— Ты болтай, да меру знай. Что еще про Сыдора расскажешь?

— Да что про него рассказать? На морду, так у нас таких из десяти — десяток. Но сволочь, каких поискать.

— Эк ты его не любишь! — Годимир скинул левый сапог. Почесал пятку.

— А не за что мне его любить. Как думаешь, пан рыцарь, кто меня Желеславу сдал?

— Да неужто?

— Вот именно. Как есть сдал. С потрохами. Тепленького взяли, с перепою.

— Как же так? Я-то думал…

— Что думал? Что лесные молодцы друг дружке братья?

— Ну, не то, чтобы братья…

— Глупости! У нас грызня такая идет… Почище чем у комтуров, когда великий магистр копыта отбрасывает. Сыдор мне сразу не по нутру пришелся. И откуда только заявился на мою голову! Тут ведь раньше моя хэвра ходила… Не великая, но полдюжины молодцев всегда имелось под рукой… Может, я сам виноват, только своим парням сильно уж разгуляться не давал. Зачем купца резать, ежели с него плату за проезд по моей земле взять можно? А Сыдор удержу не знает. И обобрать ему все равно кого. И еще. Любит убивать. Просто так. Для развлечения, чтобы удаль молодецкую показать. — Ярош едва не виновато развел руками. — Вот мои ребята к нему и переметнулись. Он и меня звал. Сперва добром, честь по чести приглашал. По его чести, само собой. Ну, я ему и растолковал — где я его приглашение видал и куда он его засунуть может. Предложил в драке решить, кто водить хэвру будет.

— Поединок — это правильно. Это по-рыцар… — ляпнул Годимир и прикусил язык. Еще не хватало! Сравнивать лесных молодцев с рыцарями! Позор и оскорбление всему рыцарскому сословию.

Его заминка, конечно, не укрылась от Бирюка, но разбойник даже виду не подал. Продолжал, как ни в чем не бывало:

— Только он честной драки забоялся. А вскорости и повязали меня… Эх, говорила мать-старушка — не пей сынок, пропадешь. Вот. Едва не пропал. Кабы не ты, пан рыцарь, со шпильманом… — Ярош опять показал выбитый зуб. — Вот такая вот сладкая бузина выходит.

— Что? — дернулся Годимир.

— Что «что»? — не понял разбойник.

— Ты сказал — сладкая бузина.

— Так и что с того? Сказал и сказал. Присловье у Сыдора есть такое.

— И Пархим говорил…

— Какой такой Пархим? Я ж вам ясно сказал еще в корчме — убили Пархима-горшечника.

— Ну, не Пархим, значит. А тот, кто себя за него выдавал. На чьей телеге мы к Щаре подъехали.

— А ну, а ну… — Ярош подался вперед, как боевой конь, заслышавший сигнал к атаке. — Какой он из себя будет?

— Да какой? Молодой. В кучме да в киптаре, как простой кметь. Борода русая, подстриженная… Вот те раз! — Годимир хлопнул себя по лбу. — Так это же…

— Точно, пан рыцарь! — подтвердил его предположение Бирюк. — Сыдор и есть. Вот сука! Еще кучмищу напялил. Он, гнида, любит переодеваться.

— Он у переправы нас бросил с телегой. А сам ушел. На коне, пожалуй. Коня не оставил.

— Сыдор — он хитрющий, как сто лисов в кучу сведенных. Радуйся, что не прирезал сонного.

— Ну, так что меня резать? Гол как сокол. Всего-то добра — баклажка с водой. Желеслав постарался…

— Да знаю, знаю. Слыхал твою историю. Нынче в обед все стражники болтали почем зря…

— А Олешек видел Пархима… Тьфу ты! Сыдора он видел.

— Где?

— Ну, откуда же я знаю? Где-то тут, в замке…

Ярош сжал кулаки. В его глазах появился опасный блеск.

— Все, пан рыцарь. Решено. Как стемнеет, идем музыканта выручать.

