Местность, по которой мы идем, всё время понижается. Плесень на почве, если так можно назвать этот щебень, исчезла совсем, а сейчас путь нам преграждает сплошная стена кустов. Не тех колючих раскоряк, что остались позади нас, этот кустарник похож на обычную иву. Только вот местами этот ивняк затянут какой-то серебристой паутиной. Её длинные нити колеблются, словно тревожимые лёгким ветерком. Но ветерка-то нет: ни лёгкого, ни сильного.

— Ох, не нравится мне эта паутинка, — бормочет Анатолий. — Больно уж она напоминает ту, в которую Натали попалась. И почему она так интересно колышется? Нас учуяла, что ли?

— Очень может быть, Толя, очень может быть, — соглашаюсь я. — Хотя маловероятно. Она давно колеблется и переливается. Я ею еще за километр залюбовался и всё гадал: что бы это могло быть? Но в одном ты прав: трогать эту паутинку как-то не хочется. С другой стороны, обхода не видно.

— А вы знаете, — говорит вдруг Сергей, — она излучает. И довольно прилично.

Он показывает мне дозиметр направленного действия. Взглянув на него, я только головой качаю. Эту паутину вполне можно сравнить с радиоактивным осадком, пусть не первой свежести, но тем не менее, не утратившим своей смертоносной сущности.

— Ну? И какие будут мысли по этому поводу? — спрашиваю я.

— Сдаётся мне, — подумав пару минут, говорит Лена, — что это какой-то барьер. Радиоактивность здесь неспроста.

— Ты хочешь сказать, — уточняю я, — что это искусственное сооружение?

— Несомненно. Тебя смущает то, что этот барьер имеет такой естественный вид, но в этом-то и замысел. Кустарник вполне натуральный и безобидный, но пройти его невозможно. Если бы он был ядовитым, как та плесень, или колючим, усеянным полуметровыми ядовитыми иглами, еще бы куда ни шло. Но обычная ива и смертельная радиоактивность, на мой взгляд, плохо сочетаются. Вот и появляются мысли такого рода.

— Пожалуй, ты права. Но раз так, значит, за этим барьером скрывается что-то интересное. Но что?

— А не стоим ли мы по ту самую, интересную сторону? — высказывает предположение Анатолий. — Может быть, этот барьер отделяет ту ядовитую и едкую экзотику, по которой мы шлялись, от нормальной природы.

— А может быть, и наоборот, — продолжает его мысль Пётр. — Именно эта гадость для этого Мира и является нормальной природой. А там может скрываться такое, что нам сразу захочется обратно.

— Захочется, перехочется, — мрачно возражает Анатолий, — зона перехода всё равно там. Иного пути у нас нет.

— Значит, — подвожу я итог, — дискуссия на тему, что от чего отделяет этот барьер, беспредметна. Следует размышлять о том, как этот барьер преодолеть.

— Обойти его возможности нет, — говорит Наташа. — Когда мы были еще далеко, я заметила, что эта полоса тянется на многие километры и теряется за горизонтом.

— Вы знаете, — Лена задумчиво покачивает головой, — этот барьер напоминает мне стену, в которую мы уткнулись в том странном стеклянном мире-ящике.

— Кстати, я кое-что узнал про этот ящик, — усмехаюсь я. — Но там преграда была непреодолимой, выполненной из перестроенного пространства. Её и лазер не брал. А здесь мы свободно можем теми же лазерами прорезать себе проход.

— А куда ты денешь радиацию? — возражает Петр. — Даже если ты сожжешь эти кусты дотла, пепел-то останется радиоактивным и прикончит нас, когда мы будем по нему идти.

— Не забывай, Петруша, что мы на этот случай неплохо оснащены, — Лена достаёт из своего ранца шесть шприцов. — Для профилактики хватит по одной дозе. А там посмотрим, сколько еще потребуется. Будем резать проход. Только сначала уколитесь.

Ох, и не люблю я этот антирад! Но часто приходится делать такое, что не только не любишь, но и терпеть не можешь. Вкалываем себе по дозе. Лена следит за таймером. Проходит положенное время, и она командует:

— Толя, Наташа! С лазерами — вперёд!

