— И все же, сэр, Англия должна отстаивать свои интересы! — подал голос Николас, сидевший на дальнем конце стола. — Всякий раз, когда дело доходило до войны с Францией, Шотландия наносила нам удар с тыла. Если Шотландия будет в нашей власти, мы обезопасим заднюю дверь в свой дом.

— Тем не менее война, которую затеял лорд-протектор, стала для нас настоящим бедствием! — раздраженно процедил Кензи. — Форты, построенные Сомерсетом, падают, как карточные домики. Все его упования на поддержку шотландских протестантов оказались напрасными. Английские солдаты дезертируют целыми отрядами. Поверьте, мастер Овертон, эта злополучная война — корень всех наших проблем. Серебро, необходимое для чеканки монет, уходит на военные расходы. Уменьшать количество серебра в монетах начал еще король Генрих, но по сравнению с тем, что творит лорд-протектор, это сущие пустяки!

— Я вовсе не согласен с тем, что война с Шотландией обречена на поражение, — заявил Николас. — Сейчас Англия как раз готовит новое наступление, и уверен, оно будет успешным.

— На прошлой неделе я видела, как по улицам Лондона проходил отряд швейцарских наемников, — сообщила Этельреда. — Все они были закованы в латы и вооружены арбалетами.

— Я тоже их видел, сударыня! — подхватил Николас; лицо его аж светилось от возбуждения, в которое молодых людей неизменно приводят разговоры о войне. — Впечатляющее зрелище!

— Я бы сказала, пугающее зрелище, — негромко поправила Этельреда. — Неизвестно, чем все это обернется для нас.

— Но они принесли присягу королю! — напомнил Николас.

— Они принесут присягу любому, кто им заплатит, — вступил в разговор я. — В этом вопросе я совершенно согласен с мастером Кензи.

— Уважающей себя нации не следует бояться войны, — отчеканил Николас.

Я бросил взгляд на Беатрис, сидевшую напротив Николаса. Не проявляя ни малейшего интереса к спору о войне, девушка вполголоса беседовала с Этельредой Коулсвин. Смотрела она только на свою собеседницу, не поворачивая головы к Николасу, и, следовательно, лишала его возможности принять участие в разговоре. По-моему, то был очередной прием женского кокетства; по расчетам Беатрис, Овертон, удостоившись наконец ее милостивого взгляда, должен был преисполниться чувства благодарности.

— А вы что думаете о войне, очаровательная мисс Беатрис? — вопросил я. — Вы согласны с вашим отцом? Или же вам ближе мнение мастера Николаса?

Беатрис, смущенная и растерянная, вспыхнула и повернулась к своей матери.

— Моя дочь не имеет своего мнения по поводу столь серьезных политических дел, — со снисходительной улыбкой ответила Лаура Кензи. — Она воспитана в убеждении, что молодым девицам не стоит ломать себе голову над вопросами, которые находятся за пределами их разумения.

На лице Беатрис мелькнуло облегчение.

— Да, Николас, разум у меня девический, и с этим ничего не поделаешь. — Метнув на меня откровенно враждебный взгляд, она вновь повернулась к нему и беззаботно прощебетала: — Давайте прекратим разговор о войне. Подобные споры наводят лишь скуку и страх. А я так беспокоюсь за вас, ведь на следующей неделе вам предстоит отправиться на север.

— Всего лишь в Норфолк, мисс Беатрис, а это весьма далеко от Шотландии, — любезно заверил ее Николас.

В глубине души я не сомневался, что Беатрис, несмотря на свой девический разум, прекрасно осведомлена об этом обстоятельстве. Овертон слегка коснулся пальцами ее руки. Красавица лучезарно улыбнулась, словно приглашая всех сидевших за столом посмеяться над своей очаровательной глупостью.

«Нет, милая моя, похоже, ты вовсе не глупа», — подумал я.

— Мне так жаль, что вы уезжаете, Николас, — продолжала Беатрис. — А вдруг, вернувшись, вы станете изъясняться на местном наречии и я не сумею вас понять?

— Что ж, по крайней мере, мы научили свою дочь говорить так, как принято в высших кругах, — изрекла Лаура Кензи.

