Проснулась от частых шагов сверху, голоса давали указания, сквозь щель в притворе двери я видела мелькающие огни. Это факелы, и еще темно. Я полностью проснулась, сон больше не вернуть. Оми не было на месте, щит, на котором она спала был поднят к стене, и закреплен чем-то вроде вертушки. Она вошла, как только я опустила ноги на пол.

— Я покажу место наверху, где можно посидеть утром, — она имела в виду туалет, или утренние воздушные ванны? Лучше бы первое, и хорошо-бы, если там действительно можно было посидеть. Неужели мне можно было выйти? Неужели мне не придется сидеть здесь всю дорогу. Я даже не знаю — сколько нам плыть. Нужно начать отмечать дни, иначе, я запутаюсь во времени.

— Да, я очень хочу, — я показала жестами, что хочу в туалет, сведя ноги в коленях, она мотнула головой, утверждая, что я правильно ее поняла.

Я поднялась за ней по лестнице, и дверь перед ней открылась, как только она коснулась ногой верхней ступеньки. Мы вышли на палубу, и я ошалела от габаритов судна — оно вообще не было привычным лапахом — драккаром, оно было похоже на римскую галеру. Одна палуба, но борта достаточно высокие, и чуть наклонены внутрь, на нем было два балкона — кринолина, на котором размещались гребцы. Мы вышли как раз из-под такого балкона.

Одномачтовое гребное судно с одним реем, достаточно быстроходное — судя по его ширине, ему приходится проходить узкие места, или маневрировать между судами. В передней части надстройка, вроде капитанского мостика с двускатной крышей, но, скорее, она служит местом, где живет команда. На палубе было холоднее. Я боялась, что она поведет меня к носу, где обычно и размещаются на таких судах туалеты, а по сути, это решетчатый свес с носовой части. Там ее «посидишь на воздухе», приобретет, действительно, «волшебное» значение, когда, присев над этой обрешеткой, только попрощаешься с наполнением желудка, снизу волной его занесет обратно, и дополнительно ополоснет с головой, а если не повезет, смоет в море и тебя.

Но мы пошли к корме, и я вживую увидела туалет, который на парусных судах предназначался для капитана и старшего состава. По бокам кормы имелись круглые свесы — штульцы. Это закрытая кабинка, но я видела ее только изнутри. Снаружи они выглядят как небольшие украшения судна, прилепленные к корме, и часто, выполнены резьбой. Внутри была деревянная площадка, на уровне чуть выше колена. Сверху она накрывалась доской меньшего размера. Предполагалось открыть крышку, и присесть. По сути, почти унитаз, только там, внизу, бушевало море. Много небольших отрезков ткани, сложенных горкой, кусок мыла, и умывальник, но с рук вода лилась прямо под ноги, и пол был покрыт слоем льда. Вода была не ледяной, значит только налили, специально перед тем, как меня пригласить.

Я помыла руки и вышла. Оми ждала меня. Мы подошли к двери, за которой была лестница — трап в мою каюту. Возле нее стоял человек. Как и люди на веслах, мимо которых мы проходили, он был той же расы, что и хозяева корабля. Я задержалась, и повернулась к носу, солнце поднималось слева, значит, мы шли на Юг, но кто знает, куда мы двигались эти сутки, когда я была внизу. Оми терпеливо ждала меня, кутаясь в тонкое одеяло.

— Принеси мне тот горячий напиток, только без меда, — я посмотрела на нее, и дала понять, что сама спущусь в каюту. Она сверкнула глазами на человека у двери, мол, смотри за ней, улыбнулась мне, и пошла в сторону носа.

Сидеть внизу было невыносимо скучно. И зажигать фитиль не торопились. Без дела у меня «чесались руки». Я нашла деревянную балку, которая была в углу каюты, и осмотрелась на предмет острых предметов, которыми можно поцарапать дерево, но не нашла ничего. Надо начать отмечать дни. Пока я сделала первые палочки ногтем, если присмотреться, они были различимы.

Я взяла чашку кофе, которую наполнила Оми, и спросила у нее, нет ли молока?

— Есть только еда из молока, молоко в дорогу не берут. Она указала взглядом на крынку, что стояла здесь с вечера, укрытая полотенцем.

