— Ну, дальше! Потом что было?! Впрочем, почти уже ясно...

— Менгиты ножи длинные достали. Наших «сильных» большими ножами рубить начали... Всех изрубили! Потом на берег пошли. Опять один к одному встали, опять огнём стреляли. Люди своим сказали: вещи берите, детей берите, быстро домой уходите — мы сражаться с менгитами будем. Сражались... «Сильных» совсем мало осталось — кому сражаться?! Менгиты стрелять перестали, копья взяли, ножи длинные достали... Мавчувены оленей ловить поехали... Детей хватали, женщин хватали... Старых убивали сразу... Кто успел, сам ушёл в «верхнюю» тундру — ушёл и детей увёл. Кто в «нижней» остался, те идут куда-то... Зачем? Помогите мне люди — скучно здесь стало!

Старик встал на колени, опустил голову и протянул к слушателям руку ладонью вверх — словно просил подаяния. Кто-то из стоявших рядом коснулся этой ладони костяным наконечником копья. Старик обхватил его и приставил к левой стороне груди. Чаяк подошёл сзади и придержал его за плечи, чтоб тело не качнулось в момент удара...

Кирилл отвернулся, чтобы не видеть финала. И встретился взглядом с Палёным, который стоял сзади. Лука криво ухмыльнулся:

— Побил-таки наш капитан твоих таучинов! И поделом — дураков-то учить надо. Раскатали губу на дармовщинку!

Учёному очень захотелось вышибить пленному немногие оставшиеся передние зубы, но он сдержался:

— По-таучински понимаешь?!

— Не, по-мавчувенски малость разумею, да говор-то сходственный.

— Та-ак... — протянул Кирилл. Что-то внутри у него натянулось, заледенело и вскипело одновременно. — Давай-ка в сторонку, дядя.

Они отошли на несколько шагов, и он продолжил свистящим шёпотом:

— Уж извини, Лука, только дело круто повернулось. Не до тебя нам сейчас — кончать придётся. Тебя как: сразу зарезать или помучиться желаешь?

— Да помучаюсь, пожалуй, — ответил служилый и поднял глаза к небу. Впрочем, Кириллу показалось, что он не о Боге вспомнил, а просто оценивал состояние погоды. Это состояние было многообещающим: природа, не таясь, предупреждала о приближении чего-то серьёзного.

— Ладно, — закончил разговор Кирилл, — смотри, не пожалей только.

— А ты не пужай, Кирилл сын Матвеев, — усмехнулся служилый. — Не пужай — пуганый я.

Учёный почти сразу забыл об этом разговоре — подступили другие проблемы. Его спутники не сомневались, что будет снежный буран. Его нужно переждать в укромном, защищённом от ветра месте. Как помочь «беженцам», если у самих лишь походный минимум снаряжения? Чаяк вовсе не был уверен, что этих людей надо спасать: по таучинской этике женщинам и детям не очень прилично оставаться в живых после гибели отцов и мужей — кто их будет кормить?! У всех, конечно, остались какие-то родственники, которые не дадут умереть с голоду, но до них ещё нужно добраться... В общем, Кириллу пришлось сначала уговаривать своих соратников, а потом чуть ли не насильно загонять «беженцев» в узкий скалистый распадок, заставлять строить из снега и немногих имеющихся шкур укрытия от ветра и холода. Дело пошло на лад лишь после того, как Чаяк смирился с очередной «причудой» своего молодого друга и принялся активно помогать ему. При всём при том Кириллу оставалось лишь надеяться, что «армия» Петруцкого останется на берегу, а не двинется вслед за уцелевшими таучинами вглубь материка.

Они лежали в душной тесной берлоге. Спали урывками — нужно было менять позу, переворачиваться замёрзшим отсыревшим боком вверх, надеясь, что одежда хоть немного просохнет. Ничего тут, конечно, не сохло... Нужно было хоть как-то развлекаться — разговаривать, но спутники Кирилла слишком давно знали друг друга, чтобы сообщить что-то новое. Отчасти положение спасал пленный — Кирилл принялся его расспрашивать, время от времени переводя что-то на таучинский.

— Что же реку так странно назвали — «Айдар». Кажется, такая есть где-то на юге...

— Во-во, истинно — есть! Видать, в честь неё-то ребятушки наши нову речку и прозвали. Небось, поместному звучит сходственно.

— Это что же за честь такая?

