Война, грозившая с севера державы перекинуться на юг и охватить пожарищем все земли и Малых Прилужан, и Великих.

Тракты к осени почти обезлюдели.

Лишь какой-никакой запоздалый купеческий обоз возвращался из Жулян или Искороста. Возницы нахлестывали что есть мочи измученных коней, стремясь к первой пороше укрыться за стенами Хорова, казавшегося оплотом спокойствия и уверенности на юге королевства.

Зато вовсю скакали по дорогам вооруженные вершники. Редко в одиночку, хотя и нарочные гонцы порой проносились на хрипящих конях, и летели комья не застывшей окончательно грязи. А все больше по десятку, под командой урядников, настороженные, недоверчивые и злые. Скакали порубежники, скакали и драгуны. Видно, стягивал пан Адась Дэмбок войска поближе к южной столице. Зачем стягивал? А так. На всякий случай. Случаи, как известно, бывают разные.

Пятый день пан Войцек с товарищами гнали коней на восток. Памятуя неласковую встречу в Жорнище, ехать по тракту они опасались. Все из-за тех же, заполонивших дорогу военных. Так и получилось, что пробирались буераками, перелесками да заросшими частым лозняком оврагами. На постоялых дворах старались не задерживаться — ночевали под открытым небом. А за съестными припасами посылали неунывающего пана Бутлю и Лексу — все-таки местный уроженец.

Ендрека одолевала смутная хандра. От всяких невеселых мыслей голова, казалось, готова была раздуться и лопнуть. Что то ждет их впереди? Да что там их! Что будет с королевством? Куда приведут державу казавшиеся во время летнего Великого Сейма такими простыми, понятными и человечными паны, представляющие партию «Золотого пардуса»? Сумеют ли не растранжирить, не пустить по ветру доставшееся от Витенежа благосостояние, а главное, доброе имя Прилужанского королевства? Ведь трех месяцев не прошло, а результаты налицо. Лужичане режут лужичан, на бранную потеху радостно слетаются зейцльбержцы и степняки-южане. Кто еще? Грозин с Мезином? Заречье? Угорье? Далекий, просвещенный, но не чуждый желанию урвать от соседского пирога кус послаще, Руттердах?

Меченый тоже ехал туча тучей. Думал ли он о том же, что и Ендрек? Студиозус не решался спросить. После Жорнища с паном Шпарой вообще опасались заговаривать. Даже Лодзейко, пересыпающий свою речь, по привычке церковного служащего, вычурными и устаревшими словами. Впрочем, с остальными он шутил, пытался рассказывать байки из жизни священников, начинающиеся обычно словами «как-то раз дьяк говорит попу...»

Шестой их спутник держался в отдалении. Днем он находился в пределах видимости, но на расстояние, позволяющее слышать и разговаривать, не приближался. Не он ли, кроме всего прочего, был виновником дурного настроения пана Войцека? Кто знает?.. Очень даже может быть.

Откуда взялся он? Почему упрямо понукал мухортого низкорослого конька с растрепанной гривой и злыми, налитыми кровью глазами?

Те промозглые сумерки позднего кастрычника, окропившие беглецов мелким дождиком, ознаменовались еще одной встречей, помимо тесовского пономаря, увязавшегося за ними в темноту и неизвестность.

После приступа необъяснимого ужаса, относительно которого Лекса высказал предположение — мол, чародейские штучки басурманских шаманов, не иначе, — стало ясно, что бой за город порубежниками проигран. Очевидно, против них и было направлено неизвестное колдовство. Если это было колдовство, конечно, а не игра больного воображения.

В Жорнище ворвались аранки.

Почти одновременно в разных концах города — в кузнечной слободе, в кварталах шорников и бронников — вспыхнули пожары. Истошно закричали женщины. Понеслись по узким улочкам небольшие ватаги всадников. Степные кони хоть и невелики ростом, а все равно улицы — не степь, всем чамбулом не попрешь. Волей-неволей одной большой своре грабителей пришлось разбиться на десяток-полтора маленьких.

Хищно сверкали кривые сабли, изредка гудела тетива лука — короткого, тугого, сделанного из распаренных и выпрямленных бараньих рогов.

