— А куда ты дел наш груз, наше богатство? — Почему-то Кириллу показалось, что именно такой вопрос будет уместен в сложившейся ситуации.

— Всё спрятано там! — указал рукой таучин. — Нужно торопиться, пока песцы не погрызли мешки и не растащили мясо.

— Так-так... Что-то я начинаю понимать... — тяжко вздохнул Кирилл. — То есть ты разгрузился и двинулся вниз по льду, да?

— Конечно! — заулыбался воин. — Я же знаю, что, уходя на восток, тебе не миновать этой реки. Хотелось увидеть твой след...

— Ага: если мы реку пересекли, то, значит, ещё живы. А если не пересекли, то ушли в «верхнюю» тундру, и моё имущество здесь принадлежит тебе, да?

— Имущество? — переспросил Чаяк. — A-а, ты говоришь об удивительных вещах, которыми владеешь! Если ты покинешь «нижнюю» тундру, то всё будет принадлежать мне, а также твоим друзьям и родственникам. Родственников Луноликой тоже придётся одарить.

— Чтоб я понимал в здешней собственности! — вздохнул Кирилл и вдруг обнаружил вопиющее противоречие в речи собеседника: — Откуда у меня здесь родственники?

— Как откуда?! — искренне удивился таучин. — А Шамгын?

«Ну да, — вспомнил учёный, — «друг по жене» у таучинов считался роднее двоюродного брата и более далёких родственников. Похоже, я тут стремительно пускаю корни!»

— Пусть так! А почему разбежались мавчувены? — продолжил он расспросы. — Тебя, что ли, испугались? Вместе с Тгаяком и Луноликой нас же получалось четверо против шестерых!

— Для них это много! — засмеялся воин. — Очень много!

— Ладно, — вздохнул учёный. — Что делать-то будем? Уходить на север или...

— Да, — кивнул Чаяк. — У меня тоже плохое предчувствие.

— Дым в стороне стойбища? — спросил Кирилл, почти не сомневаясь в ответе. — Люди Хечукана?

— Боюсь, что это не дым, — качнул головой воин.

— А что же?

— Души таучинов, покинувшие свои тела! — мрачно изрёк Чаяк.

— Едем! — решительно сказал аспирант.

Возражений не последовало.

Дым вдали исчез, но и Луноликая, и Чаяк прекрасно ориентировались в тундре — маяки им были не нужны. Кирилл же понял, что они подъезжают к стойбищу, лишь когда увидел на снегу неразделанные туши оленей. Место оказалось знакомым — где-то здесь, кажется, он и познакомился со своей «женой».

Никто не сказал ни слова — ведущий просто изменил направление движения. Упряжки медленно объехали почти всё поле и остановились. Кирилл подошёл к Чаяку:

— Что это значит?

— Мавчувены угнали стадо, — пробормотал воин. Для него, похоже, всё было ясно. Он даже слегка удивился, что спутник задаёт такие наивные вопросы. Но Кирилл оказался ещё наивнее:

— А этих зачем убили? Даже не взяли ничего — вырезали языки, ноздри или вообще не тронули...

Учёному казалось, что в здешних условиях люди должны дорожить каждым куском пищи. «По литературным данным, у всех северных народов хорошим тоном считалось использовать забитого оленя полностью — от копыт до рогов. А ту-ут... Даже не знаешь, с чем и сравнить! Ну, разве что с выжиганием финиковых пальм во враждебных оазисах, когда ранние мусульмане утверждали новую веру. Зачем их убили?!»

— Так... — пожал плечами Чаяк. — Насыщали свою жажду крови.

Маленький караван снова тронулся в путь. Последний переход оказался коротким. Вот только верхушки шатров не показались из-за перегиба склона, как несколько дней назад. Зимних жилищ больше не существовало. На месте стойбища не существовало больше ничего и никого...

Слабо дымились пепелища, валялись трупы — мужчин, женщин, детей. Почти все они были голыми — по-видимому, изрядно поношенная к весне их одежда всё-таки представляла какую-то ценность. Как, впрочем, и предметы домашнего обихода. Всё, что осталось, было сломано или сожжено. Ни одного целого шеста от каркасов — в тундре раздобыть их практически невозможно, хорошие слеги служат десятки лет, а три основных несущих шеста в каждом жилище считаются священными.