— Хорошо, больше ничего не нужно. Я пойду на верх, а ты можешь остаться здесь. Я просто постою, и посмотрю вокруг, — я сделала уверенный шаг в сторону трапа, а она встала, и поторопилась опередить меня. Дверь открыли так же неожиданно.

Она не мешала мне, и была словно тень. Появлялась только тогда, когда я искала ее взглядом, или называла по имени. На верху становилось светлее, ветер набирал силу, но снега не было. Парус был поднят, но гребцы не останавливались. Это точно не рабы — уж больно сытые и спокойные мужчины, очень сосредоточенные и сгруппированные. За время пока я стояла, они поменялись два раза, а я стояла не больше часа. Те, что отдыхали, либо уходили в нос, и возвращались с дымящимися кружками объемом не меньше полулитра, либо уже сидели здесь, на палубе, укрывшись шубами, качества не хуже, чем у Жамана. Когда он проходил мимо них, они опускали голову, но не вставали, не показывали иных знаков уважения, или внимания. Он проходил, словно не замечая их.

На судне никогда не было споров, ругани, или шума — весь процесс был организован профессионально — все были на своих местах.

Через неделю, во время такой моей прогулки с Оми, которая молча их ненавидела, но не спорила, к нам из соседнего балкона вышла Ониси. На ней была шуба до самого пола.

— Я рада, что ты оценила отвар, — кивнула она на мою чашку кофе, — обычно, дикари плюются, сделав один глоток, а ты пьешь без меда.

— Лучше, давай начнем разговор о другом, Ониси. — наклонилась к ней, чтобы ее личное пространство было нарушено, и она немного приблизилась по состоянию ко мне.

— О чем ты хочешь говорить? Я готова говорить обо всем, — с меньшим, но все равно, апломбом, ответила девушка. Она подняла воротник, хотя, день сегодня был один из самых теплых за последнее время. Отгораживается, или действительно для нее это очень холодно. Эти дни она ни разу не встретилась мне на палубе.

— Расскажи мне, куда меня везут, и чем я привлекла ваше внимание, что вы наняли человека, выкрали меня, и тащите сейчас в такую даль? — я не смотрела на нее, только боковым зрением наблюдала за тем, как она кутается в шубе, я смотрела вперед. Солнце сегодня было теплым, ветра мало, и гребцы трудились с удвоенной силой.

— Ты должна радоваться, что тебе оказана честь жить в другом, более достойном месте. Я гарантирую, что ты не будешь рабыней, только если сама не решишь глупить. У тебя будет прекрасная жизнь, даже если ты окажешься строптивой. Но если ты окажешься глупой, то лучше тебе умереть, Сири, лучше умереть, — она поймала мой взгляд, — я ответила на твой вопрос максимально точно. Больше я не могу тебе сказать, потому что не имею права, — она так мастерски пользовалась речью, мимикой, и даже ее тело говорило каждым движением.

— Мне бы хотелось более конкретно знать свою судьбу. — я говорила теперь голосом подруги — более мягко и доверительно, и она заметила эту ноту — ее улыбка, которую она попыталась скрыть, вытянув губы немного вперед, говорила, что она знает все эти приемчики, и с ней они не пройдут.

— Наша судьба — дорога к самому лучшему месту. Но, если место, где ты живешь, будет недостойным, твой путь станет мучительной болью, а к лучшему месту придет только твоя голова, — она сверкнула глазами, стянула воротник на шее, и чуть заметно мотнула головой. Из-за моей спины вынырнула Фари — ее служанка, открыла дверь в ее каюту, и пропустила хозяйку вперед. Перед спуском она посмотрела на меня, и уже с жалостью на лице, очень тихо сказала:

— Ты очень умная, лучше отдай свою голову, чем мучить свое тело. Больше я не могу сказать. — она обернулась по сторонам, словно боясь, что наш разговор могли слушать, и спустилась по лестнице.

Мне стало еще более непонятно, чем до этого разговора.

— Оми, сколько нам еще находиться в море? — я серьезно, почти зло задала вопрос, давая понять, что лучше ей ответить.

— Прошло десять светов, значит еще десять и половину светов. — она надеялась, что мы наконец спустимся в тепло, и я показала, что да, пора греться.