— Вот! — поднял палец Рычкын. — Что я тебе говорил! Менгиты станут дичью, мы убьём их и заберём все волшебные предметы и женщин! Тебе тоже достанется — не волнуйся.

— Мне от тебя ничего не надо, — парировал Чаяк. — Твои люди едят мясо без жира — чем ты можешь угостить меня?!

Пока оппонент придумывал достойный ответ, Чаяк обратился к Кириллу:

— Что там припрятал этот старый пенёк?

— Ничего особенного, — вздохнул аспирант. — По-моему, это пушка.

— Что?! — почти в один голос вопросили присутствующие. — Что ты сказал?

— Я сказал, что это пушка — наверное, полевое орудие. Ни лафета нет, ни хрена — просто железная чушка с дыркой. Где только он её взял?! Надо же было тащить в такую даль такую тяжесть! Показал бы мне сразу, я бы всё объяснил: из неё можно сделать хороший якорь для байдары — никаким течением не сдвинет!

— Ты это брось! — возмутился Рычкын. — Это менгитский «огненный гром»! Он стрелять должен! Не знаешь менгитского колдовства, так и скажи!

«Термины „ошеломить” и „опешить” в русском языке существуют именно для таких случаев, — безрадостно подумал Кирилл. — Он меня ошеломил, и я опешил. Ясно же, что для таучина обладание чем-то ценным — это прежде всего возможность хвастаться и гордиться. Наличие в каком-то посёлке трофейной пушки, скорее всего, оказалось новостью только для меня. Все остальные удивлены лишь тем, что Рычкын взял-таки её в поход. В общем, покров мистической тайны с чужого оружия сдернут, и атака всё же состоится — зря, что ли, плыли в такую даль?! Тот факт, что собственное орудие стрелять не сможет, никого не остановит. Ещё и на меня «бочку катят» — колдовства, мол, не знаю...»

— Чего ж тут знать-то? — гордо усмехнулся аспирант. — Тут большая дырка, там маленькая. В эту заряжаешь, через ту поджигаешь — и все дела. А что заряжать-то?

— Как «что»?! Вот смотри: и такое есть, и этакое!

Рычкын при помощи своих парней принялся развязывать кожаные мешки. Оказывается, значительная часть груза их байдары представляла трофейный хлам — в одном из мешков оказались тряпки, точнее, какая-то одежда из ткани, уже порядком сопревшей. В другом — листы грубой желтоватой бумаги, сложенные в стопки, завёрнутые в кожу и завязанные крест-накрест пеньковыми шнурками. Все листы были густо исписаны, на шнурке одной из пачек болталось некое подобие сургучной печати. В длинном измятом свёртке оказался рулон жёсткой ткани. Кирилл начал его разворачивать, но сразу же скатал обратно, оберегая от падающего снега — на ткани имелось довольно грубое изображение, которое вызывало ассоциацию с иконой.

«Какой-то штандарт или знамя. Скорее всего, это вещи с русского судна — вряд ли сухопутный отряд мог забраться так далеко. Раз захвачено знамя, значит, от экипажа остались рожки да ножки. Впрочем, сейчас не до исследований исторических эксцессов. Вот в этом мешочке чугунные шарики — картечь, наверное. Имеется и запечатанный бочонок литров на восемь-десять. Деревянные клёпки от сырости разбухли и, наверное, сделали ёмкость совсем герметичной. Не похоже, чтобы внутри была жидкость — скорее всего, порох. Так что же: распечатать, зарядить и попробовать стрельнуть? А зачем? Для поддержания собственного авторитета?

Да чёрт с ним — с авторитетом! В остроге содержатся пленные таучины. Если их отпустят, главный (точнее, формальный) повод для войны исчезнет. Появится реальный шанс закончить дело относительно мирно. Наличие у таучинов пушки должно произвести (не может не произвести!) на служилых сильное впечатление. Если удастся хотя бы начать переговоры, то, значит, я не зря ел мясо в этом мире...»

