В конце концов, она затихла, и Кирилл понял, что это конец. У него кружилась голова, и очень хотелось спать. Собственно говоря, повышенная температура у него была уже несколько дней, но он не знал об этом — подобные ощущения были ему не знакомы. Решив, что борьба окончена, он завалился на какие-то грязные лохмотья и уснул. Или, может быть, потерял сознание. Очнулся или проснулся он оттого, что его звали. Точнее, звали «маму», но это было для него то же самое.

В голове мутилось, и Кирилл не сразу понял, что означают эти симптомы — на её лице и теле образовались бурые корки, кое-где они уже были содраны и сочились сукровицей. Да-да, сукровицей, а не гноем!

— А ведь ты выживешь, — улыбнулся Кирилл. — Одна из всех. Только не ковыряй свои болячки!

— Чешется, — прошептала девочка. — Очень чешется...

Было тепло и безветренно. И шёл снег — первый настоящий, который, скорее всего, уже не растает. По расчётам Кирилла, все мыслимые и немыслимые сроки карантинов прошли — можно было возвращаться к людям. Напоследок он собрал все вещи, разобрал последний шатёр и сложил всё это так, чтобы они сгорели без остатка. Инью, оставляя следы на свежем снегу, сбегала к костру, принесла пучок горящих палочек и подала их Кириллу.

— Сама поджигай, — отказался Кирилл. — Когда-то всё это было твоим домом. Прощайся с ним, и пойдём искать тебе новый.

Девочка засмеялась и, довольная ответственным поручением, побежала к будущему костру. Учёный остался стоять. Он откинул с головы капюшон и подставил голову падающим снежинкам: «Мы с ней, наверное, два сапога пара. Оспа разукрасила её так, что с непривычки, скорее всего, страшно смотреть. Хорошо, хоть глаза не пострадали... Впрочем, мужа она со временем себе найдёт — для таучинской женщины главное не лицо, а покладистый характер и умелость в женских делах, включая интимные. А она шустрая — по хозяйству у неё ловко получается...»

Дымный огонь на фоне белизны свежего снега почему-то породил у Кирилла ощущение нового рождения — очередного рождения. Восприятие всех деталей окружающего мира обострилось, стало каким-то новым и болезненно приятным. Он захотел проанализировать это чувство, но рациональному объяснению оно не поддавалось. Тогда он попытался понять не всё сразу, а какую-нибудь частность. Ну, например, это новое ощущение на...

Он провёл ладонью по голове спереди — от затылка до лба. Ничего не понял и повторил движение. Нет, какие-то волоски там всё-таки были — Кирилл ухватил их и легко выдернул. Жидкая прядь оказалась какого-то белёсого цвета — как оленья шерсть. «Вот так, Кирюха, — усмехнулся учёный. — Был ты просто уродом, а теперь стал уродом седым и лысым...

А ведь это наступает последняя моя зима здесь, — вспомнил бывший аспирант. — Вернусь домой, накоплю денег и сделаю пластическую операцию... Волосы тоже пересажу откуда-нибудь... Ха-ха-ха, Кирюха, о чём ты?!»

Все посты и кордоны вокруг «проклятой» земли давно были сняты. Осталась только одна точка — маленький лагерь в полутора километрах от вымершего стойбища. Там посменно жили двое-трое мужчин, иногда с жёнами, которые поддерживали связь с Кириллом и снабжали его продуктами. К ним-то Кирилл и направился — он заранее попросил приготовить новую одежду для него и для девочки. Его увидели издалека и вышли встречать. На подходе учёному захотелось как-то отметить своё возвращение. Он воздел руки и заревел на всю тундру:

— Эн-хой, таучины! Эн-хо-о-ой!!

— Эн-хо-ой!!! — откликнулись воины, повторив его жест.

