Кобура с бластером привычно разместилась под мышкой. Переносной смеллер Зорий закрепил на поясе. Он не слишком надеялся, что прибор ему понадобится, но если он столкнется с Лаэртой Эвери, одно прикосновение к ее коже, одна секундная проба запаха — и смеллер уже не потеряет ее ни в какой толпе. В уже известную Дару полость пряжки на перевязи удобно спряталась запасная батарея к бластеру. Мобильный компьютер пришлось укрыть на груди под рубашкой: расстаться с ним Зорий никак не мог.

Закончив экипировку, он спустился в лавку, чтобы дождаться возвращения посланцев к уличанским старостам. Ожидание затянулось. В ответ на его требовательные взгляды хозяин виновато разводил руками и ругал толпу, высыпавшую на улицы. Дар убеждал самого себя в отсутствии резона кидаться на поиски самому, не имея вообще никакой информации. Если же посыльные принесут хоть какие-то полезные сведения, то удобнее всего дождаться их в лавке, иначе его самого придется искать в этой тесной сутолоке петляющих улиц.

Солнца садились. Дар вернулся в лавку и принялся нетерпеливо мерить ее шагами. Через несколько минут вернулся, наконец, первый из посланцев. Запыхавшись, мальчишка отрапортовал: двоих старост он не застал дома, но кухарка одного из них уверяла, что домов у них на улице никто отродясь не покупал. Дар попросил назвать улицу, и после неопределенного бормотания добился невнятного ответа: «Та, на которой в прошлом году убили стражника». Подоспевший хозяин сделал перевод, и Зорий отметил для себя, что домов не покупали на улице Холодных камней. Вторая улица, которую посетил плохо знакомый с топонимикой города мальчишка, называлась Трубной. Ее староста отправился на прием в ратушу и раньше завтрашнего утра ждать себя не велел.

Второй посыльный оказался постарше и порезвее первого. Он успел обойти целых пять улиц в зажиточном восточном районе города. После первых отрицательных результатов Зорию достался и первый положительный. Да, на Рассветной улице купили целых два дома. В одном живет купец с большим семейством, второй купил какой-то шафсли для своей любовницы. Она там и живет. Молодая. Красивая. Дом богатый. Слуг мало, приехали вместе с хозяйкой. Хозяйка показывается редко, говорят, она откуда-то из провинции. Откуда — никто не знает.

Дар отметил для себя эту информацию. Не похоже, но лучше, чем вообще ничего. Любовница местного шафсли (крупного вельможи — перевел Зорий). Хотя, если это легенда для прикрытия, то почему бы и нет? Проверять и проверять быстро, чтобы не тратить время на ложные версии.

С третьим посыльным Зорий столкнулся уже в дверях лавки грудь в грудь. Краснея и запинаясь, молоденькая служанка в грязном переднике, кисло пахнущем кухней, пролепетала, что она никого не застала, что все уже нарядились, бросили работать, и с ней никто не захотел говорить.

Под суровым взглядом хозяина она исчезла на кухне.

— Говорил я вам, — оправдывался хозяин, — карнавал нынче. Все вон уже на улицах. Не застанете вы никого, переждать надо. Весь город к ночи на площади будет, на огни смотреть. Бросили бы вы пока это дело. Раз в год такое, чтобы еще и сейчас делами заниматься. Маску возьмите, маску! Нельзя же ночью без маски! Забыли! Забыли…

Зорий прихватил второго посыльного в качестве проводника и с головой погрузился в уличный поток.

