Встал в восемь часов, в половине девятого вышел из дома. На станции метро «Щукинская» был пятнадцать минут десятого. Севу пришлось подождать. Не видел его почти год, он совсем не изменился. Мы приехали с ним на Щукину гору, на берег Москвы-реки, где сегодня состоялся праздник горнолыжников.

Сева заготовил для этого случая речь и говорил её в мегафон.

Мы с ним общались. Из этой встречи с Хабаровым я вынес для себя урок. Понял, что люди не только по-разному смотрят на мир, но и сеют вокруг себя разные семена. После встречи с Мариной Зудиной, я ожил и воспарил над землёй, после встречи с Севой мне расхотелось жить. Словно кто погасил меня. Зависть, отчаянье, мнительность Севы распространялись и на находящихся с ним рядом людей. Мне бы с ним сразу распрощаться и уехать, но я пересилил себя и пробыл на горе до шестнадцати часов.

Приехав домой, попал на постановку белорусского театра, по-моему, имени Янки Купалы. Спектакль «Рядовые». Я как сел, так и замер. Актёры играли, как в последний раз. Я стал плакать от восторга. Сегодня плакал три раза. На «Рядовых», плакал в финале фильма «Пацаны». Там, где все бегут и звучит песня про коня. Слёзы в этот момент брызнули из глаз сами. И в третий раз я заплакал, когда слушал автора пьесы «Дом» Фёдора Абрамова. Он говорил поразительные вещи.

Звонил Артём, ходит с флюсом, завтра не придёт. Звонил Борису, поздравил с семейным торжеством, днём бракосочетания.

Дважды принимал ванны. Не могу успокоиться. Лёг спать, не спится. Бедный Сева, как он живёт в таком аду.

Мороз опять усилился. На работу я поехал в отцовском кожаном реглане на меху. Сегодня он мне показался особенно тяжёлым.

Толя и Коля с утра развели спирт и принялись его пить. Стали меня упрашивать, чтобы я поддержал их компанию. Я отказался с ними пить наотрез.

Ушли с Борькой на Лабораторный. У него сын болеет, ему не до чего. Играли в карты, чтобы он хоть чуть-чуть мог отвлечься от своих грустных мыслей.

Приехал домой, а дома гости. Витя из Волжска. Я был ребёнком, когда мы гостили у них, но сразу узнал его. Попросил маму поставить на стол бутылку. Не знаю, зачем это сделал. В последнее время я на дух не переношу выпивку. Но существует ложная обязанность, — надо гостя угостить. Вот и угостили.

Виктор и сам был не рад, так как совсем не пьёт. Выпили по три маленькие рюмки и этого всем хватило. Витя с непривычки к водке захмелел и стал много говорить. «Язык развязался». Стал рассуждать о высоких материях и у него это очень интересно получалось.

Витя, как сказала мама, поживёт у нас дней восемь.

Звонил Поляков Алексей Алексеевич, спрашивал насчёт Севы. Я дал ему телефон Хабарова, не стал с ним долго разговаривать.

После ужина я принял ванну и окончательно протрезвел.

Сегодня День Советской Армии и Военно-морского флота. В этот день в нашей стране принято дарить мужчинам подарки. И нам их подарили. В мастерской женщины преподнесли мне ручку с блокнотом. А в комитете комсомола красивый полиэтиленовый пакет-сумку и кожаный чехол для ключей. На работу вышла Таня, принарядилась и пристально следила за моим поведением. Провоцировала меня на то, чтобы я к ней пристал. Но я уже не тот. В моём сердце любовь к Марине. И Таня, заметив во мне эту перемену, сникла.

Ездил на Арбат, покупал цветы ветеранам, заходил в ГИТИС. Там было пусто.

Отпустили с работы рано, с торжественного вечера я убежал. Приехав домой, сходил в библиотеку, сдал прочитанные книги. Снова взял роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы», части третью и четвёртую с эпилогом. Очень хочется перечитать. Подстригся за рубль тридцать, после чего перекусил и поехал гулять по центру Москвы. Прошёлся по Красной площади и очутился на улице Грановского, заглянул в квартиру за номером девятнадцать, в которой живёт Катя Голубева, с мужем-врачом Андреем Каприным и театровед Гера Веселовский.

