Проводив его до «Войковской», я поехал к Борису.

Поужинали, посмотрели телевизор. Домой уехал рано.

Вчера в очередной раз закончил читать роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Чудо, а не книга! И все эти статьи критиков, которые обвиняют автора в излишней вере, в отрицании и хулении социализма, — не стоят и дохлой мухи.

Долго звонил Женьке, наконец, дозвонился. Встретились на «Курской», поехали в кинотеатр «Россия» на французскую комедию «Беглецы». Пьер Ришар, Депардье в красочном фильме. От просмотра киноленты получил эстетическое наслаждение.

В буфете кинотеатра встретили Саню Сморякова, сокурсника по Электромеханическому техникуму. Он был с женой. Купил себе машину, квартиру, после окончания Института управления его распределяют в ОБХСС. Лицо округлилось, но всё такой же, как и восемь лет назад. Время бежит неумолимо.

Зашли с Женькой в редакцию журнала «Новое время». Мамы на месте не было, ждать её не стали. Купили торт «Штефания». Не «Стефания» а именно «Штефания» и поехали с ним к Борису. Сегодня снимали Степана на плёнку. Смотрели фильм «Больше света», в котором понемножку рассказывалось о каждом периоде социализма. Начиная с революции, заканчивая Брежневым. Горбачёв посмотрит картину и скажет: «Так и меня станут разбирать по косточкам и за водку спросят, и за перестройку».

Я в отпуске, с мамой вдвоём в квартире. Сделал открытие. Если я в квартире не один, то писать не могу. Даже уединившись в своей комнате.

Оделся и поехал в город. Сильный, холодный ветер. На просмотр фильмов «Фестиваля фестивалей» я не попал. Ездил в кинотеатр «Ударник». Не успел выйти из троллейбуса, подскочили люди и стали спрашивать лишнего билетика. Я вернулся в троллейбус, из которого вышел и поехал до ближайшего метро. Контролёры проверяли билеты. Одного из «зайцев» отказавшегося платить штраф, они вытолкнули из дверей троллейбуса на ближайшей остановке.

Приехав домой, я позвонил на работу Тане. Разговор сразу стал приобретать вид самой настоящей ругани. Собственно, ничего другого я и не ждал. Таня стала наступать, повышая на меня голос. Я же, в ответ на это, совершенно спокойным голосом сказал, что жду её завтра к себе в гости. И тут случилось что-то, даже для меня, непредвиденное. Она сбавила тон и сказала, что завтра прийти не сможет, так как у неё завтра День памяти — год со дня смерти бабушки. И послезавтра не сможет. Но, что совсем не придёт, — этого не сказала.

Если бы этот наш разговор слышал кто-то из людей, входящих в комитет комсомола, — они бы сильно удивились. Договорились, что я в пятницу приду к ней в кабинет.

Ходил в Театр Сатиры на спектакль «Клоп» по Владимиру Маяковскому. Актёры играли плохо. В одной из главных ролей, оказывается, была занята мама Лены Феклистовой. Я встретил в театре Лену с подругой, девчонок, с которыми занимался в студии при Народном Театре ДК им. Горбунова. Две Лены очень обрадовались мне. Я тоже был рад, расцеловались, я даже прослезился. Попросил Лену Феклистову, чтобы она не огорчала маму моим отрицательным отзывом. Она обещала.

Спал долго, просыпался и снова засыпал. Снились какие-то сумбурные сны, — ни один из них не запомнил. Ездил в магазины: ГУМ, ЦУМ. Хотел купить материю на брюки. Но та, что мне нужна, отсутствует. Висит что-то страшное. Для кого делают такие ткани? Для чего?

В кинотеатре «Ударник» та же картина, что и вчера — все билеты проданы. Делать нечего, стал заниматься хозяйством. Прошёлся по продовольственным магазинам, купил гнилой картошки, другой не было, сдал в библиотеку роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Взял роман Ф. М. Достоевского «Подросток» и книгу М. Горький «Рассказы».

Раскрыл книгу Алексея Максимовича, прочитал и улыбнулся. У Горького о Ленине написано: «Великое дитя, окаянного века сего», а я прочитал «Окаянное дитя, великого века сего».