Судя по всему, чувство юмора не входило в число достоинств этой дамы, что меня ничуть не удивило; согласно моим наблюдениям, достоинство сие чрезвычайно редко уживается со спесью и чванством.

— Наречие, на котором говорят в Норфолке, не слишком сильно отличается от лондонского, — заметил я. — В конце концов, Норидж не такое уж захолустье. Это второй по величине город в Англии.

— К тому же там есть очень красивые здания, — подхватил Эдвард Кензи. — Например, кафедральный собор и городская ратуша.

— Вам доводилось там бывать? — спросил я.

— Да, много лет назад я занимался одним делом, которое привело меня в Норидж. По слухам, в последнее время город этот переживает упадок.

Тут Филипп напомнил, что близится вечерний звон; появляться на улицах после десяти было строжайше запрещено. Мы поднялись из-за стола; думаю, никто не сожалел об окончании ужина, прошедшего в столь напряженных спорах. За окнами сгущалась темнота; пришлось зажечь свечи. Филипп приказал своему управляющему нанять мальчиков-факельщиков, которые проводили бы нас домой. Ожидая, когда они появятся, мы вышли на свежий воздух. Эдвард Кензи подошел ко мне.

— Занятный сегодня выдался вечер, брат Шардлейк, — произнес он. — Я рад, что мы с вами согласны во взглядах на войну. Но скажите, неужели вы действительно считаете, что существующий общественный порядок необходимо изменить? Неужели вы, в отличие от всех прочих джентльменов, не опасаетесь разбушевавшейся черни? Неужели вы ходите по улицам в одиночестве, а не только в сопровождении вооруженного мечом помощника? Не отво́дите полный отвращения взгляд, когда нищие тянут к вам руки, демонстрируя язвы и раны, в большинстве своем поддельные?

— Признаюсь, брат Кензи, я действительно отвожу взгляд от нищих, но со стыдом, а не с отвращением. Наверное, тот, кто отворачивается от чужих язв, не имеет права рассуждать о всеобщем благоденствии. И все же я не могу не сознавать, что в нашем обществе слишком много несправедливости.

Кензи ничего не ответил; он с улыбкой наблюдал, как Овертон, прощаясь с Беатрис, целует ей руку и рассыпается перед девушкой в любезностях.

— Молодой Николас — славный малый, — проронил Кензи. — Хотя, бесспорно, он излишне дерзок. — Эдвард пристально посмотрел на меня; глаза его блестели в свете свечей, льющемся из окон дома. — Ваши связи в высшем обществе совсем вскружили голову моей жене. Вы ведь когда-то служили у лорда Кромвеля, не так ли?

— Говорить о моих связях в высшем обществе означает грешить против истины, мастер Кензи. Никаких высокопоставленных покровителей у меня нет и сроду не было. Я всего-навсего помощник мастера Пэрри, управляющего двором леди Елизаветы.

— Для того чтобы произвести впечатление на Лауру, этого вполне достаточно, — усмехнулся Кензи.

Скорее всего, его совершенно не волновало, насколько глубоки чувства, возникшие между Николасом и его дочерью; до тех пор пока жена ничего не имела против ухаживаний молодого человека, он тоже не собирался возражать. Я прислушался к долетавшему до меня разговору. Лаура Кензи выражала надежду, что Николас, вернувшись из Норфолка, пожалует к ним на семейный обед.

— О да, мы с нетерпением будем вас ждать! — подхватила Беатрис, лаская Николаса взглядом огромных глаз.

Этот нежный взгляд показался мне фальшивым; Овертон, разумеется, был иного мнения. Но влюбленные, как известно, слепы.

Праздник Святой Троицы пришелся в этом году на девятое июня. С этого дня службы во всех церквях должны были вестись по новой «Книге общих молитв». Утром я надел мантию и сержантскую шапочку и, захватив с собой пресловутую книгу, отправился в собор Святого Павла. Идти мне пришлось в одиночестве. Николас всеми правдами и неправдами старался избегать церковных служб; что касается Джона Гудкола, то в ответ на предложение присоединиться ко мне управляющий слегка смутился и заявил, что он и его жена предпочли бы пойти в ту церковь, которую посещают каждое воскресенье. Я не стал настаивать. Для себя я решил, что подобное историческое событие пропустить невозможно.