Ночь. Ясная, но безлунная и беззвездная. Единственный свет в Царстве Мертвых — синий луч маяка над горой Флегией.

Город Хель погружен в мертвую тишину. Ни звуков, ни движений, город прекрасен в своей пустоте. Этой ночью бог мертвых и его гость — единственные его обитатели.

Анку стоит у окна и смотрит вниз на темные ночные улицы. Его дворец — копия Черной башни Варты, черная свеча на алтаре…

Комната под крышей не похожа на тронный зал или кабинет. Здесь пахнет пылью и старыми книгами, все заставлено диванами с синей обивкой и книжными шкафами. Здесь много шкафов. Они вытянулись вдоль стен, пересекают комнату, тонут в тени, врастают в черный камень стен, чтобы продлиться где-то вне времени и пространства. На полках вместо книг — тысячи песочных часов, и комната до краев наполнена шорохом текущего песка.

У одного из диванов стоит бог-обманщик Мак, властитель снов, покровитель вина и дурмана. Сегодня он одет подобающе: в черную рубашку, синий жилет, пиджак и брюки. Даже галстук затянут на шее. Анку не предложил ему сесть, и теперь он переминается с ноги на ногу, не решаясь отвлечь старшего бога от его раздумий.

Анку чувствует его взгляд, но не спешит оборачиваться. В каждый миг своего существования он связан незримыми нитями с Царством Мертвых и его обитателями. И сейчас, глядя на пустой город, он видит и чувствует каждое движение, каждую мысль от этого окна и до границ своего мира.

В Лесу Мертвецов крадутся души. Почти прозрачные, истонченные фигуры стараются держаться в тени, преодолевая ужас, жмутся к людям-деревьям. Деревья похожи на руки — вместо коры грубая обветренная кожа, вместо пальцев тонкие живые ветви. И лица. Много лиц. Они скорбно глядят полуслепыми глазами на тех, кто скользит внизу. Если душа преодолеет лес, то искупит грех, но это почти неосуществимо. След в след за ними идут огромные черные псы. Злые и голодные. Они впиваются в руки, в ноги, в плечи, разрывают на куски, не спеша подбираются к горлу. Когда от грешника остается лишь кровь и тень, псы ложатся под деревья и засыпают.

Высоко в небе раздаются крики. Пронзительные, оглушающие. Это гарпии. Лица деревьев искажаются скорбью, но они не могут избежать своего наказания. Птицы с женскими головами садятся на живые ветви, впиваются когтями в нежную кожу. До утра, пока не рассеется тьма, гарпии будут рвать деревья на куски. Без жалости. Без сочувствия.

Дальше, на юге, в самом сердце снежной пустыни — город Лено. Это город грешников, день наступает здесь лишь на пару часов, а в остальное время сто тысяч черных душ мучаются от ста тысяч пыток.

Далеко-далеко на востоке стоит Храмм — любимый город Анку, город света, где ночь не наступает никогда. Это город мертворожденных детей и невинноубиенных. Здесь, в радости и достатке, они доживают время, отнятое у них в мире живых.

Внизу, у южного подножья горы Флегии, раскинулась пустыня Флегетон. Бредут по ней ссохшиеся, потерявшие надежду мертвецы — карьеристы и властолюбцы. При жизни они не могли насытиться властью, и после смерти осталась с ними знакомая, неутолимая жажда.

Скоро утро. В мире мертвых нет солнца, нет рассветов, но Анку чувствует приближение дня каждым волоском на теле. Скоро небо посветлеет.

Игроки и самоубийцы очнутся в постелях, в домах из красного кирпича, под одной крышей со своими близкими, с теми, кого любили, и город Хель снова наполнится людьми. Пока не погаснет дневной свет, у них будет все, о чем мечтали: богатство и здоровье, молодость и взаимность. Каждый искренний поступок, чувство и доброе намерение — это день, минута или час в добром светлом городе Хель. Но вновь придет ночь, и души снова погрузятся каждая в свой собственный кошмар. И так будет, пока не закончит пересыпаться песок в часах, отмеряющих их срок в Царстве Мертвых.

Когда мертвые искупят свою вину и получат воздаяния за добрые поступки, слуги Анку — черные великаны без сердец и ртов, — не слушая просьб и не отвечая на мольбы, напоят их водой из реки забвения, перевернут песочные часы и отправят души в мир живых, в новое рождение.

