Гроза ушла, остался лишь дождь. Молнии не озаряли окрестности, протыкая землю насквозь, а утро уже разливало по земле скупые горсти света.
Пребывая в полубредовом состоянии, я смутно помнила, сколько времени летела под сизой вуалью туч. Вроде бы недолго. Я опасалась уснуть на ходу и свалиться с «Хускварны» в воду или на верхушки деревьев. Мне известно было лишь направление – север.
Водное покрывало скрылось позади, и в какой-то момент, завидев на берегу извилистой речки заросшую лачугу – брошенную, как и весь этот полусгнивший мир, – я направила машину вниз. Аккуратно завела ховербайк в крошечный сарайчик, примыкавший к одноэтажному домику. Нарвав мокрой травы, обустроила импровизированную постель и сверху укрыла её джемпером. Выставив на приём рацию, чтобы не пропустить утренний сеанс связи, я рухнула на влажную кашемировую ткань.
Там, на узком клочке сухого пола посреди растущих сквозь доски сорняков, я и провалилась в душные объятия Морфея…
* * *
Скомканный сон прервался звонкой трелью коммуникатора. В полудрёме схватив рацию, я нажала на кнопку ответа. Издалека, будто из соседней галактики, зашуршал голос дяди Вани:
— Здравствуй, беспокойное дитя, — в механических интонациях звучали нотки иронии. — Судя по перемещениям сигнала, ты успела побывать в местах боевой славы. Как там твой старый-добрый интернат? Всё ещё стоит?
— Стоит, куда же он денется, — пробормотала я, осоловело протирая глаза.
Доски впивались в тело, я чувствовала себя совершенно не выспавшейся. Разбитой, уничтоженной и раздавленной. Я даже не понимала до конца, где нахожусь.
— Ладно, я вижу, ты немного не в настроении, — заметил дед. — Я тебе не просто так звоню. Ко мне приходили… Полиция на шаттле заявилась прямо на корабль, они искали Анну Рейнгольд, и я еле отбрехался. Я сюда тебя привёз в частном порядке, знать тебя не знаю, и вообще – видел единственный раз в жизни. Первый и последний раз.
— Что это значит, дядя Ваня? — спросила я, не понимая, к чему он клонит.
Сквозь дырявое решето крыши хижины проступали мрачные пятна затянутого бесцветным саваном неба. Низкая туманная завеса постепенно рвалась на части. Освободившись от влаги, плотные облака заметно полегчали и поднимались всё выше.
— Ты действуешь неаккуратно, — проскрипел динамик. — Гибнет слишком много непричастных людей, и всё это зашло слишком далеко. Ты поставила под удар не только себя, но и меня.
Это он про Слесаря? Про охрану особняка? Наверное. Задавив в себе желание вывалить ему всё, что произошло несколько часов назад, я сбивчиво забормотала:
— Я продвинулась в деле. Ещё немного – и я нападу на след. У меня есть железная улика, я уже почти…
— Мне всё равно, — отрезал старик.
Повисла тишина, из динамика струилось шуршание радиопомех. Я не знала, что сказать, поэтому ждала. Коммуникатор прошелестел:
— Я ухожу.
— В каком смысле – уходишь? — дрогнувшим голосом спросила я.
— В прямом. Я улетаю отсюда. Моя задача выполнена – я доставил тебя сюда, обеспечил легальный вход на планету. С тех пор ты занимаешься своими делами… — Мне показалось, или послышался вздох? — Что делать дальше – это твоё дело. Можешь всё тут уничтожить… Перебить людей, сжечь дотла города… Но меня здесь не будет, я не собираюсь в этом участвовать. Не поминай лихом.
Радио пиликнуло, и воцарилась тишина. Где-то наверху, в термосфере Каптейна-4 большой серебристый «Виатор» запускал маршевые двигатели, готовясь сняться с орбиты и раствориться в чёрном пространстве космоса. А здесь, в полуистлевшем домике на берегу мутной речушки сидел крошечный и жалкий зверь. Униженный, мокрый и продрогший до костей…
Нет, нельзя… Нельзя! Вставай и иди! Но куда? Куда угодно! Прямо, куда глаза глядят! Но идти ведь некуда… Но что ещё делать, кроме как идти?!