Это не квартира, а театральная «малина», проходной двор. Каждый день там собираются актёры в большом количестве. Хозяева со смехом рассказали, что приходил участковый и грозился всех разогнать. Я попил с ребятами чай, послушал их умные разговоры и ушёл.

После выпитой вчера водки у меня болело сердце.

Наступила среда, день, назначенный мне Мариной Зудиной для встречи. С утра я весь издёргался. С работы ушёл в шестнадцать часов.

Из дома позвонил в театр-студию Табакова и узнал, во сколько кончается сегодняшний спектакль. Сказали, в двадцать один тридцать. Узнав, что хотел, лёг спать. Проспал ровно час, поужинал и поехал на встречу.

Выехал я рано, но оставаться дома было свыше моих сил. К тому же родственник Виктор из Волжска донимал философскими вопросами.

Приехал на место в двадцать один час. Зашёл в театр через служебный вход, никто моему приходу не удивился. Даже не поинтересовались, к кому я пришёл и зачем.

Спектакль закончился не в двадцать один тридцать, а в двадцать два часа. Всё это время я сидел и беседовал с женщиной. Она преподаёт в хореографической школе.

Вышла Марина, увидела меня, сидящего с моложавой учительницей по хореографии и не очень этому обрадовалась. Потом взяла себя в руки, переменилась, но какую-то обиду, чуть ли не ревность, я всё же прочитал в её глазах.

Мы шли пешком до станции метро «Лермонтовская». Навстречу хлопьями летел снег. В метро поговорили, но мало. Она приняла меня за восемнадцатилетнего. И удивилась, что весной мне стукнет двадцать пять. Дала свой домашний телефон, просила звонить весной.

С утра ушли с Борисом на Лабораторный и провели там весь рабочий день. Читали вслух, по очереди, роман «Двенадцать стульев», играли в карты. Сегодня Борис уехал домой раньше, чего ждать вдвоём конца рабочего дня.

Звонила Таня, просила принести комсомольские взносы, я отложил это мероприятие до завтрашнего утра. А сам сидел и читал Ильфа и Петрова.

После работы, не заезжая домой, отправился в ГИТИС. Витя всю эту неделю снимается в художественном фильме, в институте его нет. Повидался с Юрой Черкасовым, Ваней Пилипенко, Владом Сычом.

Вместе с ними, вынужденно, слушал Юриного товарища по Театру-студии в Старом парке. Товарищ вспоминал, как они вместе с Юрой пили, гуляли. Подразумевалось: «А теперь ты вон как высоко взлетел, а мы как были ничем, так ничем и остались». Все понимающе кивали и давали несчастному высказаться. Затем он попрощался с нами и ушёл.

Мимо нас прошла Юля Силаева, мельком глянув на меня. Юра соскочил со стола, на котором сидел и опередил девушку, театрально открыв перед ней дверь. Юля улыбнулась и подыграла, сказав: «Вольно».

Я поймал себя на мысли, что все женщины, которых я знал и любил, в сознании моём теперь исчезли. Померкла для меня их красота. Я по уши влюблён в Марину Зудину и больше нет для меня никого.

Ваня с Юрой будут ставить отрывок из «Двенадцати стульев». И кроме этого Черкасов с Сычом будут делать отрывок по Чехову. Они сегодня репетировали, а я наблюдал за их работой со стороны. Если их интересовало моё мнение, то я им его говорил.

Прощались с Юрой в метро, на «Арбатской». Прощались сердечно и театрально, — сняв шапки и улыбаясь друг другу от души.

Домой я приехал весёлый и счастливый.

На работу приехал рано. Взял в мастерской ключи от Лабораторного корпуса и скрылся, чтобы не видеть и не слышать опостылевших мне сотрудников.

Когда пришёл Борис, я уже и чайник вскипятил, и чай заварил, и блокнот, подаренный мне на двадцать третье февраля, исписал наполовину.