— Могу объяснить, — усмехнулся учёный. — Ты отведал власти — абсолютной власти над людьми. Ты понял, что, ведомые одной волей, таучины способны на многое. Они способны побеждать менгитов, а не просто гибнуть от их пуль. Командовать ЭТИМИ людьми ты не сможешь — ты понимаешь это.

— Что же делать?

— Слушай, давай подумаем над этим хотя бы пару дней. Надо поговорить с народом, понять, чего он хочет, чего можно от него ожидать, а чего нельзя. Вот ты, к примеру, прикинь, сколько и каких людей ты бы взял для нормальной войны с менгитами?

— Может быть, нам всем напасть на Айдарский острог? Уничтожить его вместе с Худо Убивающим и всеми его воинами, а? Наверное, мы сможем!

— Вряд ли... — разочаровал «друга» Кирилл. — Острог и построен для обороны от таких вот армий. Напасть внезапно у нас не получится, значит, менгиты смогут подготовиться. Даже если нас будет в несколько раз больше, люди не смогут лезть на стены, а потом сражаться на улицах среди деревянных домов.

— Да, мы никогда не делали этого раньше, — признал Чаяк. — А всё новое страшит даже самых смелых.

— При этом не забывай, что у таучинов за спиной будет родная тундра, а русским отступать некуда. «Добровольной смерти» они не знают и, значит, будут сражаться отчаянно — до последнего. Может быть, мы и уничтожим острог, но таучинов останется совсем мало — кто будет пасти наших оленей, кто станет добывать китов и моржей? Там, где заходит солнце, живёт неисчислимое множество русских. Их царь пришлёт других своих слуг взамен убитых нами, они построят новый острог...

— Твои слова имеют горький вкус. Но, увы, они похожи на правду.

— Не только похожи, — вздохнул Кирилл. Его очень радовал задумчивый, вполне вменяемый вид Чаяка. — Давай поговорим с людьми, узнаем, что они думают и чего хотят.

— Давай, — согласился человеко-демон. — Я слышал, что здесь появился Рычкын вместе со всеми своими домашними.

— Я схожу к нему, — почти обрадовался Кирилл.

Как выяснилось, летний поход старому вояке вышел боком. Он увёл в него почти всех дееспособных мужчин своего посёлка. В результате добычи они толком не взяли, а летнюю «путину» безнадёжно сорвали и остались без запасов на зиму. Клану Рычкына осталось надеяться на гостеприимство своих оленных «друзей» и на зимнюю добычу, которую, как известно, олени в основном и составляют. Кстати, в подобном положении оказались многие — и те, кто участвовал в летнем походе, и те, по чьим летним пастбищам прошлось войско Петруцкого. Даже если стада и не были захвачены врагами, их пришлось отгонять в неудобные для отёла и летнего выпаса места. В итоге потери оказались значительными, особенно с учётом того, что данный летний период выдался для оленей не очень благоприятным. У Кирилла создалось впечатление, что большинство воинов настроены не столько бить русских, сколько грабить их прихлебателей-мавчувенов.

Бредя в задумчивости через чьё-то широко раскинувшееся стойбище, Кирилл остановился и стал наблюдать процесс первичной обработки оленьей шкуры — при помощи каменного скребка, вмонтированного в двуручную деревянную рукоятку. Картинка была вполне банальной, и учёный не сразу сообразил, что же его остановило, что «зацепило» взгляд. Потом понял: работу производила не женщина. Точнее, не совсем женщина...

Что-то ворохнулось в его заскорузлой, покрытой шрамами душе — Кирилл подошёл к работающей, сдёрнул на спину её капюшон и ухватил пальцами редкие сальные волосы:

— Андрюха?!

Писарь, конечно, не сразу узнал собеседника. Он всматривался в изувеченное лицо, мучительно пытаясь понять смысл встречи — удача ли это или беда, хуже которой не сыскать.

— Кирюха, что ль? — сглотнул он комок в горле. — Точно, Кирюха! Как тебя, Господи... И ты, брат, в ясыре оказался?

Бывший писарь не дождался ответа и начал говорить сам — обращать в звуки накопленное, наболевшее в двухлетнем безъязычном плену. Кирилл слушал его бормотание секунд тридцать, а потом стиснул пальцы, чувствуя, как слабо держащиеся в скальпе волосы легко расстаются со своей основой.