Тихо шуршит песок в стеклянных часах.

Уже больше трех тысяч лет Анку смотрит из своего окна и видит одно и то же: воров и убийц, шлюх и насильников, простаков и благородных. Чувствует незримую связь со своими слугами: безмолвными демонами и черными псами, кошмарными госпожами и князьями тьмы. Царство Мертвых дышит с ним в унисон. Привычно и спокойно. Это его дом, родное, знакомое место, но в такой дом не приводят шестнадцатилетних невест.

Он отвернулся от окна. Рядом появился стол с бутылками из толстого разноцветного стекла. Он налил в стакан карего напитка, добавил серебряными щипцами два кубика льда и повернулся к племяннику.

— Так сколько у тебя имен, Нутур?

Мак помедлил, нервно улыбнулся:

— Четыре, дядюшка.

— Не многовато для второго божества?

Бог-обманщик благоразумно промолчал. Анку залпом выпил содержимое стакана, звякнули на дне нерастаявшие кубики льда. Налил еще.

— Что ты подмешал мне тогда?

— Простите, дядюшка! Я действительно думал, что так будет лучше! Вы просили проверить вашу невесту, и я старался придать нашему спектаклю достоверности!..

— Ты далеко зашел! — холодно оборвал его Анку.

Его голос разнесся по башне, и от испуга даже песок в часах зашуршал тише. Мак кусал губы и не поднимал взгляд от пола.

— Если ты посмеешь повторить эту шутку, я отменю все твои имена. — Он сухо щелкнул пальцами. — Вот так. Сразу.

Мак кусал губы.

— Убирайся! — приказал ему Анку, и бог исчез.

В комнате раздался тихий женский смех.

— За что ты так с ним, милый?

Женщина в серебряном вышла из тени шкафов и села на диван. Бог мертвых мягко улыбнулся сестре, прогоняя дурные воспоминания.

— Поделом ему. — Анку поставил на стол стакан. — Не понимаю, отчего вы с Мариной так благосклонны к нему.

— Мы любим лесть, а он хорош в этом, — ответила Мокошь.

В ее руках появился моток пряжи и спицы. Она не спеша расправила нити и принялась вязать.

— Что скажешь о девочке?

— Я испытал ее, как ты и советовала.

Мокошь улыбнулась, не отрывая взгляда от вязания.

— И как?

— Она еще ребенок, сестра. Наивный, добрый и эгоистичный ребенок. Оставь ее в покое — она не годится для той роли, которую ты ей назначила.

— Если так, почему лопаются твои обручи?

Анку задумался, непроизвольно положив руку на грудь, словно пытаясь прощупать их сквозь плоть и кожу.

— Она трогательная…

Он опустил руку, повернулся к сестре и улыбнулся.

— Она вырастет и станет достойным человеком. Но… — Он сделал паузу, подчеркивая сказанное. — Не женой — мне. Прекрати это сватовство.

Богиня покачала головой, подняла взгляд от вязания.

— Я точно знаю, какая женщина переступит порог твоего царства, мой милый.

Портовый город Морин-Дениз насквозь пропах солью, рыбой, дымом и лошадиным навозом. В отличие от Варты здесь все еще было лето. Высокое солнце заливало все лимонным светом, ветер стих, было жарко.

Царевна закрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам, наслаждаясь теплом. Стоящий рядом Эол скривился:

— Уверена, что хочешь здесь жить?

— Совершенно уверена! — ответила Надя, не оборачиваясь.

Еще несколько минут назад она стояла у амбара в заброшенной деревне, потерянной среди леса, и вот в одно мгновение — уже здесь, в приморской столице, на смотровой площадке над городом.

Эол все продумал: они появились на вокзале у станции канатной дороги, среди толпы, и не привлекли внимания. Легкокрылый позаботился о ее внешнем виде. На царевне было белое муслиновое платье, неприлично похожее на ночную рубашку, широкополая шляпка с голубыми лентами и бумажными цветами, перчатки и атласные туфельки на невысоком каблуке. Надя сейчас совсем не отличалась от молоденьких панночек, прогуливающихся по привокзальной площади. Эол тоже был одет по моде Побережья — рубашка с накрахмаленным воротником, жилет, шейный платок, фрак, панталоны, туфли и цилиндр. Он выглядел старше, чем на балу. Может, заботы о ней его старят? Надя улыбнулась этой мысли и подошла к ограждению смотровой площадки.