Я закрыла книгу, поднялась и направилась в сторону дома. Сень деревьев укрывала меня своей тенью, я упивалась утренней прохладой и разглядывала тонкие искрящиеся серебром нити паутинок под золотистыми брызгами косых солнечных зайчиков, проникавших к земле сквозь густую зелёную листву. Огромный кремовый пёс, высунув длинный язык, вальяжно семенил рядом.
Вскоре деревья расступились, разворачивая передо мной жёлтое колосящееся поле, в котором чуть в отдалении тонул маленький белый домик. Впереди из колосьев вспорхнула птица, и тут же Джей громко залаял и азартно бросился в погоню, с треском и шумом протаптывая во ржи тропу. Улыбнувшись собачьей беззаботности, я пошла следом за ним по вновь проторённой дороге – в который уже раз, – проводя рукой по колосьям, щекотавшим ладонь. Вместе со мной сверху улыбалось Солнце, пригревая и лаская своими кроткими лучами всё вокруг…
— Вот и ты, Лизка! — сказал мой одноклассник и хороший приятель Руперт, внезапно возникший рядом. Веснушек на его рябом лице под золотистым Солнцем, казалось, стало ещё больше, хотя куда уж было больше-то… — А я по тебе скучал, давно мы с тобой в лазертаг не ходили.
— Привет, Рупи! — Я обрадовалась нежданной и столь волнующей встрече и спросила с надеждой в голосе: — Тебе удалось тогда выбраться с лётного поля, правда же?
— Нет уж, какое там… — С досадой в голосе он махнул рукой, ухватил ближайший стебель и дёрнул жменю жёлтых соцветий. Во все стороны брызнули канареечные колоски и полетели прочь, подхваченные ветром. — Я там и замёрз вместе с Марией Семёновной, у забора… Вообще-то очень глупо получилось. Мы ведь с тобой так и не слетали на Землю. Билеты зазря пропали…
— Как жаль, — сказала я, отрешённо глядя куда-то вдаль – снова чувство вины подкрадывалось, заволакивая облаками небо над головой. — Я всё-таки надеялась, что кто-то спасся, кроме меня… А я всё-таки была на Земле, и не раз, но мне там не очень-то понравилось. Там мало по-настоящему счастливых людей, как и везде. Люди теряют себя в каких-то миражах – то в одном, то в другом… И вечно боятся. Всего. Самих себя.
— Ну, это ведь люди, — задумчиво протянул Руперт. — Путаются, блуждают в собой же созданных лабиринтах…
— Я вот как раз угодила в такой лабиринт, а потом всю оставшуюся жизнь боялась, что из этих лабиринтов нет выхода, — сказала я. — Потому что эти лабиринты и есть мы сами. Безвыходные лабиринты с миллионами зеркал…
— Но всё это неважно, когда есть куда вернуться из долгого странствия по лабиринтам.
— Ты сейчас про этот дом?
Я кивнула на приземистый домик, над крышей которого уже таяла облачная пелена, затянувшая небо несколько секунд назад. Таяла, подвластная моему изменчивому настроению.
— Сегодня ты тоже пройдёшь мимо? — спросил мой одноклассник. — Не войдёшь внутрь?
— Не знаю, не уверена. — Я пожала плечами. — Я совсем не помню лиц родителей. Помню только застывшие ледяные маски и очень боюсь увидеть их вновь. Вдруг их лица навсегда теперь изо льда?
Молчание было мне ответом – лишь ветер бежал по шафрановому полю, прокатываясь волнами вдоль бесчисленных колосьев, да где-то в отдалении заливисто лаял Джей. Дом был рядом, и я пошла вперёд, раздвигая перед собой заросли пшеницы, протаптывая робкую, тут же затягивавшуюся за спиной тропинку в жёлтом море. Я уже слышала звон посуды и лёгкий, беззаботный, неразборчивый разговор, доносящиеся сквозь открытое окно.
Колосья раздались в стороны, и рядом выросла белоснежная стена. Я сделала ещё несколько шагов и очутилась у самого крыльца, рядом с которым на лавочке сидел Марк. Как обычно, худой и подтянутый, лениво развалившись на всю скамью и вытянув ноги, он, словно довольный кот, с закрытыми глазами нежился под лучами послеполуденного солнца.