Размеренное бездельное существование вдруг сменилось лихорадочной суетой и непрерывным движением. На учёного обрушился прямо-таки поток информации. А в сухом остатке этого потока оказалась идея войны — тотальной войны с мавчувенами и менгитами. Для её начала необходимы были лишь два условия — установление санного пути и возвращение Киря. То и другое сегодня свершилось: надо срочно ехать, потому что... Потому что Ньхутьяга-Чаяк роет землю копытом от нетерпения!

И вновь снег, нарта, олени. И бесконечные сопки справа и слева, которые кажутся все одинаковыми. А если присмотреться, то бесконечно разными, так что уже и не можешь понять, видел этот холм раньше или нет. На душе у Кирилла было довольно мрачно, а вот тело оживало день ото дня. Двигаться по свежему снегу было трудно, часто его упряжка оказывалась первой на маршруте, которым потом будут пользоваться многие, так что приходилось прокладывать лыжню. В первые дни отвыкшее от такого движения тело сопротивлялось и просило пощады. Пощады Кирилл не давал — ему теперь никого не было жалко и себя в первую очередь.

А в остальном путешествовал Кирилл с комфортом, поскольку при нем была «женщина». Он даже иронизировал по поводу того, что его спутница чрезвычайно удобна в эксплуатации: с разговорами не пристаёт, места на нарте занимает мало, почти ничего не весит, зато готовит еду и оборудует ночлег как настоящая. Собственно говоря, он собирался оставить Инью в первом же стойбище, где придётся остановиться, но за разговорами забыл о ней, а перед самым отъездом обнаружил её на своей нарте. Девочка ничего не просила, просто смотрела на Кирилла большими тёмно-карими глазами. Учёный вздохнул и решил, что оставит её в следующем селении. И, конечно же, не оставил. А потом привык, как привыкают к обиходному предмету вроде ножа, который всегда под рукой, всегда исправен и не требует никакой заботы.

Целью поездки было знакомое место, в котором чаще всего собиралось зимнее ополчение таучинов. Чаяк должен был быть уже там или вот-вот приехать. Двигаться, конечно, пришлось не по прямой, а зигзагами, посещая все попутные и не очень стойбища. От стойбища Тылгерлана Кирилла сопровождал только один таучин — остальные остались сворачивать лагерь. Через неделю он двигался уже в составе каравана из двух десятков беговых нарт и целого табуна запасных и «пищевых» оленей. Понять свой нынешний статус Кирилл толком не мог — все теперь его знали, но встречали не с ликованием, а с каким-то трепетным почтением. При этом хозяева упорно подсовывали ему... баб. Ну и девушек, конечно. Зачем это нужно, понимали все, кроме него самого — «гостевой проституции» у таучинов нет и в помине, а о том, чтобы сделаться «друзьями по жене», речь как бы и не шла. В самом начале этой секс-эпопеи он чуть не сделал глупость — вежливо отклонённая красавица собралась покончить жизнь самоубийством. В общем, Кирилл махнул на всё рукой — спермы не жалко...

То, что Кирилл увидел на месте сбора, его смутило, если выражаться мягко. В этот район, где сливались три небольшие речки, переместилось несколько довольно крупных стойбищ. Кроме того, здесь возник лагерь, в котором жили приезжие мужчины в ожидании начала похода. Боеспособной публики было очень много — оценить на глаз её количество Кирилл просто не смог. Получалось где-то под тысячу, и должны были подойти ещё. «Может быть, это и не всё взрослое мужское население Таучинского полуострова, но значительная его часть. Сила, конечно, немалая — теоретически, а практически это толпа, управлять которой не сможет никакой демон. Что с ними делать? Науке это не известно... Зато совершенно точно известно, что распустить их по домам нельзя — не поймут».

Начал Кирилл с того, что разыскал своего «друга». Он боялся, что застанет Чаяка в бесноватом состоянии от предвкушения тотальной мести, однако оказалось, что тот сам недавно появился в расположении войск и теперь пребывает в некотором смущении.

— Нас очень, очень много, Кирь! Почему-то меня это не радует. Сам не пойму почему...