— Обо мне мы потом поговорим. Поведай-ка лучше, как товар на Лопатку идёт, как ясак вывозят, — потребовал Кирилл, невольно перенимая манеру собеседника говорить. — Что там да как — расскажи по порядку от начала до ныне.

— От Сотворения, что ли?!

— Угу, — усмехнулся учёный, — от Присоединения.

— Будь по-твоему... Чай, ведаешь, сколь лет народ по Сибири байки про речку Погычу рассказывал. А ныне уж не сказывает, потому как нашли ту Погычу — Лопаткой зовётся. В земле она течёт, что промеж двух морей возлежит. Соболя в той земле больше, чем белок по Иле-реке: незнатный промышленный два сорока за сезон возьмёт и не устанет. А лисы всех родов вкруг изб шастают — юколу воруют да с собаками из-за корма дерутся.

— А по речкам в лето столь рыбы с моря идёт, что и дна не видать — аж вода с берегов выходит! — в тон продолжил Кирилл.

— Истинно! — подтвердил собеседник. — Одно худо: мокрость в воздухе изрядная да мух тьма водится. Вот и гниёт юкола на вешалах — червь её точит.

— Про горы гремучие, что огнём да дымом плюются, рассказывать не надо, — предупредил слушатель. — Про земли трясение и дожди чёрные нам тоже всё ведомо. Ты расскажи, как там людишки живут-могут? Мыслю я: по государевой службе пришёл на Лопатку народ весёлый — клейма негде ставить.

— А то! — с какой-то даже гордостью подтвердил Палёный. — Чай не один приказчик по воле нашей Богу душу отдал! Опять же лопатников тамошних смирять надо было — чем не веселье?

— В общем, принялись царёвы люди иноземцев обирать и притеснять всячески. Пушнину те, правда, сперва не добывали, но делали на зиму запасы — рыбу сушили. Вот её-то и отнимали казаки, чтобы самим не работать. Так?

— Чо ж не взять-та с иноземца, коли можно? — цинично ухмыльнулся Лука. — А кто не доволен — в рыло! Опять не доволен? — в ножи! А того слаще, как они бунтовать вздумают — гы-гы-гы! С острожка в острожек ездют, по углам шепчутся — сговариваются, значит, всем скопом собраться да людей православных извести вовсе. А чо таиться-та, коли бабы ихние до наших удов охочи! Её помять хорошенько, так она про своих всё расскажет — и вопрошать не надобно. Ну, правда, по множеству своему, бывало, и жгли иноземцы остроги-та наши...

«Ага: Стеллер и Крашенинников не врали», — мысленно усмехнулся Кирилл и спросил напрямую:

— У тебя сколько лопатников в холопах было?

— С дюжину — более мне не потребно, — солидно ответил Лука.

— Да-а... — вздохнул Кирилл. — Сквозь горы и тундру пришли на Лопатку люди русские — голодные да холодные, нагие да босые. Иной отродясь не только золота, но и серебра в руках не держал, не воеводе, а и десятнику в землю кланялся, перед псом хозяйским шапку ломал. В земле новой последние стали первыми — рабы сделались господами и сами завели себе рабов. Прям-таки рай земной: лежи на печи да покрикивай, чтоб старались нехристи, чтоб дрова да корм заготавливали, чтоб одёжку-обувку шили — да понарядней! А самому и до нужного места дойти лень...

— Да ты, видать, бывал на Лопатке, Кирилл Матвеев! — рассмеялся в темноте Палёный. — По что ж спрашиваешь, коли сам знаешь?

— Не был я там... давно, — буркнул в ответ Кирилл. — И многого не знаю. Вы и правда под себя гадили?

— Гы-гы-гы, ты чо, Кирюха?! Ну, если по пьяни тока... А так — уж всяко холопы до нужника донесут!

— По пьяни?! Что ж вы там пили? Бражку из жимолости или рябины?

— По началу, сказывают, так и было. Только много ль той бражки наваришь — с ягоды-та? Казачки наши добрее удумали. Растёт по Лопатке трава сладкая — где мало, а где хоть косой коси да в стога греби. Той травы листовые стебли лопатники спокон веку как сласть потребляли. Ежели стебли травы сей на солнце подвялить, а потом в чане заквасить, то брага крутая родится, но к питию не весьма пригодная. Ту брагу в котёл, котёл на огонь, а поверх его крышку...

— А змеевик из чего?

— Кто чего? Змей?!

