— Дурные поступки этого человека известны повсюду! — провозгласил Кетт. — Но, подобно всем прочим, он предстанет перед судом. А теперь нас ждут другие дела. Ураган наверняка натворил в лагере немало бед, и нам нужно исправить все разрушения. Отведите Дэя во дворец графа Суррея, и пусть его закуют там в цепи. Завтра мы переправим его в Нориджский замок.

Какой-то молодой повстанец легонько ткнул Дэя пикой, и тот испустил поросячий визг. Солдат выхватил у парня оружие, прежде чем тот успел серьезно ранить арестанта. Дэй рухнул на землю и разразился рыданиями, которые вызвали у окружающих бурный хохот.

— Довольно! — Кетт возвысил голос, перекрикивая шум дождя. — Капитан Майлс, уведите этого человека! Через несколько дней суд решит его участь! А теперь все по домам, пока не превратились в рыб!

Майлс в сопровождении двух солдат подошел к Дэю и заставил его подняться на ноги. Толпа вновь начала расходиться. Гром продолжал грохотать, а ливень, казалось, стал еще сильнее.

— Боюсь, Роберт, наш лагерь просто смоет, если мы не примем меры! — заметил Уильям.

— Ты прав! — кивнул Кетт. — Идем в церковь Святого Михаила. Надо решить, как противостоять стихии.

Признаюсь откровенно, проклятие Дэя произвело на меня жутковатое впечатление. Однако спокойствие и здравый смысл, никогда не изменявшие капитану Кетту, помогли мне вернуться к реальности. «Надо скорее бежать в хижину!» — сказал я себе. Сквозь струи дождя до меня долетел жалобный голос мэра Кодда:

— А нам можно вернуться в город?

— Как вам будет угодно, — проронил Уильям Кетт, после чего встал и спустился по ступеням.

Оба брата зашагали в сторону церкви, словно бы не замечая дождя, хлеставшего их по могучим плечам.

Когда мы с Бараком, хлюпая по лужам, добрались до нашего жилища, дождь наконец смилостивился и утих, а сквозь тучи проглянуло солнце. Лагерь превратился в океан жидкой грязи, все ямы и рытвины были до краев полны водой. Люди начали вылезать из своих хижин, выжимая мокрую одежду и выливая воду из башмаков. Какой-то человек, возможно сотник, призывал всех немедленно отправиться на склон, где дождевые потоки смыли несколько хижин, унесли животных и запасы провизии.

Лачуги жителей Свордстоуна тоже пострадали: у многих протекли крыши, у дверей набежали лужи. Николас суетился вместе с другими, пытаясь исправить причиненный стихией ущерб. Несколько человек притащили из леса длинные сучья, их вкопали в землю и, натянув между ними веревки, стали развешивать мокрую одежду. Я последовал примеру соседей и повесил на веревку промокшую насквозь рубашку. Ко мне подошел Диксон, человек, свидетельствовавший сегодня против свордстоунского землевладельца.

— Убедительно ли я говорил? — осведомился он. — Надеюсь, ваш помощник записал все мои обвинения против этого пройдохи?

— Конечно записал. Уверен, лорд-протектор и члены комиссии не оставят их без внимания.

— Мы уже выпустили свою скотину на общинное пастбище, — усмехнулся Диксон. — Дело сделано, и пути назад нет.

Мимо прошел высокий мужчина с озабоченным лицом. Прежде я встречал его в церкви Святого Михаила и знал, что это один из комендантов лагеря.

— Правильно, братцы, надо просушить всю одежду, — кивнул он нам. — И не забудьте про постели, они наверняка тоже насквозь промокли. Но ничего, солнце быстро высушит папоротник.

Я окинул взглядом нашу хижину, стоявшую посреди огромной лужи, которая натекла с крыши.

— Не слишком похоже на ваш дом на Канцлер-лейн, верно? — ухмыльнулся Барак.

— Да уж, сходства не много, — рассмеялся я.

— Думаю, для многих наших соседей протекающие крыши — самое привычное дело.

Николас, нырнув в хижину, через минуту появился вновь с охапкой папоротника в руках.

— А вы что стоите? — обратился он к нам. — Или я один должен готовить вам сухое ложе?

Я опасался, что в таком хаосе Скамблер не сумеет нас отыскать. Однако вскоре он появился в сопровождении Гектора Джонсона. Саймон заметно прихрамывал, и на подбородке у него темнел свежий синяк.

