Только спустившись в неглубокую лощину, где дымились повозки, Годимир понял, насколько прав был Ярош. Смердело невыносимо. Не то, чтобы рыцарь никогда не слышал запаха паленой плоти — все-таки вырос в батюшкином маетке, где и свиней смалили частенько, да приходилось и больную птицу или скотину забивать и сжигать, чтоб зараза по округе не пошла. Да, скажем прямо, случалось ему в странствиях задремать у костра, не сняв с углей курицу. Редко, но случалось. Тоже тот еще запашок. Да и обидно…

Но тут была особая вонь. Ни с чем не сравнимая. Очень не хорошая…

Ярош пошел по дуге, огибая выгоревший круг слева. Лук он держал в руках, и стрела глядела на ближайшую стену леса.

Годимир, дыша ртом, пошел вправо.

Три повозки. Вместительные, крепко сбитые. Колеса цельные, без осей и обода. Впереди каждой — дышло. Первую, судя по ярму, волокли быки или волы. А собственно, какая разница? На второй — обрезки постромок и гужей. Значит, кони. Третья… Снова ярмо. Волы.

Кто бы это мог быть?

Должно быть, переселенцы, о которых молодой человек много слышал еще в Островецком королевстве, а после и в Ошмянах.

С десяток лет назад по Заречью поползли слухи, мол, в отрогах Запретных гор можно сыскать самоцветные каменья. Кошачий глаз и орлец, жабье сердце и змеевик, турмалин и гранат, гелиодор и гиацинт, шерл и жаргон… А иногда, сказывали, можно даже изумруды добыть. Врали, скорее всего. Каменья небывалой ценности. Годимир слышал лишь о единственных копях в землях Ордена Длани Господней, что на севере. А чтоб в каком-то зачуханном Заречье… Разве можно в эдакое поверить?

И, тем не менее, легковерные нашлись. Потянулись на юг с берегов Оресы и Словечны разорившиеся свободные землепашцы, вольные добытчики — охотники, бортники и прочие, — кое-где стали и беглые кмети появляться. Шли пешком с котомками за плечами и ехали целыми семьями на подводах. Иные сбивались в ватаги. Как, например, вот эти. Думали, что кучей и от разбойников отбиться можно, и с хищным зверьем совладать, да и попросту выживать легче, когда локоть товарища чувствуешь. Мысли верные — трудно возразить. И все же…

Странные, если не сказать — страшные, дела творились здесь, в позабытом Господом, Пресветлым нашим и Всеблагим, медвежьем углу. Обычно переселенцы беспрепятственно добирались до предгорий. Правители ближних королевств не очень-то возмущались. Больше для виду. А сами уже потирали ладошки в надежде наложить лапу на свежевыкопанные прииски. Спали и видели самоцветные ручейки, заполняющие их полупустые сундуки. Да не тут-то было! Сколько не обустраивалось в отрогах Запретных гор людей, а начать добычу драгоценностей никому пока не удалось. Нет, может, у кого-то и вышло, да только никого в живых не осталось, чтоб о том миру поведать. Возжелавшие отнять у земли ее сокровища начали исчезать. То ли по дороге, то ли обустроившись уже на новом месте. Некоторые успевали даже завести дружбу и торговлю с ближайшими поселениями местных уроженцев. Обещали в гости приходить. На праздники там… На Водограеву ночь или День Рождения Господа, на День Поминовения Усопших или Величание Последнего Снопа. Даже сватов к пригожим девкам сулились засылать. А потом вдруг — бац! И нет ни слуху ни духу от пришлых. Принимались искать — да хоть бы и тот же пан Божидар герба Молотило отряды снаряжал — и находили сожженные избы, разоренные землянки. Очень редко мертвые тела.

