанием подголовник пополз вверх, и я приняла полусидячее положение. В голове вертелась уйма вопросов к старику, и я собралась было задать один из них. Но… Неосторожный вдох – и рвущий лёгкие кашель сдавил грудную клетку. Заходясь в приступе, я судорожно хватала ртом воздух.

«Неважно выглядишь, — заметил дядя Ваня. — Почти как я, только я хотя бы не перхаю, словно чахоточный».

— Не скажи, дед, — отдышавшись, слабо парировала я. — Меня по крайней мере ещё не разбил Альцгеймер… Но я ничего не помню, только какие-то обрывки, кусочки… Я уже почти готова списать это на начинающийся склероз… Где я нахожусь? Мы на Земле?

«Ты на Ковчеге, Лизонька. На том самом Россе, о котором сложили так много легенд и страшилок».

— И давно мы здесь?

«Сейчас двадцать седьмое февраля две тысячи сто сорок пятого… Месяц с небольшим ты провалялась в коме. Они уже успели проводить в последний путь твою бессмертную душу и готовились отключать от аппарата бренное тело. Не думали, что выберешься, а вот поди ж ты…»

Целый месяц… Я ведь всё пропустила… Всё? А что, собственно? Мир рассыпался на осколки? Похоже, что нет. Скорее всего, всё вокруг привычно крутится и вертится, и моё отсутствие никем не замечено. Люди плачут, смеются, рождаются и умирают. Бедные беднеют, богатые – богатеют, а планеты вертятся на своих осях и накручивают обороты вокруг звёзд.

Вот только какова моя роль во всём этом? Из фрагментов воспоминаний постепенно собиралась цепь событий, последним звеном которой было лицо моей Софи в кровавом мареве. Мой ангел пытался меня спасти, и ей это удалось… Милая Софи, где же ты сейчас? И где «Книга судьбы», за которой я так долго гналась?

Я попыталась свесить вниз ноги, чтобы встать, но ничего не вышло – чугунное тело было буквально приковано к постели, даже мехапротезы взбунтовались и отказывались слушаться. Спустя пару минут моих безуспешных попыток покинуть ложе стена беззвучно расползлась в стороны, и в помещение через разверзшийся прямоугольник вошла худощавая и неестественно высокая седовласая женщина с узким и добрым лицом. Белоснежной скульптурой возвышаясь надо мной, она участливо спросила:

— Как вы себя чувствуете? Ничего не болит?

— Всё на месте, всё в порядке. Даже та кошмарная рана… — Я вновь дотронулась до бока. — Её нет. Я полностью здорова. Если честно, я уже хочу куда-нибудь уйти, вот только тело не слушается.

— После месяца, проведённого в горизонтальном положении, это нормально. Вам нужны постепенные нагрузки, — сообщила женщина, нажала пальцем на миниатюрный браслет, и в центре комнаты вспучилась объёмная голографическая проекция.

В воздухе плавал безликий человеческий силуэт, лежащий в пустоте, выброшенный в космический вакуум. Бархатная тьма растворялась, таяла, словно обведённого по контуру человека просвечивали насквозь яркой натриевой лампой. В недрах силуэта пульсировали разноцветные органы, светились изнутри переплетения тканей, разворачиваясь перед глазами слой за слоем, будто обнажавшаяся капуста сбрасывала с себя многочисленные листья.

Я смотрела на собственную тень и всё силилась понять, что же не так. И вдруг меня словно обухом по голове ударило – точно срубленные топором под самый корень, заменённые пустотой, у силуэта отсутствовали ноги и одна рука, но вот вторая-то рука была на месте! По ней бежали алые плети сосудов и серебристые пучки нервных волокон, оканчиваясь пятью пальцами.

Под простынёй и на голограмме пальцы, послушные мысли, согнулись и разогнулись.

— Это что, моя рука? — ошарашенно спросила я, не веря глазам.

— Да, ваша, — улыбнулась медсестра. — Самая настоящая, живая рука. Один из ваших протезов полностью вышел из строя, поэтому мы приняли решение воспроизвести конечность на матриксе и сделали реимплантацию.

— И сколько я теперь вам должна?

Я не отрывала взгляда от проекции, словно сделай я это – и моё собственное тело превратится в чужой и незнакомый кусок железа.

— Нисколько, — отрезала женщина. — Наше общество преодолело товарно-денежные отношения, поэтому единственное, что от вас требуется – это посильное участие в его развитии.

Картина переливалась, тело приближалось и поворачивалось, подставляя под внимательный взор медсестры малейшие изгибы, дрожащие лёгкие, стучащее сердце – я чувствовала каждое его сокращение внутри этой странной голографической куклы, сливаясь с ней едином жизненном ритме. Я силилась согнуть локоть – и он согнулся. Мягкая, будто пористая, простыня, послушная движению, сползла вниз.

Рука была бледная и аккуратная, хрупкая на вид, словно фарфоровая. Я поворачивала её так и этак, разглядывая проступающие из-под кожи связки, едва заметные синеватые изгибы вен, розовые ногти. Рука… Настоящая, живая, моя собственная…

Голографическое тело пропало, а его место заняли разнообразные цифры и графики. С полминуты медсестра молча разглядывала всевозможные показатели, а затем сообщила:

— Я передам доктору, что вы в сознании.

Свернув изображение, она приподняла простыню и аккуратно вынула дренажную трубку у меня из-под ребра – и тут же на коже будто бы закрылся глаз, скрывая свежее отверстие от трубки. Медсестра проследила за моим взглядом и сообщила:

— Не трогайте это место пару дней, органический клапан затянется и сам заживит кожу.

Поморщившись от болезненных ощущений, я спросила:

— Где я нахожусь? Чей это дом? Мой?

— Вы дома у Софии Толедо, а я обеспечиваю уход по месту жительства.

— А где она сама? — вопросила я, рефлекторно оглядываясь по сторонам.

— Госпожа Толедо долгое время дежурила у вашей кровати, но несколько дней назад отбыла в поездку, — ответила женщина, сцепив руки. — Когда она вернётся, ей будет очень отрадно узнать, что вы очнулись.

— В какую ещё поездку?

— Я не владею информацией, вопрос не по адресу, — прохладно ответила медсестра. — Итак, если верить данным диагностики, вы в полном порядке. Сегодня отдохните, а завтра мы начнём реабилитацию. Приходите в себя, осваивайтесь, не буду вам мешать…