Мы двигаемся вдоль ряда бассейнов. Масса в них имеет различные оттенки серости, но преобладает розовый цвет. Видимо, масса в бассейнах находится на различной стадии готовности. Я вижу, что из одного бассейна через широкий трубопровод откачивается готовая масса. А в другой загружается сырьё. Это какое-то крошево бордового цвета. Направляюсь туда, но Том предлагает нам, остановившись у белой двустворчатой двери:

—Надо бы проверить заодно и хранилище сырья.

—Дима, посмотри, — бросаю я на ходу.

Сам я иду к бассейну, в который загружается бордовое крошево. Но путь мне преграждают неожиданно выдвинувшиеся из стены трубы. Они свешиваются в опустевший бассейн, и из них начинает бить желтоватая жидкость с запахом хлора. Оборачиваюсь и вижу, как Дмитрий, едва войдя в хранилище сырья, тут же выскакивает из него. Он смертельно бледен, глаза у него дикие.

—В чем дело, Дима?

—Андрей… Андрей… там… там…

Его начинает бить крупная дрожь, он не в силах говорить дальше. Парень хватается руками за горло, и его корчит в приступах тошноты. Этого еще не хватало! Быстро подхожу к Дмитрию и, взяв его за левое запястье и за шею, прекращаю эти позывы. Но парень всё равно близок к истерике. Что он там увидел? Пётр озадачен не меньше моего. А я захожу в хранилище, откуда выскочил Дмитрий.

Конечно, Дима не получил такой подготовки, которую прошел я в курсе МПП[52]. Но даже мне, бывалому хроноагенту, прошедшему МПП, огонь, воду и канализационные трубы, становится, мягко говоря, не по себе. Секунд тридцать я стою с закрытыми глазами и мобилизуюсь. Изо всех сил мобилизуюсь. Еще немного, и я вместе с Димкой начну биться в истерике. Что тогда останется делать Петру?

Время моё! Морлоки! Настоящие морлоки! Те самые, которых придумал Герберт Уэллс. Хранилище заставлено стеллажами. А на стеллажах плотно стоят ящики. Такие же точно ящики и с тем же самым содержимым, какие всего час назад загружали из фургонов в грузовой подъёмник, когда мы не могли проехать к пассажирскому лифту. Температура в хранилище где-то в пределах минус пятнадцати градусов, так что сырьё может храниться здесь неограниченно долго. Теперь мне понятно, почему загружаемое в бассейн крошево имеет такой цвет. И смотреть на него ближе мне почему-то уже не хочется.

Так вот чем питаются дауны. Теперь понятно, что имел в виду Кабан, когда сказал, что дауны жрут падаль и отбросы. Я смотрю на Соломона и Тома и вижу их уже совсем по-другому, чем несколько секунд назад. Надо поскорее уходить отсюда. Пётр еще ничего не понял, но боюсь, что его реакция будет нисколько не лучше, чем у Дмитрия. Да и я уже на грани. Мне в реальных фазах приходилось видеть всякое. Но такое…

—Здесь вроде бы всё нормально, — говорю я сдавленным голосом, чтобы не выдать обуревающих меня чувств. — Пойдём на участок углеводной пасты.

Соломон соглашается, и мы быстро проходим в глубину тоннеля, где начинаются ряды бассейнов с коричневой, зелёной и бурой массой. Она так же пузырится, но запахи здесь другие. Временами отчетливо проступает аромат отхожего места. Здесь нам тоже приходится проверить хранилище сырья. Нашим глазам предстают чаны с картофельными очистками, гнилыми корнеплодами, прелой капустой и прочими малоаппетитными продуктами. Тоже понятно. А вот что они здесь пьют? Тоже какую-нибудь экзотику?

Вопрос с питьём решается через несколько минут, когда мы попадаем в следующее производственное помещение. Здесь белковую пасту упаковывают в пластиковую оболочку наподобие небольших колбасок. Другие машины фасуют пасту по пластиковым коробочкам. Еще пасту прессуют в толстенькие диски до десяти сантиметров в диаметре. Всё делается автоматически. Три десятка работниц следят за работой машин. Они добавляют в бункера пластиковые банки, следят, чтобы не перепутывалась пластиковая лента упаковки, регулируют машины и отвозят на склад контейнеры с готовой продукцией.

