Пообедав, я взял новую, красную, сшитую в ателье косоворотку, положил её в чёрную сумку и поехал к Юре. В дверь позвонил ровно в девятнадцать часов. Меня встретил взволнованный именинник и Наталья Бизева, его сокурсница. Подарил Юре рубашку, сумку. Хотел дать ещё двадцать пять рублей, но от них Юра отказался. Был шикарный стол, лимонная водка. Гости почти все те же, что были за новогодним столом. Я, Юра Черкасов, Витя Павлюченков, Ваня Пилипенко, Эдик Радзюкевич с Леной, «Пупок», Наташа Бизева, ещё две девочки, сестра и мама. Весёлая компания. И песни и танцы, — всё было.

Эдик с Леной называли меня Раскольниковым, видели меня в этом образе. И немудрено, я был в чёрной косоворотке. Они торопились домой. Я дал им десять рублей на такси и упросил побыть подольше. Хорошая пара.

Гуляли до трёх часов ночи. На такси я довёз до дома Наташу Бизеву, а потом поехал к себе.

Счётчик набил девять рублей девяносто восемь копеек. Из-за того, что таксист всю дорогу учил меня жизни, «надо было у бабы остаться, а ты ушами прохлопал», — я дал ему ровно десять рублей. Зачем такому умному чаевые?

Спал мёртвым сном.

Часы перевели на час вперёд, и я не выспался. Встал в десять, к началу «Утренней почты». После передачи позвонил Женьке. Встретились с ним на «Курской» и поехали на выставку-продажу в Измайловский парк. Гуляли там до полудня, пообедали в «Сосисочной» и отправились в кинотеатр «Рекорд» на фильм «Без солнца». На станции метро «Спортивная» встретил свою знакомую, работающую переводчицей и по совместительству сутенёршей. Предлагала мне спать за деньги.

На станции она кого-то ждала, посмотрела на Женьку оценивающе, холодно со мной поздоровалась. Да и откуда бы взяться энтузиазму. Подразумевалось: «Тут такой Клондайк, дураку, предлагаешь, а он рыло воротит». Мы живём с ней в разных мирах.

На сеанс было продано только шесть билетов. Фильм неровный. Есть хорошие куски, есть и плохие, провальные. После фильма мы поехали к Борису. В автобусе Женька читал статью Натальи Крымовой о театре.

У Бориса я не пил. С этими выпивками станешь алкоголиком. Поужинали и посмотрели польский фильм. Играл со Стёпой. Он уже большой, тяжёлый, руки сильные, глаза хитрые. Надежда ходит с небольшим, но уже заметным животиком. Скоро будет у Бориса второй ребёнок.

Домой приехал поздно, сразу лёг спать.

Утром пришёл открывать Лабораторный, а ключей нет. Солдаты искали, найти не могли. Звонил Борьке домой, — не захватил ли он их, уходя с работы. Но всё же сержант, в конце концов, ключи нашёл. Открыли Лабораторный.

Караул стоит уже неделю с лишним и неизвестно, когда их сменят. А сменят их лишь тогда, когда прилетят из Сумгаита или из Баку их армейские товарищи.

Из четырёх лифтов не работал ни один. Я спал на кушетке безмятежным сном праведника. Вечером, в конце рабочего дня, я уговорил Лену Роговенко пойти со мной в театральный кружок. Ленка смеётся. Пошла только из-за того, чтобы познакомиться с режиссёром, авось приголубит. Артём не пришёл. Не является на занятия подряд уже третий раз. Надо будет позвонить, поинтересоваться, в чём дело. Юрий Иванович, завклубом, просит предъявить что-либо к Первому мая. В противном случае грозится выгнать Артёма.

Поехал в ГИТИС. Встретил там Юру и Витю. Юра собирался на просмотр спектакля Польского Театра абсурда, а Витя в Щепкинское училище на «Двенадцатую ночь».

Но планы поменялись. Мы с Витей выпили кофе в «Доме медика» и долго гуляли по Москве. Он водил меня по тем местам в центре города, в которых я ни разу не был. Ходили смотреть квартиру Михаила Булгакова. Закончилась прогулка на Патриарших прудах в кафе «Маргарита».

Выйдя из кафе, вернулись в ГИТИС. Там я встретил Юлю Силаеву. Она поздоровалась со мной, и в её голосе я услышал упрёк. Стала меня мучить совесть, хотя и не было у нас с ней ничего. Одни лишь разговоры.