Когда Годимир услыхал об этой загадке впервые, он ни на миг не усомнился — драконья работа. Кто, кроме зловредного гада, воплощения мирового зла, на подобное способен? Все сходилось, как по-писаному. Избы пламенем чародейским сжигает. Бедняг-старателей попросту сжирает, кто убежать или в какую-никакую нору забиться не успел. Заработанное тяжким трудом собирает и сносит в пещеру. Читанные в отрочестве и юности труды многомудрых ученых, знатоков всяческой нежити, только подтверждали его рассуждения. Потому-то и помчался странствующий рыцарь, мечтавший уничтожить хотя бы одного-единственного дракона, на юг, в Островец и Ошмяны. Оставил просвещенный Стрешин, состязания певцов и поэтов, благородные схватки, пани Марлену, наконец, которую долго — и не без поощрения с ее стороны — Годимир считал панной сердца.

Теперь о пани Марлене напоминал лишь затертый и засаленный до невозможности шарф зеленого цвета, на котором уже почти и не угадывались некогда золотистые листочки канюшины[55]. Да и сам образ пани Марлены, супруги Стрешинского воеводы, потускнел, а еще лучше сказать — затерся. А ведь в свое время сколько рифмованных строк посвятил ей ищущий славы не только в боевом, но и в поэтическом искусстве рыцарь! Ну, вот хотя бы…

— Эй, пан рыцарь! — негромко окликнул Годимира Ярош. — Никак опять задумался? Вот беда мне с этими панычами, елкина ковырялка! Все думают и думают… О чем хоть замечтался? Или, верней сказать, о ком? О зеленокожей страхолюдине?

— Перестань! — Словинец почувствовал закипающий гнев. Еще чуть-чуть и сорвется на крик. — Зря ты так, Ярош. Она нам всем по два раза жизнь спасла. Себя не пожалела.

— Да ладно! — Бирюк согласился с поразительной легкостью. Махнул рукой. — Не надо — не буду. Только я постарше буду. И мой тебе совет, пан рыцарь, — не грусти о мертвой нежити, когда живая девка под рукой имеется. Уяснил?

— Это ты про…

— Во-во. Про королевну нашу.

— Ну, какая ж она королевна?!

— А это с какой стороны поглядеть. Жалко, что она в Ошмяны поехала. Надо было тебе уговорить ее остаться.

— Скажешь тоже… Пускай едет.

— Гляжу я на тебя, — разбойник уже завершил обход выгорелого пятна и остановился прямо напротив рыцаря, — и диву даюсь. Рыцарь ты или монах какой?

— Ты это на что намекаешь?

— Да я не намекаю. Я прямо могу сказать. Девка-то она не королевских кровей, елкина моталка. Но все что надо, все при ней. И тут, и тут…

— На себе не показывай, — попытался перевести разговор в шутку Годимир.

— А ты не учи меня, пан рыцарь! — сердито откликнулся Ярош. — Тебе дело говорят, а ты… Неужто тебе интереснее за драконами по горам гоняться, королевен там всяких искать — леший пойми еще живая она или нет, а может, уже с новоявленным женихом десяток поприщ[56] отмахала!

— Не смей!

— Помолчи, помолчи, пан рыцарь. Послушай, елкина ковырялка. Я хоть и черного роду, а голову на плечах имею.

— Ну, так и…

— Слушай, слушай! Потом еще благодарить будешь. Что тебе толку в сбежавшей Аделии? Ты прям так и думаешь, что найдешь ее и в рыцари тебя посвятят по всем правилам? А после обвенчают с наследницей Ошмянского престола? А после батюшка-король, свет Доброжир наш ненаглядный, и на твою макушку корону взгромоздит?

— А почему бы и нет?

— Эх, взрослый ты парень, пан рыцарь, а в сказки веришь! Прошло то время, когда короли слово, данное принародно, держали насмерть. Прошло и то время, когда в рыцарстве опору любого трона видели, хоть Хоробровского, хоть Ошмянского. Зря, что ли, столько наемников в королевских армиях? Как думаешь, елкина ковырялка?

— Ну… — Годимир замялся.

— Вот то-то и оно. «Ну» да «ну»… На одно это ваше рыцарство и способно. Мечами махать да длиной мериться…

— Чего длиной?

— Да выходит, что копья! Больше вам и помериться нечем!

— Ты говори-говори, да не заговаривайся!