Звонил Володе Кирееву, он теперь работает музыкантом в группе Анатолия Галактионова, «АГА». Репетируют во дворце спорта «Крылья Советов». Звонил Борьке на работу, он дежурит. Поговорили, посмеялись над фальцетом Юрки Ломакина и попрощались до среды.

По телевизору смотрел фильм «Тема» с Михаилом Ульяновым в главной роли. Картину смотрел с большим удовольствием. Витя похож на Михаила Ульянова. Не зря он хочет брать отрывки из «Братьев Карамазовых» и играть в них Дмитрия.

Утром проснулся от частых телефонных гудков. Звонили по междугородней линии. Не успел ещё после сна прийти в себя, как лейтенант милиции сообщил мне в трубку о смерти моего отца. Его голос был спокоен и твёрд. Он сказал: «Тело в Медынском морге».

Не верилось в услышанное, хоть этим и не шутят. Я с подступившим к горлу комом вошёл в комнату сестры. Она к моменту моего входа уже не спала, поинтересовалась: «Кто звонил?». Я долго сидел на стуле не в состоянии повторить ей то, что услышал от невидимого лейтенанта. Наконец собрался с силами и сказал.

На первый взгляд Марина отреагировала на известие спокойно. Но это было только видимое спокойствие. Сестра достала из пузырька сразу две таблетки нитроглицерина и положила их под язык. Сказала: «Губы дрожат». И по изменившемуся до неузнаваемости голосу я понял, каково ей в эту минуту.

Она стала звонить подруге, я оделся и поехал в общежитие ГИТИСа к Юле Силаевой. Застал в её комнате молодую пару, лежащую в одной постели. Я сначала подумал, что это она с кем-то. Но лежащие в постели меня утешили. Сказали, что Юля в институте. Я заехал в экскурсионное бюро при Останкинской башне. Хотел застать там Наталью Борисовну. Предложить ей подработку в нашем клубе. Оттуда в ГИТИС и домой. Дома съев фаршированный перец, поехал к Борису. У Бориса никого не нашёл. Позвонил от его дома из автомата Женьке, с ним встретились.

Женька привёз двести рублей на всякий случай. С сестрой мы решили, что если мама не вернётся вечером, то завтра поедем в деревню. С Женькой пошли в театр МХАТ на спектакль «Заседание парткома». Смотрели на актёров, от которых отказался Ефремов. Я всё время старался убежать от мысли, что отца больше нет. Я силой воли уводил мысли от его образа. Но от себя человеку не уйти. Голова распухала, в висках ощущалась боль. Образ отца стоял перед глазами.

Вечером приехала мама. Я пошёл на телеграф, дал телеграммы оповещавшие родню о печальной новости.

В половине шестого разбудила мама. Я съел бутерброд и поехал на станцию «Матвеевская». Долго ждал электричку. Через два часа был в Малоярославце. Ещё через час местный автобус привёз меня в Медынь. Городская больница находится на краю города, идти туда и трудно и противно. Заместитель главного врача сказал, что справку о смерти мне не даст. Ждут эксперта из Калуги для вскрытия, поскольку смерть скоропостижная. «А вдруг криминал?». Все мои доводы о том, что отец умер на глазах матери, на него не действовали. Напрасно я говорил о том, что у отца был инфаркт, он же в этой больнице не наблюдался. Не пересказать, сколько я там претерпел. Справку, которая была необходима, я всё-таки получил. Через прокурора города, через унижения и просьбы.

Со справкой в кармане, поехал в Москву. Поехал из Медыни на автобусе. Автобус шёл так медленно, со столькими остановками, что казалось, я ехал целую вечность. В Москву приехали в шестнадцать часов на автобусную станцию у метро «Юго-Западная». Приехав домой, узнал, что эта справка не окончательная и нужно другое свидетельство. Поехал в похоронное бюро, находящееся в доме напротив кинотеатра «Ударник». В дом номер четырнадцать. Там мне выписали на фирменном бланке свидетельство о смерти.

У фонтана видел молодых актёров, снимавшихся в фильме «Завтра была война». Смеялись, радовались встрече. Наверное, собралась вся съёмочная группа, ну да мне было не до них. Приехал домой. За нашим круглым столом сидит Коренева Александра Иринарховна и методично по-женски теребит маме нервы. Пришли соседи, так же с утешениями, но по голосу видно, что ни капли им отца не жалко, да и нас с мамой тоже.