Трясущимися руками я расстегнула сумку, нашарила баллончик – всё, что у меня осталось, мою опору и надежду, – и сделала глубокую затяжку. Уверенность, сила и бодрость духа постепенно возвращались, сердце уже бежало далеко впереди по неизведанным тропам, словно мускулистый липицианский конь – это был не страх, но предвкушение чего-то другого. Страх отступил и спрятался за портьерой подкорки. До поры до времени…
А до сеанса связи с Элли оставалось почти полчаса. Проведя небольшую ревизию скромных припасов, что я умыкнула у Капитана, я вскрыла одну из консервных банок и позавтракала говяжьим паштетом. Затем, спустившись к воде, уселась на самом берегу и стала разглядывать облака, которые периодически расступались и предоставляли бело-жёлтому Каптейну возможность скупо окропить меня долгожданными тёплыми лучами.
В вышине по небу плыла стая птиц, которые отсюда казались чёрными бумажными листами, гонимыми ветром. Удивительно, как редко я обращала внимание на природу, вечной жизнью кипящую вокруг меня. Мир этот совершенно не похож на мир людей. Да, он тоже беспощаден, но только люди могут творить зло ради собственного удовольствия…
Коммуникатор у меня на коленях зазвенел тревожными нетерпеливыми бубенцами. Я молниеносно схватила устройство и приложила его к уху.
— Тёзка, приём, — изо всех сил стараясь бодриться, сказала я. — Как слышно?
— И тебе не хворать, — устало пробормотала Элизабет Стилл. — Слушай сюда. В Венецию тебе больше нельзя, там тебе точно не будут рады…
— Да, это я уже поняла, — вздохнула я. — Но ты подожди, мне нужно, чтобы ты помогла мне кое с чем.
— С чем ещё тебе помочь? — скептически спросила Элли.
— Я нашла жетон с именем – Рефат Азанчеев. Там ещё какие-то цифры…
— Диктуй, — коротко приказала Стилл.
Вынув из кармана жетон, я продиктовала в рацию всё, что было на нём выгравировано. Динамик молчал, и я, вспомнив вчерашний разговор в интернате, поинтересовалась:
— А как идёт твоё расследование?
— Не сейчас, — отрезала она. — Будь на связи ровно через два часа.
Снова стало тихо. Я вздрогнула – на противоположном берегу в ветвях кто-то невидимый протяжно заорал. Звук совершенно нечеловеческий – какое-то животное…
Элли теперь была единственной надеждой на сколько-нибудь положительный исход всего моего предприятия – и её усталый, убитый голос вызывал во мне беспокойство. Может быть, я зря переживаю. Может, она просто провела бессонную ночь – как и я, – и теперь с нетерпением ждёт, когда можно будет уложить голову на тёплую подушку. Подушку… Как бы я сейчас хотела потискать подушку, набитую мягкой ватой или на худой конец колючими перьями…
Где-то справа, ниже по течению, возник гул мотора. Его источник медленно приближался, и я, вскочив на ноги, быстро вернулась к хижине, схватила украденный карабин и затаилась под облезлой оконной рамой. Отсюда было видно высокие заросли сиреневого камыша, примыкавшие к берегу. Рёв мотора был уже совсем близко, и по мутному потоку воды пошли лёгкие волны, а следом за ними мимо проплыл знакомый бок аэроглиссера болотного цвета.
Это же Данила!
Не помня себя, я выскочила из укрытия, сквозь заросли проломилась к самой кромке берега и отчаянно замахала руками. Из кабины катера мне махнули в ответ, и судно вильнуло. Сделав небольшой вираж, оно подкатилось к берегу и замяло заросли прямоугольным носом. Через открытый обтекатель на палубу выбрался лучезарно улыбавшийся Данила. Голова его была взлохмачена, чёрные соболиные брови стояли домиком.
— А я тебя искал, — сказал он таким тоном, будто говорит это каждый день.
— Зачем? — Я развела руками.
— Вся Венеция на ушах стоит. — Данила посерьёзнел и спрыгнул в камыши, раздался плеск воды. — Я такого не люблю.
Неуклюже пошатнувшись, он схватился за крутой берег, кое-как вскарабкался на гребень и принялся снимать промокший башмак.
— Ну и что теперь? — спросила я, покрепче сжимая карабин. — Попытаешься вернуть меня туда, чтобы надо мной совершили правосудие?
— Да сдались они мне, — отмахнулся он, усаживаясь на траву и снимая второй ботинок. — Я просто решил, что тебе не помешает поддержка. Сказали, что ты улетела на север, вот я и подумал грешным делом, что ты где-то на нашем вчерашнем маршруте. Подсознание у нас так работает – выбирает хотя бы отдалённо знакомое место из всех, а мы с тобой, как ни крути, мимо проплывали.
