После четвертой Костя, пехотный лейтенант, садится к пианино и хорошо поставленным голосом запевает “Выхожу один я на дорогу”. Общество довольно стройно подтягивает. Я тоже присоединяюсь. Спели еще пару песен. Неожиданно Сергей достает гитару, протягивает ее мне и говорит:

— Давай, Андрюха, дерни что-нибудь свое. Вы знаете, Андрей — наш полковой поэт, сам песни пишет, сам поет.

— Серьезно? — удивляется поэт-журналист Виктор. — Любопытно, любопытно! Просим!

Я смотрю на Сергея. Вот уж подставил, так подставил! А тот протягивает мне гитару и широко улыбается. Нечего, мол, стесняться! Ударь по струнам, продай талант!

Ситуация… Чувствую на себе заинтересованные взгляды собравшихся и беру гитару. Хорошо, что хоть гитара, а не рояль. Но что я буду петь? Я им не Высоцкий и не Окуджава. Машинально перебираю струны.

Какое-то чувство улавливает взгляд более, чем другие, заинтересованный и более сочувствующий мне. Поднимаю глаза. Почти напротив сидит светло-русая девушка с большими карими глазами, смотрит на меня, улыбается и ждет. Тоже ждет!

Ну, бог с вами! Я, конечно, не Высоцкий, но кто обвинит меня в плагиате? И я запеваю “Еще не вечер!”. Впечатление весьма благоприятное.

Виктор пытается влить ложку дегтя: в эпоху фрегатов, мол, не было “кольтов”, но его никто не слушает. Все требуют еще. Запускаю на пробу “Бумажного солдатика”. Тоже — на ура.

Сергей смотрит на меня квадратными глазами и качает головой. Он явно никогда не слышал от меня этих вещей и сейчас гадает, когда это я успел их сочинить.

Мне наливают рюмку поглубже, я выпиваю, и меня несет…

В течение почти часа я чередую Высоцкого с Окуджавой, того со шлягерами сначала шестидесятых, а потом и более поздних годов.

Кареглазая Ольга подсаживается поближе ко мне и слушает, затаив дыхание. Постепенно я начинаю петь персонально для нее.

Не знаю, что там думали ее друзья, но я не о них думал, когда, глядя прямо в большие карие глаза, выдавал: “Чистая моя, строгая, как бы я хотел рядом быть!” или “Посмотри, как я любуюсь тобой, как Мадонной Рафаэлевой!”. Но после того, как я пообещал взять велосипед и привезти ей букет, поскольку я-де ее люблю, Сергей принимает спасительное для меня решение:

— Все, все! Пощадите моего товарища, он уже хрипит! Предлагаю пропустить еще по одной и пойти прогуляться на набережную.

Предложение принимается. Пока все собираются, Сергей отводит меня в сторону.

— Ну, ты дал! Что раньше-то молчал?

— Да вот, прорезалось, — только и нахожу я что сказать.

— Ну, я вижу, отчего это у тебя прорезалось. Девушка она, конечно, симпатичная, но предупреждаю: если ты на нее глаз положил, то выбор твой вдвойне неудачный.

— Почему?

— Во-первых, она — недотрога и гордячка…

— Ерунда, не страшно. А во-вторых?

— Во-вторых, она занята.

— Кем? — оглядываюсь я по сторонам.

— Его здесь нет, может, и к лучшему.

— Почему это?

— Он, знаешь ли, — Сергей мнется, — оттуда…

— Из НКВД, что ли?

— Угу, — мрачно кивает Сергей, — правда, о нем ничего не слышно вот уже три года, но тем не менее осторожность не помешает.

Я усмехаюсь. Откуда Сергею знать, что ребята из “органов” делят участь своих подследственных с обнадеживающей постоянностью. Скорее всего сгинул Ольгин поклонник в лагерях, а еще скорее она — незамужняя вдова.

— Хорошо, учту, — успокаиваю я Сергея.

А сам задумываюсь над парадоксом. Кто из нас старше? Вроде бы — они. На целых пятьдесят лет! А с другой стороны? Я вроде бы прожил уже на пятьдесят лет больше их и усвоил весь опыт человечества за эти полвека. А с третьей — ведь именно они и добывали этот опыт, многие — ценой своей жизни. А с четвертой? Вот начнется сейчас война. Многие так и погибнут молодыми, они еще не умеют воевать и никогда уже не научатся. А я умею, и выжить у меня шансов больше. А с последней? Именно их смерти и дали это умение другим. И мне в том числе…

С такими мыслями я догоняю компанию. Там опять идет разговор о близкой войне. В центре внимания — Алексей, капитан-танкист. Он убеждает всех, что сейчас именно танковые войска будут играть решающую роль. С этим трудно не согласиться. От немецких танков в первые два года нам достанется ой-ой как! Но нельзя же так абсолютизировать какой-то один род войск.

