Они выскочили на улицу как раз в то время, когда рухнули ворота Жорнища, и Гудимир вступил в схватку с Мржеком.

— Чародейство в ход пошло! — поежился медикус. — Ох, и сильное!

— А т-ты думал... Г-гудимир лет пятьдесят в реестровых с-служит, я д-думаю.

— Да это понятно. С кем это он так?

Пан Войцек шагал широко, и Ендреку приходилось стараться изо всех сил, чтобы не отстать. Чуть позади семенил невысокий пан Юржик. Прикрывал отряд Лекса со стальным прутом на плече.

— Сказано ж тебе — шаманов аранки привели! — объяснил пан Бутля.

— Они... того-этого... часто шаманов с собой таскают, — добавил Лекса. — Только на одного нашего реестрового ихних косоглазых... того-этого... полдюжины надо, не меньше.

— Тошно мне что-то... — Ендрек ощутил головокружение, зацепился ногой за ногу, едва не упал.

— Ты что, парень? — подхватил его под локоть пан Бутля.

— Не знаю. Тошно...

— Б-бегом, некогда нежности р-разводить! — с жаром воскликнул пан Шпара.

Ендрек потер виски. Твердо вымолвил:

— Я справлюсь. Побежали!

Буцегарня, насколько запомнил Меченый, размещалась не так далеко от «Свиной ножки». Два поворота направо, один налево. А дом пана Лехослава Рчайки следовало искать на базарной площади. Пан Войцек когда-то сам служил сотником в Богорадовке, а потому знал, что сотник порубежной стражи фигура, пожалуй, более значительная, нежели войт или старший писарчук городской управы. А вообще-то, Жорнище — городишко невеликий, и это всеяло надежду на успех. И коней можно забрать, и оружие вызволить.

Не успели они заскочить за первый поворот, как сзади раздался сиплый, высокий голос:

— Ой, погодите, панове! Я с вами!

Ендрек обернулся.

Так и есть!

Лодзейко догонял их, тяжело дыша и придерживая на бегу скуфейку.

— Я с вами, панове, я с вами, — твердил он, как молитву Господу.

— А нужен ты нам, чудо ходячее? — возмутился пан Юржик.

— Ой, только не прогоняйте! — взмолился пономарь, складывая руки перед грудью. — Что творится! Что делается! Я, панове, в расстроенных эфектах... Боюсь, как на конфесате вам скажу...

— Мы ж — малолужичане. Детей на завтрак потребляем, — хитро прищурился пан Юржик. — А ты с нами хочешь идти. Замараешься, отмыться перед своими «кошкодралами» сумеешь?

— Ой, панове! — На глазах пономаря выступили слезы. — Чего не наговоришь по глупости. Я ж к вам со всей возможной эстимою... Не прогоняйте, панове!

— Да пошел ты! — сплюнул под ноги пан Бутля.

— А может... того-этого... — осторожно поглядывая на пана Войцека, проговорил Лекса.

— И то правда. Жалко ведь человека. Пропадет ни за грош, — поддержал шинкаря Ендрек.

— М-мы в Тесово не поедем, — отрезал Меченый. — А в Х-х-хоров ты и сам на за-ахочешь.

— Ты прости меня, пан Шпара, — Лодзейко понизил голос. — Я слышал, как вы говорили, мол, в Выгов путь держите...

— Н-ну? — нахмурился пан Войцек.

— Я... это... не подслушивал... — шарахнулся от него, косясь на саблю, пономарь.

— Н-не п-подслушивал. а все едино п-п-подслушал. Говори уж, что хотел.

— Я вот что сказать хотел, — зачастил Лодзейко. — Я в Выгове конексии имею. Могу полезным быть... А в Тесово? Да провались оно пропадом, это Тесово! Что, свет клином на нем сошелся? И тот отец Ладислав провались вместе с Тесовым! Из-за его глупых проповедей такой инфамии натерпелся, в деликвенты попал... Возьмите меня, панове...

— Давай его, пан Войцек, лучше саблей по темечку и в подворотню какую-нибудь закинем, — предложил пан Бутля. — Ну, не нравится мне он. Скользкий какой-то...

— Д-двое «за», один «против», — вздохнул Меченый. — Экая у нас элекция выходит. Прямо как на Сейме.

— Пан Шпара... — скулил Лодзейко.

— Д-добро. Что с тобой сделаешь? Пошли! — Пан Войцек махнул рукой, разворачиваясь.