— Заткнись, паскуда! Сдохнуть по-человечьи не смог, а теперь скулишь!

Писарь просек ситуацию мгновенно:

— Кирилл Матвеич, помилосердствуй! Христом Богом молю! Я ж те зла не творил, что велено, то и делал! Вот, вишь, нехристи повязали, маюсь вот — ни поститься, ни причаститься... Ты-то, поди, при власти — помилосердствуй!

— Я те помилосердствую, — буркнул Кирилл. В его многострадальную голову пришла даже не мысль, а некое предчувствие идеи, проекта или попросту глобального плана. Но всё это забивала прямо-таки животная ненависть вот к этой конкретной «человеческой» особи. Мучительно хотелось свернуть писарю шею — свернуть и смотреть, как он корчится в предсмертной агонии, как дрыгает ногами. Кирилл вдохнул морозный воздух, выдохнул его и очень спокойно спросил:

— Ты — чей? Хозяин твой — кто?

— Да нехристь паскудный! Чтоб ему, окаянному! Да...

— Звать как? — настоял на своём Кирилл.

— Да Рычином вроде кличут. Именования ихние православному и не понять вовсе!

«Та-а-ак, — констатировал учёный, расставаясь со своей находкой. — Мужик хорошо попал, но мне его не жалко. Ситуация с первобытным рабством мне известна гораздо лучше, чем среднестатистическим российским школьникам. Это самое рабство появилось отнюдь не вместе с прибавочным продуктом, который якобы кто-то может присваивать. Товарно-денежных отношений, представлений о выгоде и собственности здесь нет в принципе, как и понятия о ценности человеческой жизни. Добычей считаются олени, кое-какой домашний скарб, а также женщины и дети — в основном, конечно, мальчики. Взрослый мужчина-воин в плен попадать не должен, иначе он не мужчина и не воин. Тогда кто же? Женщина, конечно. Случаи добровольной (по велению духов) смены пола среди таучинов известны. Среди „своих” это грехом не считается, хотя родичей трансвестита такая метаморфоза обычно не радует. Науке даже известны случаи „однополых” семей — вполне благополучных. Однако мужчины-рабы — военнопленные, оставленные в живых, — у таучинов были. Тут явно имеет место некая тонкость национального менталитета, которую я не понимаю. Кажется, мужчина, не погибший в бою, должен пройти через комплекс изощрённых пыток. Перенеся их с достоинством, он может претендовать на „хорошую” смерть или... стать „своим”. Но есть и третий путь. Возможно, им-то и шли немногие русские, выжившие в таучинском плену. Достаточно объявить себя женщиной, и спрос будет совсем иной. Знание языка для этого не обязательно — достаточно лишь... В общем, достаточно дать понять, что ты не мужчина, не воин... В этом мире торопиться нельзя, — сделал заключение Кирилл. — Но я тебя не забуду, сволочь!»

Учёный не забыл — общаясь с Рычкыном, он как бы между делом поинтересовался, почему среди его «домашних» имеется русский раб. Вроде бы было дано указание избавиться от всего менгитского... Старый вояка вытаращил глаза: как, где, кто?! В общем, хозяин «переднего» дома был не в курсе, откуда взялась данная особь. Сам он её из позапрошлогоднего похода не приводил — это он точно помнит. Наверное, её приобрёл по дешёвке кто-нибудь из ближних. Все давно и забыли, что это — менгит.

Те посиделки, конечно, не обошлись без гостей. Их набилось столько, что в пологе они не помещались. Подошедшие позже оставались лежать в холодной части шатра, просунув в полог лишь голову, а кому повезло — и руки, чтоб принимать пищу. В основном говорил Кирилл — в сто первый раз повторял свой текст про менгитов и их скверну, про то, как с ней нужно бороться. Он говорил, отвечал на вопросы, слушал мнения — и так без конца. Когда всё уже было сказано, обмусолено и усвоено, расходиться никто и не думал, и нужно было ещё чем-то развлекать публику, и тогда на выручку пришёл Рычкын. В качестве чрезвычайно смешного прикола он рассказал присутствующим, что среди его людей обнаружился русский. Гости некоторое время обсуждали данный эксцесс, а потом выразили желание своими глазами увидеть это чудо. Народ начал выбираться наружу, но Кирилл к нему не присоединился — оставшись один, он с чувством исполненного долга уснул прямо там, где сидел.