Специально меня раззадоривает, понял я. Как это называется — слово за слово, так ежик и получил по морде. Не на того напала, милочка. Я, конечно, дурак, причем дурак неосторожный, что гораздо хуже, но вижу больше, чем тебе кажется.

— Может быть, — я пожал плечами, стал пялиться на проходящих женщин. — Как вам вот эта? Ничего, правда? Только грудь маловата. Нам, мужчинам, надо, чтоб грудь во, а задница во! Или даже во!

Я показал руками, в дурацком воображении художника сразу возникла яркая и сочная картинка, обрела объем и краски. Пальцы на миг ощутили тепло и мягкость тела, шершавую ткань платья…

— Ничего хорошего, — поморщилась Катрин. — Обязательно обсуждать со мной такое?

— Ну как же! — воскликнул я. — Вы же возлюбленная моего брата, а значит, почти член семьи. Так что высказывайте свое мнение, не стесняйтесь. Я тоже стесняться не буду.

— Какие простые у вас нравы, — она покачала головой, посмотрела на меня уже с нескрываемым презрением. — У меня слуги галантней и обходительней.

— Простите, графиня, — я виновато развел руками. — С волками жить — по-волчьи выть. Со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Вы же в стране простолюдинов. Готовьтесь к тому, что с вами будут говорить как с ровней.

Она побледнела и скривилась так, будто съела целый тазик незрелых лимонов. Набрала в грудь воздуха: явно хотела высказать все, что думает, но увидела мою хитрую рожу и осеклась.

— Эскер, вы специально меня задеваете? — спросила она, покраснев от гнева.

— Что вы, графиня? — вскричал я. — Да как вы могли подумать такое? Мы люди простые, даже простецкие, никого обижать специально не умеем.

Я поклонился, лицо постарался сделать как можно проще, бесхитростней. Но она уже поняла, что я издеваюсь, зло сощурилась, красивые глаза метнули молнии. На бледных щечках проступил прелестный румянец.

— Эскер, прекратите паясничать! — попросила она. Слова цедит сквозь зубы, в голосе нескрываемая угроза.

— Вы так прекрасны в гневе! — я еще раз поклонился: спина не переломится, а ей приятно. — Теперь я понимаю, почему Аш влюбился именно в вас.

— Почему же? — она мгновенно остыла, во взгляде появилось любопытство.

— Его привлекла интрига, — задумчиво произнес я. — Женщина должна щекотать нервы мужчине, чтобы сохранить свежесть восприятия, чтобы держать в постоянном напряжении. Так вот, вы, графиня, не щекочете, вы скребете кончиком острого меча.

Она не поняла подтекста (и слава богам), милостиво улыбнулась, принимая похвалу.

— Эскер, вы как грубый кусок скалы, — сказала она. Вам нужен скульптор, который сделает из вас прекрасную статую.

— Или скульпторша, — хохотнул я, — Но типун вам на язык, графиня! Уж лучше в омут головой!

— Почему так категорично? — удивилась она.

— Женщина — это кандалы, — заявил я — А на кой фиг мне цепи? Я человек свободный.

— Свобода — значит, одиночество, — отпарировала она.

— Не скажите, — я погрозил ей пальчиком, лукаво ухмыльнулся. — Больше чем уверен, это высказывание придумала женщина. Свобода — возможность делать выбор. Не больше и не меньше.

— Иногда лучше, когда выбор делают за нас.

— Не лучше, а легче, — уточнил я. — Но что хорошо для слабого человека, то оскорбление для сильного духом.

— Вы считаете себя сильным? — она изогнула бровку — опять отрепетированное перед зеркалом движение, — недоверчиво хмыкнула.

— Не считаю, — я тяжело вздохнул. — Но стремлюсь быть таким, а это уже кое-что, согласитесь.

— Соглашусь, — кивнула она. — Вы поражаете меня, Эскер. Ведете себя как ребенок, маленький и избалованный, через мгновение высказываетесь, словно убеленный сединами старец, еще через секунду вы неотесанный простолюдин, рыцарь, галантный вельможа… Вы весьма противоречивы.

— Лишь в споре рождается истина, — хмыкнул я. — А уж я с собой спорю, еще как спорю…

— Это вообще-то душевная болезнь, — поддела Катрин.

— Я предпочитаю другое определение — творческий человек.

Я сделал грудь колесом: вот я какой — красивый, умный и, главное, скромный. Графиня посмотрела в сторону, лучезарно улыбнулась. Я обернулся: к нам сквозь толпу пробирался Аш. Даже не бежал, а скакал галопом, весь в мыле, глаза выпученные, безумные. В руках небольшой кувшин с узким горлышком.