В девять вечера пошли мы с Витей в кинотеатр «Октябрь», на фильм «Холодное лето 53-го». Хорошая картина.

Утром пришёл на Лабораторный и лёг спать, даже чайник не стал кипятить. Борис пришёл в девять часов, стал ругаться из-за того, что чай не заварен.

Кое-как я досидел до пятнадцати часов и пошёл на заседание комитета комсомола, куда меня настоятельно вызывали. Там уже все были в сборе. За длинным столом сидело человек четырнадцать, и все пристально смотрели на меня. По повестке дня отчитывались две девочки, секретари. А после их отчёта началась настоящая комедия. Таня чужим холодным голосом попросила меня встать и отчитаться о своей работе, по линии комитета комсомола. Это было для меня полной неожиданностью. Я стал было рассказывать, но Таня не дала мне говорить.

На самом деле вина моя состояла только в том, что я так и не извинился за свой кулак перед её носом. А после ночного звонка-сигнала, утром сделал отстранённую «мину», дескать, не звонил, не думал о тебе перед сном.

Возможно, Ленка ей вчера, на театральном кружке, рассказала, что я ухаживаю за актрисой Мариной Зудиной. А может, к самой Ленке приревновала. Опять же с Восьмым марта не поздравил и давно уже не зову к себе. Причин для скандала накопилось много. Это только те, о которых я догадывался и о которых благоразумно помалкивал. А что там было на самом деле?

Я слушал пустые и мелочные обвинения, что тяну со взносами, редко провожу собрания, не прислушиваюсь к замечаниям начальства и старших товарищей коммунистов, горд, заносчив, самолюбив, зазнался и прочее-прочее. Слушал и молчал. Давно меня так не песочили. Да что там давно, — никогда. В результате до чего додумались и договорились. Предложили исключить меня из Комитета комсомола, комсомольских секретарей, а заодно уж и из комсомола. То есть вычистить, так уж вычистить. В Сталинские годы, сразу же и арестовали бы такого.

Одна несведущая девушка, комсомольский секретарь с этажей, симпатизировавшая мне, глядя на всю эту вакханалию, вдруг не выдержала и закричала: «Да в чём дело? Что здесь происходит!». Она принялась, как могла, выступать в мою защиту, говорить, что я заходил к ним на этаж и приглашал девушек в наш клубный театр на занятия. Девушка с жаром искреннего человека боролась за меня, как могла.

Глядя на защитницу, в моей голове мелькнула мысль-молния: «А девчонка-то симпатичная и в душе — боец. Уж не жениться ли мне на ней, на честной и правильной? Счастлив с ней буду, она молодец».

Но её никто не слушал. Как пишут в романах: «Я не стал унижаться объяснениями». На самом деле никого из тех, кто сидел за длинным, лакированным комсомольским столом я не уважал, всерьёз не воспринимал, и обвинения, высказанные ими в мой адрес, были справедливы. Сам виноват, полез в гадюшник. Рано или поздно должны были ужалить. Этим и должно было всё кончиться.

Захотелось сыграть с ними шутку, положить руку на сердце и искренним, проникновенным, голосом спросить у присутствующих: «Неужели же я уже ничем не смогу искупить свою вину? Хотите, я прямо здесь и сейчас встану перед вами на колени?». Были и другие слова, так и просившиеся наружу: «Да, вы можете отнять у меня членский билет, но знайте, — комсомола вы из моего сердца не вырвете. Комсомол был, есть и останется в моём сердце навсегда!». Вот бы думаю, посмотреть на них после такой речи. Но сдержался. Окинул присутствовавших медленным, внимательным взглядом. Сидевшие за столом люди, при встрече мне всегда ласково улыбались. Сегодня они так же ласково улыбаясь, почти единогласно голосуя за моё исключение из членов комитета комсомола.

Из секретарей и из членов ВЛКСМ не исключили, руки оказались коротки. Это им тут же, объяснил коммунист-куратор, присутствовавший на заседании. Оставили на потом.

Я поехал в ГИТИС. Там другие люди, другая атмосфера. Нет лжи, нет притворства, от которых я так устал на своей работе. На работе, где мне платят деньги за то, что я сплю на топчане, рискуя проспать не только молодость, но и всю свою жизнь.