— А ты не знаешь? Во времена давни на том Айдаре волюшку казацкую холуи царёвы добивали. Кто головушку буйну уберёг свою, те в бега подались. Да не осталось на Руси-матушке боле волюшки, а Сибирь, хоть и мачеха, всё ж вольнее. Видать, кто-то из тех беглецов до здешней речки и добежал.

— В Сибири-то какая ж воля? — в тон подначил Кирилл. — Кругом леса и болота непролазные, а где жить чуть вольготней, там остроги да зимовья поставлены. А в них воеводы, приказчики, целовальники и прочие приказные...

— Эт верно, — признал Лука, — Верно, да не совсем. Дракону Московскому меха надобны — ему людей православных без соболей жрать несолоно. А соболь тот, видать, от людей Драконовых бежит куда далее. Вот и подаётся народец за ним вслед в земли незнаемые. Чем грехов больше несёт, тем дальше идёт — там соболей больше. Зверушкой этой народ пред государем грехи свои заслуживает. Ты вот на лоб мой дивился, а когда мы на Лопатку шли, нас, считай, половина таких было. А у кого и ноздри рваны!

— Каторжники!

— За Илей-рекой и не таких в казаки верстали — только ступай землицы новые проведывать. Всё одно сгинешь, а так, может, прибыток какой государю учинишь. А не учинишь, так обратно в железа али сразу на виселицу!

— Так ты что же, на Землю Лопатку ходил?!

— А то! Считай, пять годов там парился.

— Ну а здесь-то ты как оказался? Ты ж с Айдарского острога в Коймск прибыл!

— Знамо дело — как. Срок мой вышел. На Лопатке-то жизнь вольготная. Тоже, конечно, не сахар, но ежели по Сибири взять, так лучше и не бывает. Уходить-то я не хотел: по первому разу хворым сказался, а далее никак — понудил приказчик. Хорошо, хоть Хототский этап пропустил — через Айдарск послали. А в Айдарском остроге такой змей сидит — святый Боже! В обчем, пришлось до Коймска идти. Только там службой и сменялся.

Кирилл помолчал, а потом сказал в темноту:

— А почему мавчувенскую речь понимаешь? Где выучил?

— На Лопатке, знамо дело, — с готовностью ответил Лука. — Баба у меня там была — ясырка мавчувенская. От неё и познал!

— Ты, дядя, коли врать начал, так хоть не завирайся — за базаром следи! — отказался верить Кирилл. — Вот надо тебе было иноземской бабы язык учить!

— Гы-гы-гы! — тихо засмеялся Палёный. — Младой ты ишшо, вот и не разумеешь! На Лопатке, опять же, не живал! В той земле кто обитает-та? Лопатники! Оне ж по рекам в острожках сидят и рыбу промышляют, травой, корьём да кореньем питаются. Сих инородцев трясти — дело не хитрое, потому как народец они хоть и множественный, но мирный. А на полночь по горам да тундре там мавчувены кочуют. Оленей у них превеликое множество. Только злые они да двуличные: ввечеру накормят, а в ночь и зарежут. За ясаком к ним хаживать дураков мало находится. А мне с языком ихним — ничо! Тут, паря, считай, тройной прибыток: со служилого получишь, чтоб, значит, заместо него по ясак идти, с тойона мавчувенского подарки возьмёшь по дружбе, значит. Ну, и ясак с поклонными да нащёчными — всё моё, с толмачом делиться не надо!

— Во-от оно что! Только ты, небось, про четвёртый прибыток сказать забыл. Неужели не торговал? Нешто не таскал своим мавчувенам ножи, иголки и прочую мелочь — и всё втридорога?

— Почто ж втридорога? — хихикнул Палёный. — Втридорога мы сами у купчишек на Лопатке товар берём, а уж иноземцы платят сколь скажешь — и пять, и десять. Опять же, ныне ты ему нож али топор всучишь, а соболей да лис он на след год отдаст — сколь скажешь. Так и живём...

— ...хлеб жуём, — машинально закончил Кирилл старинную поговорку.

— Какое там! — хмыкнул Палёный. — Хлеб на Лопатке и приказчик-та не по всем праздникам пробует, а народ одной юколой пробавляется.

— Ну, с юколой — это понятно... А вот как хлеб туда доходит? Ведь доходит же? Купцов, опять же, ты поминал...

— Да то ж всем ведомо! Али ты от веку с таучинами сидишь? Однако ж грамотный...