— А вот и я, — прохрипел он полузадушено. — Так спешил, так спешил…

— Успел, — кивнул я. — Молодец! За скорость хвалю.

Брат не понял, на меня посмотрел с подозрением: дескать, что мелешь, вымученно улыбнулся Катрин. Графиня бросила ему жаркий взгляд, отчего Аш сразу же взбодрился, и мило улыбнулась.

— Вино очень редкое, — сказал брат, вытирая со лба нот. — Но говорят — стоит тех денег, которые за него отдал.

Он сковырнул сургуч, ловко вытащил пробку. Я потянул носом: аромат божественный. Пахнуло жарким летом, виноградной лозой, немного сладкой малиной и восточными пряностями. Аш бережно разлил по кубкам, аккуратно поставил полупустой кувшин на стол.

— Я хочу выпить за вас, прекрасная Катрин! — с воодушевлением сказал он. — За вашу неземную красоту и обаяние, за ваши алые коралловые губки, за тонкие брови…

— Короче! — грубо оборвал я. — Вздрогнули! Опрокинул залпом, как простую сивуху, крякнул, хрюкнул, вытер губы рукавом рубахи, довольно причмокнул. Вино было прекрасное, мягкое и ароматное. Такое надо пить маленькими глоточками, долго смакуя, катая во рту и вообще наслаждаясь. Но меня уже понесло: надо было выдержать образ придурковатого брата.

Аш бросил на меня недовольный взгляд, скривился, отпил из кубка совсем чуть-чуть — на такое святотатство, как я, не решился.

— Хорошее вино как женщина, — сказал он льстиво. — С годами становится все лучше и лучше.

— Но рано или поздно любое вино превращается в уксус, — подхватил я. — А вообще каждая женщина должна сделать в жизни три вещи — разрушить дом, срубить дерево и вырастить дочь. За настоящих женщин!

Они посмотрели на меня с удивлением, но выпили. Я мотнул головой, пытаясь разогнать пьяную одурь. Это был уже не давешний компот: в голову сразу же ударило с силой кулака трактирного вышибалы. Все вокруг приобрело удивительно яркие краски, язык размяк, приготовился ляпнуть что-то похабное, но я все-таки сдержался. На балу ведь, не в трактире. Это нашему мэру можно и даже нужно по статусу. Подданные должны видеть, что правитель — свой человек, как и все, любит иногда расслабиться.

— У вас такие тонкие пальцы, Эскер, — сказала Катрин. — Пишете картины или музицируете?

Я пьяно улыбнулся, посмотрел на свою кисть с удивлением.

— Пальцы как пальцы, — хмыкнул я. — Но вы правы, графиня, я рисую.

— Эскер с детства любит краску переводить, — хихикнул Аш. — Называет это искусством.

Катрин не обратила на реплику внимания, посмотрела на меня с нескрываемым интересом, даже веером перестала махать. Аш подмигнул мне едва заметно, слегка мотнул головой.

— Мне бы хотелось увидеть ваши картины, Эскер, — прощебетала графиня. — Я сама увлекаюсь живописью и поэтому… ну вы понимаете.

— Понимаю, — кивнул я. — Возможно, как-нибудь устроим показ. А сейчас извините, вынужден откланяться. Спешу по своим холопским делам.

Я поклонился, сделал шаг назад. Аш кивнул мне с удовольствием: мол, молодец, правильно понял. Катрин склонила голову, подарила мне одну из своих деревянных улыбок.

— Надеюсь еще раз увидеть вас, Эскер, — сказала она.

— Всенепременно, графиня, — пообещал я. И тут же, поддавшись какому-то странному наитию, сказал: — Ли-мнэ ар мираар…

Катрин изумленно приоткрыла ротик, на меня посмотрела как на привидение. В зеленых глазах мелькнуло недоверие, даже страх. Аш удивленно глянул сначала на меня, потом на нее, на выразительном молодом лице застыли недоумение и растерянность.

— Что ты там бормочешь, Эскер? — угрожающе спросил он.

— Да так… — отмахнулся я. — Начало одного стихотворения. Пытаюсь быть галантным и все такое… Прощайте.

Я развернулся, поспешно пошел к выходу, пока не догнали и не остановили. Быстро сбежал по ступенькам, поежился под слепым взглядом каменных горгулий. Снаружи было свежо, в темном небе застыла россыпь равнодушных звезд. Во дворе мэрии толпились гости: вышли подышать свежим воздухом; отовсюду доносился смех, разговоры. Фонтаны красиво подсветили фонарями, струи воды сверкали и искрились.