— Да не змей, а труба такая... Ну, откуда водка капает!

— Во-он чо! То ж служилому не задача! Фузея-то на что?

— Ружьё?! Как это?

— А так: сымаешь ствол и к крышке котла глиной примазываешь — любо дело! А трава сия и вкруг Айдарского острогу растёт. То-то людишкам там радость была, как прознали от лопаткинских про вино-та! Иноземцы, опять же, до него зело охочи — всё отдать готовы, только наливай!

— Местных спаивать?! Молодцы... После нас хоть потоп!

— Ты, что ль, святой, Кирилл Матвеев? — слегка оскорбился Палёный. — Молодой ещё, молоко мамкино на губах не обсохло, а по тебе уж не кнут, а топор, поди, плачет!

— Это с чего же ты взял?! — изумился учёный.

— А с того! Мню я, верно сказывают: с таучинами ты скорешился, чёрту душу запродал и народу православного сгубил несчитано!

— Оговор и наветы всё, — усмехнулся Кирилл. — Отродясь христианам зла не чинил!

— А шишаковских казачков не ты ли кончал?

— Я о христианах говорю, а ты про эту нечисть, — притворно обиделся Кирилл. — Скажи лучше, казну пушную с Лопатки не ты ли пограбил?

Историю эту Кирилл несколько раз слышал в Коймском остроге: на Лопатке скопился ясак за несколько лет, а когда его стали вывозить, конвой был перебит взбунтовавшимися мавчувенами, и меха бесследно исчезли. Вообще-то, никаких оснований для подозрений у Кирилла не было — с таким же успехом можно было заподозрить собеседника в организации библейского Всемирного потопа. Тем больше было его удивление, когда оказалось, что он попал, пожалуй, в «яблочко» — Лука поперхнулся, засопел, заворочался... И не выдержал:

— М-м-м... Кто?

— Сорока на хвосте!

— Сорока?! На куски порежу гада!!

— Уймись, дядя! — успокоил его учёный. — Не в деле я... Наугад ляпнул, а ты и раскололся. Говори уж теперь — чего там!

Довольно долго Палёный сопел, а потом начал торопливо шептать, словно боялся, что их подслушают.

Огромный полуостров — Земля Лопатка — землепроходцы освоили очень быстро. Здесь был довольно мягкий климат, обилие «кормов» (рыбы и съедобных растений), многочисленное оседлое население и, самое главное, великое множество ценных пушных зверей, в частности соболя. Социальное состояние туземного общества было чрезвычайно удобно для его покорения: и без того невеликую свою воинственность лопатники использовали для разборок друг с другом — род с родом, одно поселение («острожек») с другим. Поначалу служилые просто помогали местному населению сокращать свою численность, а потом занялись этим самостоятельно. Казаки и промышленники сознательно провоцировали туземцев, специально устраивали «беспредел» — массовое избиение лопатников при усмирении бунтов сулило служилым более быстрое обогащение, чем планомерная их эксплуатация. Залогом благополучия конквистадоров были дальность расстояния и трудность пути с материка на полуостров и обратно: санный путь из Айдарского острога занимал больше месяца, а до Икутска не всегда удавалось добраться и за один год. В общем, как говорится, до Бога высоко, а до начальства далеко. Видно, сибирское начальство такая ситуация не устраивала — центр требовал от него поступлений пушнины. В этой связи близ приморского Хототского острога была построена примитивная верфь, на которой из местного леса стали сооружать суда для плавания через море в «столицу» Лопатки Быстрорецк. Из Икутска до Хототска караван вьючных лошадей шёл чуть больше месяца, а зимой с санями — и того быстрее.

Плавание через море было возможно лишь 2—3 месяца в году. Этого, однако, оказалось достаточно, чтобы на недограбленную ещё Лопатку хлынул поток товаров и, конечно, чиновников. Государство наложило свою бестрепетную тяжкую длань на весь процесс — от самогоноварения до торговли пушниной. Кто бы ни ехал с Лопатки через Хототский порт, только официальных сборов уплатить должен был пять шкурок из сорока. А не официально — как повезёт. Но это — купцам, имеющим соответствующее разрешение. Служилым же и промышленникам положено было сдавать пушнину в казну — по казённым же ценам. А кто что утаить попробует, рискует лишиться всего даром и вдобавок угодить под батоги, чтоб другим неповадно было. В общем, тоска... Однако ж, как оказалось, мир не без добрых людей...