— Мне кажется, ты ошибаешься, Лиза. Выход из лабиринта есть, — сказал он, открыл глаза и взглянул на меня со своей фирменной ироничной улыбкой. — Последний выход. Тот самый порог, через который ты, хочешь-не хочешь, но обязательно переступишь в своём последнем сне – уж поверь мне. Как ты ни нарезай круги вокруг…
Я села рядом с ним, протянула руку и коснулась его тёплой загорелой щеки. Что-то вдруг сжало грудь, стало тяжело дышать, глаза намокли.
— Так давно это было, словно вечность прошла, — прошептала я. — Мне было очень одиноко без тебя, как будто… Кусок души вырвали, и на его месте осталась только холодная пустота…
— Это тебе только так кажется, Лизуня, — произнёс он и мягко похлопал ладонью по моей бледной коленке. — В твоей горячей душе есть место для всех нас. Поэтому мы здесь, с тобой, и пробудем с тобой ровно столько, сколько потребуется, пока ты не решишься сделать выбор. А что касается вечности… Говорят, что недолгая разлука идёт на пользу.
— Последнее, что я помню о тебе – твоё разбитое лицо, сломанную руку, из которой торчала кость… — Я больше не могла сдерживаться, слёзы потекли по щекам. — И кровь, кровь повсюду…
Марк нежно обнял меня и прижал к своей большой груди, от его тёмной рубашки пахло лесным орехом и сиренью.
— Тише, родная, тише, — приговаривал он. — Это всё уже неважно, оно осталось в прошлой жизни. Всё уже позади.
Утонув в его объятиях, я потеряла счёт времени, а когда открыла глаза, Марка уже не было. Он исчез без следа, скамья была пуста, но я необъяснимо чувствовала его незримое присутствие в жёлтых лоснящихся колосьях, в дарующем ласковую прохладу ветерке, в пронзительном крике одинокой птицы, парящей в недостижимой вышине.
Поднявшись со скамьи, я осторожно взялась за потёртые деревянные перила и ступила на лестницу. Пять ступеней. Всего лишь пять ступеней, отделявших меня от порога дома, но я никак не решалась их преодолеть – в который уже раз. В сотый? Тысячный? Сколько кругов я сделала по этому полю? Сколько раз я отдалялась от дома к совершенно пустынной дороге или уходила в лес, чтобы посидеть у ручья?
Впрочем, я и сама не заметила, как стояла уже на середине лестницы, и мне оставалось сделать всего два шага – и теперь я не отступлюсь и не сбегу, как раньше…
… — Состояние крайне тяжёлое, — донеслось небесно-голубое эхо электрических помех откуда-то сверху.
Я обернулась. Бескрайнее пшеничное поле было совершенно пустым, бегущие по нему волны вселяли спокойствие и безмятежность. Они текли размеренно – слева направо, одна за другой. Они текли вечно – и они будут течь всегда, пока будет длиться это бесконечное лето…
… — У молодого организма огромный запас прочности, но, честно сказать, я удивлён, что она до сих пор жива. — Эхо бежало откуда-то из-за невидимой и непреодолимой межи. — Полный разрыв лёгкого и печени… Второе подряд кровоизлияние в мозг – здесь не до шуток.
— В каком смысле – второе подряд?
— Вы не знали? У неё довольно свежая огнестрельная рана головы, скрытая умелой пластикой. Судя по всему, пуля прошла по касательной и раздробила кость, но гематома повредила мягкие ткани.
— Господи боже, — печально выдохнуло небо необъяснимо знакомым бархатным голосом. — Она не говорила мне об этом… И что же теперь будет?
— Трудно сказать, София. Хирурги Конфедерации, конечно, постарались на славу, но такое даром не проходит. Мы залатали её, как могли, однако пока неясно, когда можно будет снять её с аппарата, и можно ли будет вообще. Чтобы вы понимали – вегетативное состояние такого рода невозможно прервать принудительно – велик риск фатального исхода. Теперь всё зависит только от неё. Она сейчас на перепутье, и нам остаётся лишь уповать на то, что она найдёт в себе силы вернуться самостоятельно…
… Лишь страх последнего кошмара удерживал меня здесь, на крыльце – зыбкий страх увидеть смёрзшиеся маски вместо лиц. Молочными стенами мой дом нависал надо мной, сквозь приоткрытое окно слышался беззаботный разговор мамы с папой и позвякивание столовых приборов. Я снова слышала разговор и снова не могла разобрать слов. Казалось – ещё чуть-чуть, ещё капельку напрячь слух, и я смогу услышать, о чём они говорят. Но нет, не получается, звук был приглушённым, будто они говорили в подушку.