Сопротивления степняки почти не встречали. Ни Пан Войцек, ни Ендрек, ни кто другой из их компании так и не узнали, что обидевший его пан Лехослав Рчайка погиб в тот самый миг, когда Мржек силой колдовства высадил ворота. Дубовый брус ударил его в висок зазубренным обломанным концом.

Писарчук Хведул правда собрал вокруг себя около двух десятков отчаявшихся бойцов из числа порубежников да нескольких примкнувших к ним мастеровых. Они отбивались в казарме порубежной стражи едва ли не до утра, оттянув на себя большую часть кочевников, пока не сгорели заживо. Стены дома аранки обложили сухим сеном, притащенным от стоявшей рядом конюшни, а двери заботливо подперли бревнышком.

Но, возможно, именно благодаря яростному сопротивлению этих немногих, достойных причисления к героям, жорнищан пану Войцеку с товарищами удалось вырваться из города.

Но об этом после...

Они подбежали к улице, где между лавкой колбасника и прихотливо разрисованным прямо по беленым стенам домиком, принадлежащим наверняка средней руки купцу, расположилась «Свиная ножка». На соседней улице горел дом. Горел тяжело, натужно выбрасывая столбы багрового пламени к сырому, сочащемуся влагой, небу.

Первым из проулка выглянул Меченый.

Бежавший следом Юржик уткнулся носом в его спину.

— Что там? Что такое? — Пан Бутля пытался, привставая на носки, выглянуть из-за плеча Войцека.

— Т-тихо! — зловещим шепотом бросил пан Шпара.

Лекса опустил огромную ладонь на плечо пономаря. Притулил палец поперек губ — тише, мол, ни звука.

У Ендрека все похолодело внутри. А ну, как засада? Впрочем, если и так, то засада явно не на них. Кто может знать, что из буцегарни узники сбегут? Аранки, что ли? Угу, надо оно им...

— Да что же там? — продолжал суетиться пан Юржик, хватая Меченого за рукав. Правда, голос понизил. Да и кто его услышит в общей суматохе, если не орать, конечно, во все горло?

— Г-г-г-г... — зашелся пан Войцек.

— Гудимир? — подсказал Юржик. — Чародей местный?

— Г-г-г-г...

— Гауты, может... того-этого? — пришел на помощь Лекса.

— Г-г-г-грозинчане... — выдохнул наконец пан Шпара.

Вот тут Ендрек понял, что страх, испытанный им ранее, — это вовсе не страх. Так, детская забава. Из тех чувств, что возникают у малышни, прячущейся на чердаках длинными зимними вечерами перед Днем рождения Господа и пугающей друг друга историями про оживших мертвецов, небожитят, злыдней и упырей. А настоящий ужас приходит вот так внезапно. При одном упоминании грозинчан колени ослабли и задрожали, воздух в легких свернулся в тугой ком и стал обжигающе горяч.

— Драгуны? — проблеял медикус.

— Драгуны, драгуны, — кивнул пан Бутля, которому наконец-то удалось выглянуть и убедиться воочию в словах пана Войцека.

— А... — Ендрек запнулся, замычал, но так и не смог произнести имени колдуна.

— Д-да нет его, вроде, — отвечал Меченый.

— Правда?

— Высунься и сам погляди, — дернул студиозуса за рукав пан Бутля.

Ендрек осторожно шагнул вперед. Стараясь оставаться в тени, посмотрел, что называется, одним глазом.

Перед «Свиной ножкой» топтался десяток коней. Четверо коноводов удерживали их, прилагая немалые усилия. Даже боевые скакуны, приученные к схватке, привычные к запаху крови и лязгу стали, боятся огня. И ничего не поделаешь — такова уж природа лошадиная. С незапамятных времен самый страшный враг дикого коня не волк, не медведь и даже не пришедший с арканами и ловчими ямами человек, а степной пожар.

Все четверо коневодов — воины в жупанах, расшитых на груди серебряным галуном, в бобровых шапках с фазаньими перьями. Тонкие усы щегольски закручены в кольца, но небритые щеки лучше всяких слов говорят о долгом путешествии и ночевках у костра.

— Как ты думаешь, кого они ищут в «Свиной ножке»? — тихонько проговорил пан Юржик в самое ухо медикуса.

Тот не ответил. Только вздохнул. Часто кажется, что если промолчать, то, может, и не сбудутся самые худшие предчувствия.