Обгоняя Холстона на самом верху лестницы, я отработанным движением ударила каблучком по ребру ступеньки и сбила заранее ослабленную металлическую набойку. Ступив на верхнюю площадку, я потеряла равновесие, ойкнула и полетела бы вниз по лестнице, если бы Холстон не подхватил меня. Он помог мне дохромать до ближайшей скамейки. Там я сняла красную с бронзой туфельку и удрученно уставилась на двенадцатисантиметровую шпильку. «Что же мне делать?» — жалобно пролепетала я. На чудные глазки Виржинии навернулись слёзы, нижняя губка обиженно выпятилась. Этого было достаточно.

— Один момент, леди! — воскликнул Холстон.

Он бросился назад на лестницу и не без труда, расталкивая ругающихся людей, нашёл злополучную набойку. Я знала, что в его кейсе всегда хранилась небольшая походная мастерская: молоточек, напильники, пассатижи, отвёртки и другой некрупный инструмент. Через пятнадцать минут набойка была водворена на место, а предательский штырь, с которого она сорвалась, был надёжно расклёпан. Я прикинула: вместе с поисками набойки времени прошло уже столько, что Николас с гарантией опоздал на встречу со своим спонсором. Но он ещё мог успеть, если бы сию секунду опомнился и поймал такси. Я лишила его этого шанса и, мило улыбнувшись, пролепетала какую-то банальность про рыцарей, которые никогда не бросают дам в беде. Холстон буквально сомлел от восторга и начал бормотать ещё большие банальности про то, что он, якобы, не мог допустить, чтобы такие великолепные ножки и т.д.

Я скромно опустила глазки и покачала действительно великолепной ножкой Виржинии Леви. Холстон пожирал меня восхищенным взглядом. Чтобы довести дело до конца, я пригласила его в летнее кафе на чашечку кофе.

— Это всё, чем я могу в настоящий момент вас отблагодарить.

За кофе мы стали друг для друга Джини и Ником и выяснили, что мы — коллеги. Холстон не остался в долгу и заказал по рюмке коньяку. Пока выполнялся заказ, он начал рассказывать о своём изобретении. Я внимательно слушала, а Холстон, рассказывая, не спускал с меня восторженных глаз. И было от чего восторгаться. Даже я находила, что Джини — очаровательная девушка. А уж как её находили мужчины…

Принесли коньяк, я взяла свою рюмку и, продолжая слушать Холстона, рассеянно покрутила тоненькую ножку между пальцами. Оживлённая речь Холстона оборвалась на полуслове, и в его глазах восторг быстро сменился недоумением, испугом и, наконец, отвращением. Великое Время! Таким жестом в этой Фазе проститутки, сидя за столиком в ресторане, показывают, что они не прочь заполучить клиента! Я запаниковала. Как я могла забыться и допустить такую оплошность!? Ещё мгновение, и я бы вскочила и убежала, оставив Холстона гадать в недоумении: с кем же он всё-таки встретился. Но в этот момент в голове у меня прозвучал голос Андрея:

— Спокойно, Катя! Грани на стекле! Гранёная рюмка!

— Смотри, Ник, — пробормотала я, запинаясь и с дрожью в голосе, — Ты только что говорил, эффект проявляется на границе раздела сред. Погляди, как интересно на этих гранях играет луч, проходящий через коньяк.

Будь Холстон повнимательнее, он бы вспомнил, что об этом проявлении эффекта он мне сказать ещё не успел. Это был мой второй прокол, вызванный паническим состоянием. Но, слава Времени, Холстон ничего не заметил. Он просто взял свою рюмку и тоже стал вертеть её, наблюдая, как играет луч света на гранях стекла.

Я с трудом дотянула операцию до конца, следя за каждым своим словом, движением и жестом. Но, слава Времени, Холстон начисто забыл дурацкий эпизод с рюмкой. Он, наверное, только недоумевал: почему Джинни вдруг стала такой замкнутой и немногословной? А может быть, мне это только показалось.

При разборке операции Магистр всыпал Нэнси по первое число за низкое качество совмещения Матриц.

— Такие элементы ни в коем случае нельзя подавлять! Они должны оставаться у объекта внедрения на уровне подсознания. Особенно, когда объект — молодая женщина, как в данном случае.