Карнавал бесновался. По пыльной мостовой, усыпанной лепестками цветов, носились тысячи беззаботных ног, обутых по случаю праздника в самые лучшие башмаки. В праздничные башмаки, которые весь год, сморщившись от скуки, лежат на самом дне сундука, и только перед Ночью Четырех Лун извлекаются на поверхность для украшения ног хозяина. Радостное сумасшествие эпидемией прокатилось по городу, захватив его весь, от центра до пригородов. В осаде карнавала город вмиг опьянел от долгожданной разнузданной свободы, которая кружит головы лучше любого вина. Казалось, тысячи ног не знали усталости, а пьянящая вседозволенность настойчиво требовала — ещё! Еще! Больше! И беззаботные ноги несли своих хозяев к центральной площади перед городской ратушей, с балкона которой на свой народ величественно и благосклонно взирал император Леристус III в окружении родовой знати. Здесь ломились столы от дармового угощения, играл визгливый императорский оркестр, и булыжная мостовая ритмично сотрясалась от притопывания молодых и молодящихся горожанок и их кавалеров в масках, плащах, шляпах и перьях. На узких улочках, прилегающих к центральной площади, шумно квохтали, собираясь в небольшие стайки, дородные хозяйки-наседки, отлавливая своих забывших семейный долг разбушевавшихся мужей; томно прохаживались молоденькие служаночки, прикрывая масками почти детские лица, а на задних дворах где яростно, а где и полушутливо дрались на шпагах, старых дедовских мечах, а также на палках, дубинках и просто на кулачках молодые петухи разных сословий, не поделившие между собой очередную красотку.

Родовая знать, торжественно скучающая вокруг трона, завистливо посматривала вниз на веселящуюся толпу, провожая тоскливыми взглядами широкополые шляпы дворян, освобожденных от придворных обязанностей. Шумная карнавальная распущенность для приближенных к трону особ в первую ночь была недоступна. Но потом… Почтенные отцы семейств превращались в буйных кутил и развратников. Великосветские дамы пуританского воспитания, надев маску, разом забывали все женские добродетели. Шуты играли в королей, короли — в шутов. Чернь играла в дворян, дворяне — в чернь. Каждый играл свою роль с детским упоением и по-детски не хотел знать, что любому празднику рано или поздно приходит конец.

Площадь штормило подобно бурному морю. Единственный островок спокойствия возвышался над его волнами: огромный Леристус I из династии Сириарисов, дед ныне здравствующего императора, отлитый из бронзы и поставленный на пьедестал за какие-то заслуги еще при жизни, которая была на редкость долгой — что-то около девяноста лет. Никто не помнил, что такого замечательного он свершил за свое царствование, поэтому основной заслугой шутники называли его смерть, позволившую занять трон наследнику — гениальному полководцу, почти в два раза расширившему протяженность границ государства. В обычное время бронзовый великан скучающе пялился на окна ратуши, но сегодня какой-то смельчак надел на него маску, отчего статуя стала смотреться на редкость празднично. Городская стража до сих пор не могла побить рекорд шутника-верхолаза и маску снять. Толпа потешалась над усилиями стражников, а командир патруля изрядно нервничал, бросая опасливые взгляды на балкон с ныне здравствующей императорской особой.

Храм главного божества империи — Двуглавого Бога Солнца Эсвиальда, ради которого творились праздничные безобразия, был заперт с самого утра. В дни ночных безумств культовое сооружение не пользовалось особой популярностью. Немногочисленные жрецы предпочитали пересидеть буйные времена за его толстыми стенами. Не то чтобы Двуглавый Бог предписывал им такое строгое воздержание от мирских радостей, но в честь карнавала исполнять сакральные обязанности следовало бесплатно и в любом месте, где ни попросят. Так что двери храма были заперты в целях экономии. Впрочем, народ туда и не ломился. Видимо горожане считали, что даже бог раз в год имеет право на отдых. Прямо перед запертыми воротами труппа бродячих актеров разыгрывала пьесу о двух братьях-жрецах, которым явился сам Двуглавый. Но братья любили прикладываться к бутылке, и потому никак не могли посчитать количество голов у бога, поскольку в глазах у них двоилось. Они приняли светлое божество за его злейшего врага — Четырехглавого Бога Ночи Тидраэля. И поступили, как предписывал жреческий устав — облили божество крепким вином и подожгли. Рассерженный бог в доказательство своего светлого происхождения до фундамента разрушил священную обитель, после чего протрезвевшие близнецы получили прощение за стойкость в вере и приказ восстановить храм.