Догадка подтвердилась — в бочонке действительно оказался порох, причём в центральной части — сухой. Кирилл принялся заряжать орудие. При этом пришлось изобразить из подручных материалов некое подобие шомпола или банника, придумать, чем запыжить сначала пороховой заряд, а потом картечь. Двое парней ему помогали, придерживая чугунную болванку руками и ногами, другие подрабатывали вёслами, чтобы байдару не сносило течением. Пришлось помучиться, чтобы среди всеобщей сырости не намочить порох, перегружая его из одной ёмкости в другую. Сколько его надо засыпать, Кирилл, конечно, не знал и действовал «из общих соображений». Среди них были и такие: «Если эта штука действительно стрельнёт, то ствол отдачей швырнёт назад, переломает в байдаре всё, что можно, и отправит судно на дно вместе с экипажем. Как быть?»

— Нет, — сказал самозваный артиллерист, — эта менгитская магия должна действовать на менгитской байдаре. Тащите её сюда!

Грубую деревянную лодку, подобранную вчера близ берега и влекомую на буксире, предоставили в распоряжение бомбардира. Кирилл не придумал ничего лучше, чем перегрузить на неё орудие и кое-как закрепить его ремнями на носу. Жерло оказалось направленным куда-то вперёд и вверх под углом градусов тридцать к горизонту. С учётом того, что лодка от малейшего шевеления раскачивалась во все стороны, поразить какую-нибудь цель нечего было и думать. Сей факт, впрочем, Кирилла заботил мало.

— Ну, всё! — сказал он, дуя на замёрзшие пальцы. — Осталось добыть огонь, и можно стрелять!

— Огонь! Огонь! — засуетились зрители. — Нужен огонь!

На судах возникло копошение и шевеление, сразу несколько человек, накрывшись шкурами, принялись вращать деревянные лучковые сверла. Пока они этим занимались, снегопад начал редеть, а потом и вовсе прекратился. Наконец потянуло характерным запахом дыма, и Кириллу передали два тлеющих трута. Он принялся поджигать и раздувать фитиль — довольно толстую рыхлую верёвку, обнаруженную в бочонке с порохом.

— Ну, вот, — заявил бомбардир Рычкыну. — Садись и плыви на врага. Потом ткнёшь огоньком вот сюда — оно и сработает.

— Почему я? — пошёл на попятную вояка. — Это чужая магия!

— А кто её сюда притащил?! — возмутился Кирилл. — Кто чуть не лопнул от гордости?

— Сам стреляй в менгитов! Или вон пусть... Чаяк стреляет!

— Не волнуйся! — мрачно засмеялся учёный. — Если ты покинешь этот мир, люди будут вспоминать о тебе... гм... добрым словом!

Перспектива была заманчивой, но она, похоже, таучина не устраивала. Других желающих тоже почему-то не находилось. Начались пререкания, в ходе которых вёсла были забыты, и всю флотилию стало тихо сносить вниз по течению.

— Горит ещё? — озабоченно поинтересовался Чаяк.

— Горит, — кивнул Кирилл, — но скоро потухнет.

— Они не воины, а трусливые женщины! — заявил старый бродяга. — Друг, ты покажешь им, как сражаются настоящие таучины?

— Покажу... — слегка растерялся учёный. — А что, Для этого обязательно надо...

Он не договорил, поскольку понял, что совершил ошибку. Зажатая со всех сторон бортами байдар лодка вдруг получила свободу. Гребцы на ближайших и дальних судах взялись за вёсла.

— Эн-хой! Хой! — разнеслось над водой, превращённой в снеговую кашу.

«Чёртовы дикари! — почти в панике ругнулся учёный. — Всё-таки попёрлись! Без подготовки, без разведки, не составив план операции! А мне-то что делать?! Тоже плыть?! Вот на этом корыте?! А как я буду грести, если в руке у меня фитиль, который девать некуда, поскольку кругом сырость и снег? И вообще, всё моё оружие и снаряжение осталось на байдаре Чаяка!»

Слабенькая (и подленькая!) надежда, что без него «большевики обойдутся», растаяла очень быстро. Чаяк, оказывается, не собирался бросать своего ценного «друга» на произвол судьбы — его судно описало дугу, сдало чуть назад и взяло Кириллову лодку на буксир — костяным багром, которым на охоте достают из воды добычу. «Вот только меня-то спросить забыли, хочу ли я туда!» — подумал Кирилл и покорился обстоятельствам.