Обо всех моих дальнейших проколах и о том, как я отвратительно владела собой после ошибки с рюмкой, не было сказано ни слова. Меня просто пощадили. А зря! Причем тут Нэнси? Она — отличнейший психофизиолог, и всегда готовит совмещение Матриц на самом высоком уровне. Но Нэнси спокойно восприняла критику в свой адрес и только кивнула: «Учту, мол».

Когда мы ушли от Магистра, Андрей сказал мне:

— Не расстраивайся, Катя, такое может случиться с каждым.

— С каждым? — возразила я, — Почему-то ни с тобой, ни с другими хроноагентами таких нелепостей не случается.

— Ну, я всё-таки экстра. А что до проколов, то в нашей работе, ты сама это знаешь, они бывают и похуже. По сравнению с ними, твоя рюмка — лёгкий чих в неурочное время.

— А как ты вовремя сориентировался и подсказал мне выход! Огромное спасибо, я уже готова была вскочить и убежать.

— Не стоит благодарности, — отмахнулся Андрей, — Я же сидел за монитором в спокойной обстановке и болел за тебя. Хорошо бы всегда такой вот простой подсказкой можно было исправить положение.

Андрей помрачнел. Я хорошо поняла, что он имел в виду, и тоже замолчала. Увы, непоправимое уже не переиграешь.

Но нельзя было всё время замыкаться на минувшем. Надо было работать и целиком отдаваться дню сегодняшнему и дням завтрашним и послезавтрашним. Наша работа забирала человека целиком, без остатка. Но как я могла отдаваться этой работе с таким настроем?

Я вспомнила, как я приняла решение стать хроноагентом. Это произошло после того, как я сошлась с Андрюшей, а через него, с его друзьями. Это были люди совсем иного склада, чем те, с которыми я общалась ранее. Потом я перешла работать в их Сектор, Сектор Внедрения и Воздействия, и возглавила там Аналитический Отдел. Я узнала хроноагентов ещё ближе, я прониклась их интересами, стала жить их жизнью, изнутри познала их тяжелую и опасную работу. Я делала всё, что могла, чтобы облегчить им её. Ребята при мне готовились к операциям, обсуждали их детали; прикидывали, какие могут возникнуть осложнения и изыскивали пути их преодоления. При этом они советовались со мной. Я, конечно, помогала им. Но я прекрасно понимала и хорошо видела, что все мои рекомендации и советы принимаются ими к сведению, не более. Потому, что там, в Реальных Фазах, работать буду не я, а они. И, вполне возможно, что мои рекомендации будут ими использованы с точностью до наоборот. Именно так и было, когда потребовалось вытащить из смертельного пикирования потерявший управление опытный самолёт, чтобы он не упал на химический завод и не вызвал в этой Фазе экологическую катастрофу. Я тогда ясно видела, что мои расчеты, моя безопасная «кривая выхода» никак их не устраивает, и что они намерены откорректировать мои рекомендации по-своему. Я возмущалась, протестовала, доказывала. Но Магистр охладил мой пыл. «Они — лётчики, и они знают, на что идут. Это — профессионалы, не следует столь тщательно опекать их». Тогда я восприняла это просто как громкие слова. Мы, мол, хроноагенты, и не тебе, девочка, учить нас, как надо работать.

А потом я, онемев от страха, наблюдала, как сверхскоростная машина, вопреки всем расчетам, вопреки здравому смыслу, превысив все допустимые пределы прочности и опрокинув все мыслимые представления о безопасности, выходила из пике буквально в нескольких метрах от земли. Тогда я поняла, что это не просто слова. Это — их образ жизни.

Вот тогда-то у меня и зародилась мысль, стать самой хроноагентом, стать такой же, как и они, стать равной с ними. Правда, я долго руководствовалась советом Шекспира. «Держи подальше мысль от языка, а необдуманную мысль — от действий». Когда я смотрела, как Андрюше приходилось сходиться один на один с агентами ЧВП, такими же искусными и хорошо подготовленными, у меня холодело везде, где только могло. Я-то прекрасно знала, чем всё это может кончиться. А Андрюша вступал в противоборство без малейших колебаний. А ведь он, оказывается, тоже знал о последствиях поражения. Он сам как-то признался мне в этом. Хотя, видит Время, я старалась, как можно дольше держать это в тайне от него.