Старик Василий Иванович, пользуясь случаем, взял взаймы двадцать пять рублей. Звонили ещё какие-то незнакомые люди, которые, оказывается, всегда были нашими друзьями. От всей этой возни и суеты вокруг смерти отца меня просто с души воротило. Хотелось накричать на всех этих ложных утешителей, разогнать их. Но мама слушала, разговаривала с ними, — может, ей от этих бесед становилось легче. Только это меня и сдерживало.

Завтра поеду за телом отца с двумя или тремя мужчинами с завода, с его работы. Звонили Борька и Женька. Интересовались, какая помощь от них нужна. Я сказал, что пока справляюсь сам. А послезавтра, как повезём хоронить, они понадобятся. Место дали под Подольском.

Целую неделю не брал в руки ручку и ничего не писал. Да и как в словах описать всё то, что происходило. Чувства — не высказать. Слов правильных найти не могу. Остаётся описывать то, что происходит вокруг. Утром я стоял у заводского гаража, ожидая неизвестно кого. Меня узнали. Подошёл пожилой с огромными мешками под глазами мужчина, представился Львом Георгиевичем. С ним было ещё пятеро. Один из пятерых — Морозов. С Львом Георгиевичем на «Москвиче» мы поехали в контору к «Ударнику». Лев Георгиевич почему-то решил, что там нам продадут пустой гроб. Гроб утвердили к продаже на Ваганьковском кладбище. Далее с Ваганьковского кладбища грузовая машина отправилась на Минаевский рынок. А оттуда вместе с гробом в Медынь за телом отца. Мы же с Львом Георгиевичем поехали в семьдесят первую больницу к главному врачу. Он ходатайствовал о том, чтобы тело отца приняли в больничный морг.

Получив разрешение, я поехал домой. Поел, съездил ещё раз в магазин на Ваганьково за покрывалом и тапочками для покойного и встречал похоронного агента. Агент говорил поставленным голосом, ему заметно нравилась его работа. Каждый день кто-то умирает, а ты живёшь. Как тут не быть счастливым. Всё это слышалось в его голосе. Он сдал сдачу до копеечки и оформил место на кладбище. Щербинка. Как только агент ушёл, все забегали. Племянник отца Александр, приехавший к тому времени из Краматорска, поехал вместе с мамой за водкой. Я пошёл к моргу семьдесят первой больницы, встречать машину с телом.

Ночью санитары не работают, поэтому дверь в морг надлежало открывать мне. Медсестра показала ключи на гвоздике и пошла спать. Машину я ждал три с половиной часа на промозглом ветру. Наконец, не поверил глазам, приехали. Я бежал к дежурной сестре за ключами на одеревеневших ногах. Та спросонья приняла меня за санитара, пошла вместе со мной и открыла железную дверь.

В морге на металлическом столе лежал труп, наполовину прикрытый простынёй. Стояли эмалированные вёдра с кишками. Я сам внёс гроб в морг и поставил его на подставки.

Утром глаза раскрыл, как в армии, с сознанием того, что вставать обязательно надо. Сны не снились. Завтракали все вместе: Я, мама, Марина, приехавшие родственники. Родственники — племянники и племянница отца от его старшей сестры и их дети. С Александром пошли утром в морг, понесли одежду.

К половине одиннадцатого подошли к моргу знакомые отца с завода, мои друзья и мама с родственниками. Санитары вынесли гроб, мама заплакала навзрыд. Я боялся смотреть, но потом пересилил страх и подошёл ближе. Отец в гробу был совершенно на себя не похож. Лицо незнакомое. Глаза сощурены, словно он через щели между сомкнутыми веками следит за происходящим. Морозов спросил у меня: «Нужна ли панихида?». Я попросил, чтобы слов никаких не было. Он понимающе закивал головой, отошёл в сторону и громким фальшивым голосом сказал: «Объявляется гражданская панихида». Стали один за другим выходить и говорить речи те люди, которые, видимо, с отцом на заводе работали, но с которыми отец ничего общего не имел. Говорили всё больше пустые, ненужные слова, от злости на которые у меня вскипала кровь. На женщин слова подействовали, они стали плакать в голос. От женского плача чувство ненависти к ораторам усиливалось. Хотелось всех разогнать и прекратить это пустословие.