— Я встретил этого красавца на дороге, — сообщил Джонсон. — Бедняга заблудился, спрашивал всех подряд, где живут люди из Свордстоуна. А вообще-то, он настоящий герой.

— И какой подвиг парень совершил на этот раз?

— Лошади сильно испугались грозы. Некоторые просто взбесились из-за этого грома и града. Носились по загону как сумасшедшие, пытались перескочить через стену. Один здоровенный жеребец принялся колотить по доскам ногами, чтобы сломать ограду, и другие тоже взяли с него пример. Одному Богу известно, как этому парню удалось их успокоить. Правда, сначала конь наступил ему на ногу и двинул своей башкой по лицу, но потом стал как шелковый. Люди говорят, якобы мальчишка поет лошадям песни. Не знаю, правда это или нет, но сегодня он уберег нас всех от больших неприятностей. Если бы кони вырвались и стали носиться по лагерю, они натворили бы много бед.

Старый солдат потрепал мальчика по плечу, тот вспыхнул и смущенно потупился.

— Молодец! — воскликнул я. — Не зря я говорил, что он отлично ладит с лошадьми. Горжусь тобой, Саймон!

Скамблер поднял голову и впервые с того момента, как мы повстречались в лагере, расплылся в улыбке.

Вечером, когда все мы уселись у костра, отчаянно дымившего из-за влажных дров, Саймон поведал о злоключениях, выпавших на его долю после того, как тетка прогнала племянника из дома. Не имея ни работы, ни крыши над головой, он пополнил ряды нориджских нищих. По его словам, у большинства из них прежде имелась семья или работа, хотя некоторые занимались попрошайничеством с детства. Забыть о своей печальной участи несчастным помогало крепкое пиво, на которое они тратили почти все деньги, что им подавали. Однако Саймон не зря ходил с теткой в церковь; там он твердо усвоил, что пьянство — тяжкий грех, и на предложения хлебнуть пивка отвечал решительным отказом. Впрочем, тех жалких грошей, что ему удавалось собрать, не хватало даже на самую скудную еду; пару раз его всегдашние мучители, бывшие однокашники из церковной школы, задавали Саймону трепку и отнимали все до последнего пенни. Один из знакомых тетки, опустив монетку в его рваную шапку, жалостно вздохнул: «Всякому было ясно, что ты этим кончишь, Грязнуля».

Сердобольная вдова Эверник, услышав, что парнишке пришлось голодать, тут же передала ему тарелку с вареной бараниной, которую тот моментально опустошил. Говорил Скамблер, по обыкновению, быстро, проглатывая слова, и при этом бешено размахивал руками. Но, поглощая мясо, он посмотрел на меня и медленно произнес:

— Как-то раз я сидел у собора, такой голодный, что аж в глазах темнело. Боялся, что скоро умру и попаду прямиком в ад. Тетя Хильда всегда говорила, что таким грешникам, как я, место только в аду и меня там будут поджаривать на…

— Твоя тетя — просто старая ведьма! — перебил Барак.

— Так вот, я сидел у стены, и в шапке у меня не было ни единого пенни. И вдруг я услышал звон монеты. Открыл глаза и увидел три шиллинга! Представляете, мастер Шардлейк, целых три шиллинга! Их подала мне старая миссис Джейн Рейнольдс. Помните, вы видели ее на суде?

— Да. Вот уж не думал, что она способна на подобное милосердие.

— По правде сказать, я малость струхнул. Она стояла надо мной, словно большая ворона. Вся в черном, с головы до ног. Но голос ее показался мне добрым. Она сказала: «Ты был на суде. Несчастный мальчик. Я всегда хотела мальчика. Мне нужно было родить сына, а не бедняжку Эдит». А потом добавила: «Если встретишь моих внуков, беги от них прочь». Лицо у нее было белое как мел, все в морщинах и такое грустное! — Скамблер покачал головой. — Эти три шиллинга меня спасли. Благодаря им я дожил до того дня, когда услышал про лагерь и пришел сюда.

Мы с Бараком и Николасом переглянулись. Полагаю, моим друзьям, как и мне, вспомнились слова, которые Джейн Рейнольдс произнесла на суде: «О моя бедная Эдит, упокой Господь ее душу! Ну что бы ей родиться мальчиком! Насколько все тогда было бы проще!»