Годимир задумался. За свою не слишком-то долгую жизнь он почти не встречал людей, которые совершали бы благие поступки бескорыстно. Даже странствующие рыцари охотились на чудовищ, уничтожали разбойничьи хэвры, провозглашали справедливость не за просто так, а за почет, уважение, определенные привилегии, недоступные прочей рыцарской братии, за восторг и поклонение прекрасных панн. Святоши, навроде иконоборцев, умерщвляли плоть постом, холодом, молитвами и бесполезной, зато тяжелой работой тоже за уважение и благоговение мирян, да, в конце концов, за свободный вход в Королевство Господе в недалеком будущем. И это можно понять. Так уж человек устроен — всегда ищет выгоду, хоть и норовит прикрываться веточкой смирения и бескорыстия. Зачем Ярошу вызволять Олешека? Неужели просто долг отдать хочет за перерубленную цепь на колодке? А больше ничего не потребует? Чего-нибудь эдакого, несовместимого с рыцарской честью? А пусть попробует! В конце концов он, Годимир, не Сыдор. От честной драки бегать не будет. Ничего сказать нельзя, с колом Бирюк здорово управляется, ну, так и он с двенадцати лет мечом махать учился. Еще поглядим кто кого…

— Зачем это тебе? — спросил рыцарь напрямую.

— Что?

— Зачем помогаешь нам?

Ярош пожал плечами:

— А не знаю! Могу я что-то делать просто так, потому что хочется?

— Ну…

— Я — человек вольный. Не кметь, не стражник, не монах. Что хочу, то ворочу. Да и задолжал я вам. Тебе и шпильману. Подумай, что было бы, если бы Сыдор раньше вас проехал? А я — в колодке…

Годимир не ответил. Он думал уже о другом:

— Слушай, Ярош, но ведь если Олешек согласится убежать, значит признает тем самым, что лазутчик загорский? Ведь если не виновен…

— Эх, пан рыцарь, пан рыцарь… Сразу видно благородного паныча. Свобода есть свобода. И правоту свою лучше доказывать не в застенке сидя, а на вольной волюшке. Когда-нибудь ты это поймешь.

— Да чего там доказывать? Если сбежал, значит виновен. Был бы я судьей…

— Вот и хорошо, что ты не судья. Давай так, пан рыцарь Годимир, дверь ему откроем, а там пускай сам решает — бежать или в подземелье оставаться, справедливости королевской дожидаючись. Согласен?

— Ладно! — словинец махнул рукой. — Будь что будет! Согласен!

Ярош обрадованно оскалился, мелькнула чернота щербины:

— Тогда и отдохнуть не помешает. Я, пан рыцарь, как волк: когда травят, бегаю, а когда отстанут, отсыпаюсь. — Он одним движением улегся на бок, трогательно подсунув кулак под бородатую щеку. — Сыграл бы чего-нибудь, пан рыцарь, если спать не хочешь.

Годимир яростно замотал головой:

— Не-а! Не умею. Не моя цистра. Его.

— Шпильмана, что ли?

— Ну да.

— А! Я-то думал, благородные панычи всю музыку превзошли. И цистры, и басотли… А выходит, нет.

Он зевнул и закрыл глаза.

Заснул или притворяется — не поймешь. Да и есть ли нужда понимать?

Годимир скинул второй сапог. Ведь и правда, лучше отдохнуть сейчас — не ровен час полночи бегать придется. Он с трудом представлял, как именно Ярош собирается освобождать Олешека. Стражу рубить? Если так, то он в подобном бесчинстве точно не помощник. А если…

За этими рассуждениями его и сморил сон.

— Просыпайся, пан рыцарь…

Годимир открыл глаза. Ярош легонько тряс его за плечо.

— Силен ты дрыхнуть!

Словинец потянулся, с наслаждением хрустнув суставами:

— Что, пора?

— Да вроде угомонились уже. Пошли.

Разбойник накинул на голову капюшон, спрятал кулаки в рукава — пусть кто-то скажет, дескать, не иконоборец.

— Ты где хоть рясу взял? — потянувшись за мечом, подозрительно спросил рыцарь. Не хватало еще замараться сообщничеством с убийцей святого человека.

— А ты как думаешь, пан рыцарь? — Ярош оскалился, чиркнул ногтем большого пальца поперек кадыка. И вдруг засмеялся тихонечко. — Да шучу я, шучу. Спер я балахон. И не у тех святош, что с тобой у Андруха карасиков мусолили. Давно еще спер. Вот. Пригодился.

Годимир кивнул, поверив сразу. Грубый и нагловатый Бирюк почему-то располагал к доверию. Может быть, потому, что не лукавил? Резал правду в глаза, а не выискивал обходные пути.

— Ты меч оставил бы, пан рыцарь… — без излишней настойчивости, но твердо проговорил разбойник. — Не ровен час встретишь знакомого какого или там стражника, тяжело объяснять, с каких таких делов ты к ветру вооруженным ходишь.

Поразмыслив, Годимир и тут не мог не согласиться. Видно, Ярош уже все продумал. Может, и не спал вовсе, а прикидывал, как получше устроить освобождение Олешека.