Посетил выставочный зал, полюбовался картинами.

Вернувшись домой, принялся читать роман «Подросток». С головой окунулся в бездонный мир Достоевского. Как я его люблю! Чем больше читаю, тем сильнее люблю и всё больше приятных открытий. Он для меня, как хлеб для голодного, отвечает именно на те вопросы, на которые я ищу и не нахожу ответа у других. Горький тоже нравится. Над ним смеются студенты ГИТИСа, считают его дураком и сволочью. Зря смеются.

Вечером смотрел КВН. Повторяли как раз ту передачу, которую я пропустил. С удовольствием посмотрел. Кинорежиссёра Владимира Меньшова посадили в жюри. Он всем улыбался и кстати, и не кстати.

Мама ушла на работу. Я в квартире один. Позвонил Марине Зудиной, и мы с ней коротко поговорили. «Что таким умирающим голосом?», — поинтересовалась она. Я сказал: «Двадцать пять лет скоро исполнится, есть о чём задуматься». Она поздравила авансом, но ни четырнадцатого, ни пятнадцатого встретиться не согласилась. Я стал извиняться, говорить: «Не обижайся, что я по телефону с тобой мало говорю. Чтобы разговаривать, мне нужно видеть твои глаза». Она засмеялась своим очаровательным смехом, и успокоила, сказала: «Я не обижаюсь». На том и завершилась наша беседа.

И только положив трубку, я вспомнил, что она просила звонить в конце месяца, когда будет теплее, и она будет знать свой график. Я стал себя ругать. Марина девушка серьёзная, а мы с ней так мало ещё знакомы. Возьмёт и скажет: «Ты человек несерьёзный. Не умеешь слышать то, что тебе говорят. Безответственный. Ты мне надоел». Как я себя бранил. Я боюсь потерять Марину. Она для меня свет в окошке.

Весь день я пел и басил, затем поехал в Гохран на занятие.

На двери Таниного кабинета приклеена бумажка: «Ушла в райком». Я позвонил по местному телефону всем, кому только смог дозвониться. Приглашал на занятия театрального кружка. Все отнекивались, просили перенести занятия на понедельник.

Разговаривал с Юрием Ивановичем, завклубом. Он повторил свою просьбу, что-нибудь приготовить к Первому мая для отчётности.

Встретил парторга Юрия Васильевича. Он просил, чтобы я разобрался с Андриановой. Так как дела совсем плохи, «катит на нас бочку с дёгтем». Я отговорился тем, что она сейчас в райкоме. Сказал, что постараюсь всё уладить.

С Артёмом мы занимались моим материалом. Я читал ему «Майонез» Михаила Рощина, стихи Маяковского. Он меня поправлял. Так мы и работали, сидя в конференц-зале. Если бы не его мать, а он готовил меня, то я поступил бы в училище. Само провидение не хотело, чтобы я учился в театральном.

Артём помогал мне, а потом не выдержал и сказал: «Андрюша, мы же с тобой уже об этом говорили. Не надо тебе в актёры. Ты же умный, серьёзный человек».

Да, мы много говорили с ним о том, что мне надо бросить всё, сесть и писать книгу. Но я этого ответственного шага боялся сильнее, чем снова оказаться в объятиях Тани. С Таней сладкая смерть, а тут — неизвестность. Это как прыжок без парашюта в бездну.

С утра я поехал в ГИТИС, взял в читальном зале роман Ф. М. Достоевского «Идиот» и принялся переписывать из него отрывок.

Подошёл Витя, сказал, что занятия у них отменяются, а Ваня Пилипенко, как знал, накупил пива и приглашает нас к себе в гости, в общежитие. Поехали на Трифоновскую. По дороге купили скумбрию холодного копчения и ещё шестнадцать бутылок пива.

В Москве пиво исчезло с прилавков, а в знакомом Ване магазине оно продаётся каждый день.

В общежитии я ходил к Юле Силаевой за сковородкой. Самой Юли не было в комнате, но сковороду мне дали.

Нажарили яиц с колбасой, допили оставшееся пиво и отправились в общежитие МХАТа, к актрисам, Ваниным землячкам из Новосибирска.