— Эх, натерпимся! Чует мое сердце, — не сдавался Бутля.

— П-п-перестань, пан Юржик. П-порубежники своих н-не бросают.

— Да какой же он нам свой! — уже на бегу продолжал возмущаться пан Бутля. — Он самый, что ни на есть, лютый нам враг.

— Ага, хуже Мржека, — откликнулся Лекса.

Ендрек содрогнулся. Имя мятежного чародея по-прежнему внушало ему ужас.

— Вот когда... того-этого... простые люди меж собой грызутся, — продолжал Лекса. — Всяким Зьмитрокам да Твожимирам... того-этого... и живется вольготно... Тут они... того-этого... рыбку ловят в мутной водице. А как говорится... того-этого... не посеешь, не выловишь рыбку из...

— Ох! — Ендрек на бегу схватился за голову, упал на колени, проехав по жидкой грязи с полсажени.

— Что? — кинулся к нему пан Юржик.

— Не чуете разве? — Медикуса била крупная дрожь, накатывались волны беспричинного ужаса. Сразу захотелось нырнуть куда-нибудь в сено, зарыться с головой и лежать тихонько, как мышка. Или лучше в погреб? Точно, в погреб и запереть на засов тяжелую ляду.

— Ч-чую, кажись... — Пан Войцек сцепил зубы. Оставалось только позавидовать его выдержке.

Лекса сжимал захваченный из буцегарни прут, озираясь по сторонам. Кажется, искал, кому бы череп проломить. Пан Юржик присел, словно изготавливаясь к прыжку, оскалился.

— Да что ж это за беда-то? — прорычал он непослушными губами.

— Господи, страх-то какой! — Пономарь сотворил знамение. Потом еще и еще одно. Радостно закричал: — Помогает, панове! Помогает!

— Что? А? — повернулся к нему Юржик.

— Молитесь Господу, панове, и отступит наваждение! Да укрепит Господь наши души и сердца! Давайте, панове, со мной вместе! Господи, проливший кровь во искупление грехов наших! Господи, сущий на небесах и на земле! Помоги, укрепи, дай силы встретить день грядущий!

Глаза растрепанного пономаря горели истовым огнем. С таким взором, наверное, святые мученики шли совершать подвиги во имя Веры.

Ендрек осенил себя знамением, повторяя слова с детства знакомой молитвы. Увидел краем глаза, что спутники его делают то же самое.

И наваждение вправду отступило. Страх не исчез совсем, но с ним стала возможной борьба. А если возможна борьба, значит можно и победить. Заставить себя стать сильнее, забыть, вытолкнуть его в самый отдаленный уголок сознания.

— С-слышите? — вдруг проговорил Войцек.

Над Жорнищем стоял долгий крик. В нем смешались воедино плач гибнущих в огне женщин, ярость защищающихся в последнем, безнадежном бою порубежников и лихая удаль дорвавшихся до грабежа и насилия степняков.

Через несколько улиц, ближе к крепостной стене и северным воротам, вспыхнул дом. Разом окутался пламенем, выбросил к ночному небу столб искр, словно по воле чародейства. А может, так оно и было?

Огонь, крик, смерть...

Ендреку почудилась десятисаженного роста баба, растрепанная и простоволосая, в расшитой черными и красными крестами поневе и белой, распоясанной рубахе. Она беззвучно хохотала, возвышаясь над горящим городом, и размахивала простой селянской косой, по лезвию которой пробегали багровые сполохи — то ли отблески пожарищ, то ли пролитая кровь.

Начало подзимника принесло с собой заморозки.

Побелела трава на степном приволье. Схватились тонкой ледяной корочкой лужи. Листья на деревьях вдруг стали ломкими и тяжелыми, полетели, посыпались, укрывая землю бурым ковром. Заполыхали алым гроздья рябин, словно умирающий великан кровью брызнул по краям перелесков. В прозрачном небе плыли черные крестики воронов или, как называли их в Малых Прилужанах, круков. Набегающий с юга, со стороны недалекой Стрыпы, ветерок пах гарью, кровью и мертвечиной.

Тяжкая осень выдалась для Прилужанского королевства. Уж более полувека такой не случалось, припоминали старые люди. Недород. Падеж скотины. В Угорье моровое поветрие, убивающее домашнюю птицу, начало перекидываться на людей, оставляя пустыми целые селенья. Наконец, война...