— Танки, конечно, вещь серьезная… — начинаю я. В этот момент меня трогает за плечо Ольга. Она, оказывается, прихватила гитару и протягивает ее мне.

— Бросьте вы эти вечные военные споры! Андрей, лучше спойте еще что-нибудь.

Петь так петь. Я запеваю “По полю танки грохотали”, для моряка исполняю “Спасите наши души” и в завершение выдаю “Их — восемь, нас — двое”. Когда я заканчиваю: “Пусть вечно мой друг прикрывает мне спину, как в этом последнем бою”, кто-то замечает:

— Что-то у тебя, Андрей, мрачные темы возобладали. Неужели нам всем, как ты поешь, “не светит”?

— А вы что думаете?! — не выдерживаю и взрываюсь я. — Вы тут рассуждаете о войне и думаете, что это будет еще один Халхин-Гол или финская кампания? Забудьте об этом! Германия — это не Финляндия и даже не Япония. Мало того, что они уже второй год воюют и опыта набрались дай бог! Они уже всю Европу захватили, и она теперь на них работает. Вот с кем воевать будем!

— И что, ты думаешь, мы умереть не сможем за Родину как следует? — наступает на меня Саша.

— Брось, Александр! Я не о том. Умереть любой сможет, даже как следует, если постарается. Ты — командир, и твоя функция не в том, чтобы умереть самому и своих бойцов рядом уложить. Твоя функция — не допустить, чтобы им, — я киваю в сторону девушек, — умирать пришлось, даже как следует! Твоя функция в том, чтобы враг погибал, а ты и твои бойцы оставались живы и продолжали выполнять свою задачу. Вот тогда — честь тебе и слава!

— Ну, так не бывает, война она и есть война.

— Правильно! Но только если идти на нее с одной мыслью — погибнуть с честью, тогда лучше в тылу оставаться. Не для того нас с тобой учили.

— А для чего, по-твоему?

— А для того, чтобы ты танки фашистские еще у границы расстрелял, а сюда не допустил. А меня для того, чтобы бомбы на их, — я опять киваю на девушек, — головы не падали. И вот если мы, выполнив эту задачу, головы сложим, вот тогда можно будет сказать: “Мертвые сраму не имут!”

— Прав ты, Андрей, полностью прав! — поддерживает меня Виктор. — Сраму не имут те мертвые, которые свой долг до конца выполнили. А долг у нас большой и тяжелый. Сколько на нас, военных, страна потратила, от себя отрывая! И все это она давала нам в долг. А теперь не за горами время, когда этот долг отдавать придется.

Слова моряка попали в самую точку. Во все времена народ кормил и содержал за свой счет довольно многочисленное военное сословие. Действительно, как бы в долг давал. А вот всегда ли это сословие умело, когда надо, этот долг отдавать?

— Хватит, ребята, спорить, — выводит меня из размышлений женский голос. — Спой, Андрей, еще что-нибудь на прощание, да расходиться пора. Поздно уже.

“По нехоженым тропам протопали лошади, лошади, неизвестно к какому концу унося седоков”, — пою я, а молодые командиры и их подруги сосредоточенно слушают меня. По-моему, этой песней я задел их за живое. Волей-неволей, а каждый из них хоть как-то пытался угадать свою судьбу в том, что скоро всех их ждет.

Когда я допеваю последние строчки: “Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять”, воцаряется минутное молчание. Потом Алексей подходит ко мне, хлопает по плечу и признается:

— Хорошие у тебя песни, Андрей, настоящие. Я раньше о войне в таком плане и не задумывался. Ведь что мы пели? Все марши победные да “на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!” Ха! — Он невесело усмехается. — Малая будет эта кровь или большая, какая разница! Все равно многие и очень многие не доживут до конца войны. А вот об этом никто из нас никогда и не задумывался. Ты своими песнями нам словно глаза открыл. Полагаю, еще увидимся, поговорим, еще что-нибудь споешь.