Кирилл бродил взад и вперёд, пытаясь восстановить картину происшедшего. Только голова его соображать отказывалась. В мозгу крутилась фраза, много раз встречавшаяся в архивных документах: «...и немирных тех таучинов побили до смерти...» «Иногда, впрочем, приводилось количество убитых врагов и тщательно перечислялись раны, полученные служилыми в бою. Только одно дело читать казачьи «отписки» и совсем другое — увидеть, что кроется за одной-двумя короткими неуклюжими фразами. Совсем другое дело — узнавать знакомые лица на снегу...»

— Мужчины всё-таки стали сражаться?

— Конечно, — кивнул Чаяк, словно это само собой разумелось. — Враги подошли вон оттуда, а потом окружили.

Это было мучительно трудно, но Кирилл всё-таки начал задавать вопросы. Воин отвечал, но лучше бы он этого не делал.

Судя по следам, бой начался как обычно — с перестрелки лучников. Только силы оказались совершенно неравными, да и менгиты — люди русского царя — в бою чрезвычайно сильны. Несколько защитников были убиты «огненным громом», остальные стрелами и копьями. Трое, будучи, вероятно, ранеными, не смогли покончить с собой и попали в плен. Их запытали насмерть — подойти близко к телам Кирилл не решился. Победители хотели что-то узнать или просто развлекались, было неясно. Несколько женщин и детей, по мнению Чаяка, уведены в плен — по крайней мере, среди трупов их нет. Остальные успели покончить с собой, предварительно заколов детей.

Маленький караван расположился на ночёвку примерно в километре от бывшего стойбища. Люди почти не разговаривали друг с другом. Кирилл перекинулся несколькими фразами с Чаяком и понял, что тот весьма опечален случившимся, но не считает его чем-то из ряда вон выходящим. И уж тем более не считает себя в чём-то виноватым — он действовал в соответствии с местными правилами и традициями. Просто мавчувены и менгиты — враги таучинов, так чего же иного от них ожидать?!

Утром путники двинулись по старому санному следу куда-то на северо-восток. Из пояснений Чаяка Кирилл понял, что в тех краях расположено ещё одно стойбище, где тоже живут друзья. Впрочем, понимал он что-либо с большим трудом — слишком много впечатлений свалилось на него за последние дни. Разум как бы переполнился, захлебнулся ими и отказывался принимать очевидные истины. Например, что всё это не скоро кончится, что белая пустыня вокруг — надолго, если не навсегда. И завтра он не проснётся в своей городской квартире, не примет горячий душ, не выпьет кофе и не усядется за компьютер. Если и существует выход в родной мир, то он становится всё дальше и дальше.

Примерно в середине следующего дня на горизонте показалась тёмная змейка, которая постепенно превратилась в длинную вереницу оленей. Двигались они, конечно, не по прямой, а по старому санному следу, который был проложен там, где удобнее ехать, а не где короче. Чуть позже удалось разглядеть и нарты с погонщиками — восемнадцать штук. Между ними двигались олени без груза, которых было, наверное, вдвое больше, чем запряжённых.

— Они идут нам навстречу? — спросил Кирилл.

— Конечно, — слегка удивилась Лу. — Здесь же одна дорога.

«Ну да, — грустно усмехнулся учёный, — в этой пустыне больше ехать негде!»

Когда расстояние достаточно сократилось, Чаяк и Кирилл отправились навстречу незнакомцам пешком, оставив упряжки под надзором Луноликой и Нгаяка — оленям и собакам сходиться было совершенно незачем. А вот людям нашлось о чём поговорить.

Конечно же, половина встреченных оказалась друзьями Чаяка, а другая половина — просто знакомыми. Кирилл, как умел, исполнил обряд приветствия, а потом отодвинулся на второй план, стараясь поменьше обращать на себя внимания и побольше слушать. Очень быстро выяснилось, что эти люди из того самого стойбища, куда направлялся караван Чаяка. Кирилл, конечно, подумал, что они едут в гости к родственникам, которых уже нет в живых, но всё оказалось гораздо сложнее. Таучины действительно ехали в соседнее стойбище, но не для развлечения, а чтобы позвать тамошних свободных мужчин в набег — бить мавчувенов. Зачем? А чтобы отнять у них оленей. С какой стати?! А с такой: данных животных, по слухам, у них стало много, а это несправедливо и неправильно. В общем, олени нам и самим нужны, да и воинскую доблесть проявить не мешает.