Шипят перерезаемые и вспыхивающие ветки и стволы, вьётся дым. Через минуту перед нами открывается проход. Мы стоим с оружием наготове. Я на всякий случай даже взял на изготовку бластер. Но когда дым рассеивается, мы видим перед собой такое же унылое, поросшее редким кустарником поле. Даже не поле, а, скорее, каменистую пустошь. Одно отличие: впереди, примерно в километре, протекает река. Довольно широкая, около пятисот метров.

— Вперед, — командую я.

— Только быстро, не задерживаясь ни на секунду, — добавляет Лена. — Нам лишние рентгены совсем ни к чему.

Когда мы проходим по хрустящими под ногами углям, «паутинки» на уцелевших с обеих сторон кустах шевелятся и тянутся к нам. Уходим от опасного барьера подальше и, пройдя половину расстояния до реки, останавливаемся по команде Лены. Она проводит беглый контроль на радиоактивность и выдаёт нам еще по одному шприц-тюбику с антирадом.

— Так можно и наркоманом стать, — ворчит Сергей, вкалывая себе дозу.

— От этого не станешь, — успокаивает его Лена. — А здоровье надо беречь, Серёженька. Оно нам еще ой как понадобится.

— И куды же нам дальше бечь? — глубокомысленно спрашивает Пётр.

— Туды, — показывает Анатолии в сторону недалёкой уже реки. — Переход будет там.

— Если мы, конечно, сможем через неё перебраться, — с сомнением в голосе говорит Наташа.

— И если в этой реке вообще вода, — многозначительно добавляет Лена.

— Ну, — говорю я, поднимаясь, — об этом можно и не дискутировать. Проще всего проверить. Если там обычная вода, будем искать брод. А если нет, пойдём по берегу.

— Ага! — злорадно соглашается Сергей. — И она приведёт нас к другой такой же ядовитой реке, только больше этой. Или к такому же морю.

— Сергей прав, — соглашаюсь я, — надо идти вверх, против течения. Но опять же это в том случае, если в реке не вода, а какая-нибудь экзотика вроде плавиковой кислоты.

В реке оказывается обычная вода. Правда, до такой степени грязная, что я бы ни за что не взялся определить её цвет. Создается впечатление, что в паре километров выше по течению капитально, до блеска помыли автомобильную и боевую технику танковой дивизии. А еще где-то, чуть повыше, в эту же реку слили отходы не менее пяти десятков свиноферм.

— Я даже не берусь предположить, есть ли в этой жидкости простая вода, не говоря уже о более сложных соединениях, — грустно говорит Лена, глядя на индикатор анализатора.

— Ясно одно, — констатирую я, — вброд эту… жидкую преграду… переходить можно, но не желательно. Ну, а чтобы пить её… О вкусах не спорят.

Мы отходим от берега разноцветной реки подальше и движемся вверх по течению. Надо же посмотреть, кто ее так загадил. Идем довольно долго, и по пути нам не попадается ничего достойного внимания. Удивляет отсутствие животных, птиц и даже насекомых. Впрочем, какая тварь сможет выжить в таких условиях? Однако хищные деревья на кого-то охотятся. И барьер, смертоносный для всего живого, здесь не просто так вырос.

— Андрей Николаевич! — говорит вдруг Сергей. — А долго мы еще будем так идти?

— Ты что, устал?

— Не то чтобы слишком. Но дело в другом. После того, как включилось… гм… освещение, прошло уже больше десяти часов. Мне интересно, когда оно здесь выключается?

— Вопрос интересный. Мы не знаем, какой здесь суточный цикл. Но если свет погаснет, сделаем палатки и заночуем.

Мы идем еще два часа, но освещение по-прежнему дневное. Самого солнца не видно, оно закрыто сплошной облачностью. Но видно все как в пасмурный полдень. Река, русло которой до этого было почти прямым, начинает прихотливо извиваться. Мы вынуждены иногда срезать излучины, а иногда далеко обходить повороты. Вот русло в очередной раз сворачивает влево. Мы намерены спрямить себе путь, но то, что обнаруживаем через полсотни метров, заставляет нас остановиться и задуматься.

Вдоль берега реки каменистая почва поросла мхами и лишайниками. Местами они растут довольно густо, почти сплошным ковром. И в таком ковре мы замечаем тропинку. Видно, что ею пользуются по крайней мере несколько раз в день. А Наташа даже находит неподалеку от тропы старый окурок самокрутки.