— Ты уверен, что поступил правильно? Что скажет Дэймон, когда сможет говорить? Не проклянет ли тебя за ту боль, на которую ты его обрек, вместо того, чтобы дать умереть.

— Гм… Ну, возможно первое время мне лучше не попадаться ему на глаза…, — Нихуш был в своем репертуаре, он ни на минуту не задумался о последствиях. Просто решил что-то для себя и сделал. — Извините, я что-то и так задержался. Боюсь, мне пора. Я могу опоздать на поезд.

— На поезд? — Яго недоуменно замер, — а что такое поезд?

— Средство передвижения в одном из миров Фарго.

— Ты путешествуешь между мирами?

— И уже очень давно, — пожал плечами Нихуш. — У меня же нет необходимости обеспечивать стабильность этого мира своим присутствием. Поэтому где-то две-трети своего времени я провожу, изучая миры своих родственничков.

— Но как же я тебя найду, если ты мне понадобишься? — растеряно ахнула Джинни.

— Ты мое единственное создание, я услышу тебя даже в других мирах, просто подумай обо мне, и я приду. Гм…, ну как только смогу. Так, пока вы не задали мне еще один миллион вопросов, и я таки не опоздал на поезд, лучше мне отсюда убраться. А у вас теперь есть о чем, точнее о ком позаботиться. Кстати, не вздумайте в ближайшее время открывать короб, пепел слишком легок, не хотелось бы, чтобы наш друг развеялся.

— Как долго он будет восстанавливаться? — настороженно спросил Яго.

— Какая вам разница, у вас впереди вечность, вы же бессмертны.

— Мы да, но у Мины нет вечности впереди.

— Ты не хуже меня знаешь, что это временно. Не думаю, что Габи выдержит здесь больше чем пару месяцев.

— Мне кажется, или тебе все это очень нравится, и ты с какой-то непонятной радостью думаешь о нашем бессмертии, — растерянно поинтересовался Яго, уловив настроение Нихуша.

— Конечно, радуюсь. Мой родной мир пополнился четырьмя молодыми бессмертными. Ты не представляешь, какое это удовольствие знать, что теперь это проклятое болото будет вынуждено измениться. У вас впереди тысячелетия становления и изысканий. Вам придется ломать свою психику и пытаться как-то приспосабливаться. Мы родились со знанием своего бессмертия, и то первые тысяч пять куралесили, как могли. Я с предвкушением буду ждать, что натворите вы четверо. Впрочем, разговор затянулся. Прощайте.

Марко наблюдал партию века. Фарго и Фарана резались в карты четвертый час. Эти двое буквально захлебывались от азарта. Настроение у обоих было диаметрально противоположенным. Фарго светился торжеством победы, Фарана дулся и обвинял брата в мухлеже и нечестном выигрыше.

— Нечего передергивать. Все было по-честному. — Одернул брата Фарго. — Каковы были условия пари? Ты сказал, что любовь не может спасти мир, а я сказал, что может, и сделаю это дважды. Ты отказался разрушать мир из-за любви к Джинни? Отказался. Нифрея не стала разрушать мир из-за любви к Яго? Не стала. Я выиграл?

— Выиграл, выиграл, — проворчал Фарана. — Знаешь, никогда не думал, что ты больше псих, чем я. Но придумать весь этот мир с бессмертными Персонами, их характерами и возможностями. Заложить такую программу развития событий на тысячелетия вперед, просчитав даже модели поведения нас с Нифрей… И все это только для того, чтобы выиграть пари и заставить меня прокатить тебя на загривке. Нет, определенно, ты псих.

— Ты слишком долго прожил среди людей. Напоминаю, что это понятие не применимо к нам, ибо нам не от чего рассчитывать норму психического здоровья. Нас слишком мало, чтобы можно было проводить сравнительный анализ.

— А давай спросим Марко, — предложил Фарана. — Марко, как ты считаешь, твой хозяин псих, или нормальный?

— Оба вы психи, — тяжело вздохнул мотоцикл, — но от этого ваши сказки становятся еще интереснее.