Мы попадаем в этот цех как раз к короткому перерыву. Звучит низкий сигнал, и машины останавливаются. Женщины получают в окне раздачи по три бутерброда и по кружке напитка, напоминающего пиво. Я стараюсь не смотреть на бутерброды и спрашиваю Соломона:

—Из чего делают пиво?

—Пиво? — Соломон откровенно удивлён, но всё-таки объясняет: — Пиво делают из ячменного солода и хмеля. Технология производства…

—Не надо, я понял. А где его делают?

—Здесь же. У нас большой пивзавод. Мы не только обеспечиваем пивом весь город, но, насколько мне известно, его поставляют еще в два других города.

Слава Времени, хоть пиво здесь настоящее. Я уже пробовал местное пиво. Оно действительно неплохое. Хотя мне доводилось пробовать и много лучше, чем это.

Дальше мы проезжаем еще несколько производственных зон и попадаем в тоннель, в стенах которого часто прорезаны отверстия размером с обычную дверь.

—Это жилая зона, — поясняет Соломон.

—Остановимся, — говорю я, — посмотрим.

Соломон недоумённо пожимает плечами. Что интересного может быть в жилой зоне? Но требование выполняется, и кар останавливается. В широком тоннеле не видно ни души. «Улица» совершенно пуста. Насколько видно вдоль тоннеля, здесь нет ни одного строения. Зияют одни проёмы. Проходим в один из них. По обе стороны через равные промежутки видны такие же проёмы. Заглядываю в один. Это столовая. В тускло освещенном помещении стоят длинные столы со скамейками. За каждый из таких столов свободно усядется человек тридцать, а то и сорок. Вдоль стен установлены раковины с кранами, по два на каждой. И еще в стенах вырезаны ниши с полками. Там стоит посуда. Столовая пуста, в ней нет ни одного человека.

Из соседнего проёма доносятся какие-то звуки. Заглядываем туда. У дальней стены установлен большой телевизионный экран и звуковые колонки. Примерно полсотни даунов смотрят какой-то незатейливый мультик. Еще десятка два, разбившись на группы, играют в какие-то игры, вроде домино, нард и шашек. Нигде не видно ни газет, ни журналов, ни книг. Это, как я понимаю, комната отдыха.

В третьем помещении свет приглушен. Там установлено несколько рядов четырехэтажных нар, застеленных матрацами и подушками, но без одеял. Больше половины мест занято спящими даунами. Они спят совсем голыми. Соломон поясняет, что, когда этой смене придёт время идти на работу, сюда же придёт смена, которая сейчас работает. Пётр обращает моё внимание на то, что нигде не видно ни шкафов, ни тумбочек.

—А где они хранят личные вещи?

—Какие личные вещи? — удивляется Соломон.

Ясно. Такого понятия, как что-то личное, здесь попросту нет. Чуть дальше расположены туалетные помещения, а дальше снова спальни, комната отдыха и столовая. Замечаю, что, несмотря на большую скученность людей, воздух в жилых помещениях чистый, хотя и насыщенный специфическими непонятными запахами.

Возвращаемся в центральный проезд и еще какое-то время едем по нему. Пётр указывает мне на проём, над которым светящейся зелёной краской нарисован треугольник.

—Что здесь?

—Помещения для встреч мужчин и женщин, — отвечает Том.

Ясно. Но нам это не очень интересно.

—Но от этих встреч иногда получаются дети. Где они?

—В детском загоне.

—В загоне? Интересно. Этот загончик тоже не мешает посмотреть. Поехали.

Кар останавливается у проёма, отмеченного голубым кругом. Едва мы туда проходим, как сразу пропадает ощущение, что мы в даунтауне. Это — обычный детский сад. В первом отделении размещаются ползунки и малыши до двух лет. Пол застелен мягким, тёплым линолеумом с яркими узорами. Много игрушек и спортивных снарядов для лазанья и ползанья. Малыши шумно и весело играют под надзором нянечек в желтых халатах. Из этого зала ведут в разные стороны два прохода. В одном помещении стоят уютные кроватки, застеленные желтым бельём, но опять без одеял. В другом стоят столики, стульчики, электроплиты, шкафы с посудой и холодильники.

Заглядываю в один из холодильников. Интересно, чем здесь кормят малышей? Неужели всё той же белковой пастой? Слава Времени! В холодильнике я вижу молочные смеси и большие банки с изображением розовощекого бутуза. Детское питание, как я понимаю.