«Если ваша жизнь дерьмо, то не стоит отчаиваться!» – всю дорогу бубнила она себе под нос. Когда-то давным-давно подруга ей сказала: если хочешь себя в чем-то убедить, облеки это в доступную для твоих куриных мозгов форму и повторяй, пока не поверишь. Форма вроде бы была доступной, смысл тоже понятен, долдонила она себе это уже не первый год, но веры так и не прибавлялось. Если задуматься, то можно прийти к выводу, что Ксения напрасно кляла судьбу и была далеко не самым разнесчастным существом на этой планете, но и счастливой назвать ее было трудно. Говорят, женщине столько лет, на сколько она себя чувствует. Иногда Ксении казалось, что ей все еще двадцать, но вела она себя, как уставшая от жизни женщина, вышедшая на пенсию, а выглядела на все свои тридцать три года. Личная жизнь не сложилась по непонятным для нее причинам. Красавицей она не была, но и назвать ее уродкой тоже было бы преувеличением. Характер описанию не поддавался, ибо менялся в среднем два раза в день. Дурными привычками не обладала, если не считать того, что выкуривала за сутки пару сигарет. Но кто назовет это дурной привычкой в наше суетное время? Употреблять спиртное Ксения любила, но не любила то знакомое чувство, когда ты просыпаешься и ничего не помнишь. Посему она предпочитала пить по чуть-чуть и только по праздникам.

Сегодня Ксения передала на работе все свои дела коллеге и ушла в заслуженный отпуск. «Отпуск» – это сладкое для многих слово вселяло в нее тревогу. За последние пять лет это был ее первый отдых от работы. Да еще на целых три недели. Три недели неопределенности – это было слишком. Разве можно так издеваться над бедной одинокой женщиной? Но начальник в своем упрямстве был, можно сказать, груб и со словами «нам нужны живые бойцы, а не мертвые герои» отправил ее в принудительный отпуск. Сказать, что Ксения очень любила свою работу, было бы неверно. И все из-за этого дурацкого призвания! Кто это только придумал? Кто-то хочет быть космонавтом, кто-то пожарным, кто-то врачом. Все хотят кем-то быть. И только у Ксении с этим была большая проблема. Она никогда не знала, кем хочет быть. Посему работала администратором в небольшой компании и на жизнь ей вполне хватало. Дорога от метро была недлинной, но Ксения всячески оттягивала чудный миг встречи с домом. Ее там никто не ждал. Первая Аэропортовская улица была не самым спокойным местом района, но идти к дому через площадь Тельмана не было никакой возможности из-за развернувшейся там стройки. Ксения любила ходить зигзагами и сегодня прокладывала свой витиеватый маршрут с приятным чувством узнаваемости. Она знала каждый выступ на своем пути и могла обойти все колодцы с закрытыми глазами. Ксения всегда обходила колодцы. И не потому, что в детстве мама сказала ей, что это плохая примета. А потому, что подозревала, что всегда найдется придурок, который оставил колодец открытым именно на ее пути. По той же причине она всегда смотрела под ноги, а не витала в облаках. То, что Ксения рассматривала в данную минуту у себя под ногами, не соответствовало ее представлениям о хорошем начале отпуска. Прямо у ее ног лежал мужчина. И если бы не состояние мужчины, то, может быть, она бы заметила – молод он или стар, красив или не очень. Но в этот теплый июльский вечер Ксения могла видеть только одно – его грудную клетку. Создавалось впечатление, что кто-то вырезал в ней аккуратную дверцу и оставил ее открытой. Внутри за дверцей четко работало сердце. Ноги подкосились, и Ксения опустилась на колени. От этого ужасная картина оказалась прямо у нее перед носом. Постепенно реальность врывалась в мозг, который тщетно пытался себя защитить уговорами, что такого не может быть, потому что такого не может быть никогда. И уж тем более в ее жизни!

А оно все билось!

– Только не надо тошнить ему в грудную клетку, а то потом… Ну в общем, сами понимаете…

Ксения в изумлении подняла голову и увидела стоящего над ней мужчину. С первого взгляда ему можно было дать около сорока-сорока пяти лет. В слегка вьющихся волосах теплого медового цвета просматривалась пара седых прядей. Лицо было изысканно тонким, с ярко выраженными скулами и четко очерченными, пухлыми губами. Как ни странно, но даже в свете тусклых фонарей Ксения рассмотрела необыкновенный карамельный цвет глаз. Миндалевидные, с черными густыми ресницами глаза просто завораживали, и девушка с трудом смогла вырваться из этого омута. Он был одет в медицинские штаны, куртку и шапочку. На шее висела маска. Мужчина спокойно смотрел на Ксению и курил. Слегка придя в себя, девушка поняла, что находится прямо напротив писательской поликлиники и, видимо, врач был оттуда.