Фраза эта могла означать только одно: миссис Болейн удалось найти деньги, спрятанные ее мужем. Я удовлетворенно кивнул, мысленно задаваясь вопросом о том, рассказала ли она о тайнике Чаури.

— Сейчас вы, разумеется, не в состоянии ездить верхом? — спросила Изабелла.

— Надеюсь, не далее чем в понедельник я смогу добраться верхом до замка и повидаться с вашим мужем, — заявил я; Николас с сомнением взглянул на меня, но я сделал вид, что ничего не заметил. — На следующей неделе нам неплохо было бы отправиться в Лондон.

— Не могу не сожалеть о том, что вы оба нас покидаете, — слегка потупив взор, проронила Изабелла.

— Мы будем поддерживать связь посредством писем, — пообещал ей Овертон.

Я написал краткие ответы Пэрри и леди Елизавете, сообщив, что был вынужден задержаться в Норидже из-за полученного увечья. Письмо Гаю получилось куда более длинным; я не преминул заверить своего друга, что самочувствие мое значительно улучшилось.

Остаток субботы и воскресенье я провел, совершая пешие прогулки и с радостью отмечая, что походка моя становится все более уверенной. К тому же под присмотром доктора Белайса я занимался физическими упражнениями, разрабатывая спину. Он был доволен совершенными мною успехами и не возражал против моего намерения проехаться в понедельник верхом — разумеется, со всей возможной осторожностью.

В воскресенье, выглянув из окна своей комнаты, я увидел в церковном дворе новобрачных, окруженных родственниками и гостями. Жених оказался викарием; хотя священнослужителям разрешили вступать в брак еще в прошлом году, я впервые стал свидетелем того, как один из них воспользовался этим правом. Обоим новобрачным, судя по всему, уже перевалило за тридцать; с сияющими лицами они вышли на церковное крыльцо. На женихе была сутана, на невесте — скромное закрытое платье и кружевной чепец. Помимо гостей, в большинстве своем прихожан этой церкви, за церемонией наблюдало несколько собравшихся во дворе зевак. Кто-то из них крикнул:

— В глазах Господа это блуд!

Однако на счастливых лицах молодых супругов не дрогнул ни один мускул. Отойдя от окна, я вернулся к своему столу и в очередной раз принялся просматривать документы, имеющие отношение к расследованию. От Тоби по-прежнему не было вестей, хотя со дня казни прошло чуть больше недели. Разумеется, до него не могли не дойти слухи о том, что произошло на рыночной площади. Я предполагал, что причина его молчания — ухудшившееся здоровье матери. Тем не менее беспокойство мое росло. После возвращения в Лондон мы не могли заниматься поисками исчезнувшего Уолтера. Оставалось рассчитывать только на усердие Локвуда.

Наступил понедельник, первое июля. При ходьбе я уже обходился без палки, однако перспектива поездки верхом, хотя и недальней, внушала мне некоторое беспокойство. Тем не менее с помощью Николаса, которому предстояло меня сопровождать, я отважно взгромоздился в седло. Минувший вечер мы провели в «Голубом кабане» в обществе Барака, который, похоже, несколько воспрянул духом; он был немногословен, однако пил по-прежнему куда больше, чем следовало.

— Если пробный опыт верховой езды окажется для меня удачным, в конце недели нам предстоит покинуть Норидж, — сообщил я.

— Отлично, — ответил Барак. — Надо сматываться отсюда, пока я не просадил по трактирам все деньги.

Мы с Николасом, облаченные в мантии законников, неспешно ехали по узким городским улочкам. Вновь стояла жара, сточные канавы распространяли невыносимую вонь. К великой моей радости, поездка не доставляла мне никаких неприятных ощущений. Я поглядывал по сторонам; торговцы отпирали свои лавки, выносили на улицу столы, раскладывали на них товары и поливали мостовую водой, дабы уберечь эти товары от пыли. Некоторые отгоняли прочь бродяг, скорчившихся у дверей; один из нищих, одетый в ветхие лохмотья, с красным, покрытым болячками лицом, преградил нам путь.

— Доброе утро, господа законники! — хрипло крикнул он, размахивая кожаной флягой. — Вижу, вы с утра пораньше торопитесь к богатеньким клиентам, чтобы избавить их от лишних денег? Выпейте-ка винца, которое улучшит ваш аппетит!

Испуганные лошади дернулись, и спину мою пронзила боль.

— Прочь с дороги, болван! — рявкнул Николас; нищий неохотно отступил. — Ну что, удержались в седле? — повернулся Овертон ко мне.

— Как видишь, да.

— Из-за этого придурка вы могли свалиться. Видно, он из тех, кто тратит на выпивку все жалкие гроши, которые ему подают.

— А как ты думаешь, почему эти люди пьянствуют?

— Известное дело почему. Больше они ни на что не годятся. Другой причины я не вижу.

— А я полагаю, причина иная. На трезвую голову жизнь, которую они ведут, кажется невыносимой.

Мы добрались до замка, въехали в главные ворота и сообщили надзирателю, что хотим повидаться с Джоном Болейном. Надзиратель бросил на меня взгляд, исполненный откровенного любопытства, — вне всякого сомнения, до него докатилась молва о моих подвигах. Мы вошли в главный зал, холодный и гулкий. Навстречу нам вышел еще один надзиратель, державшийся не так угрюмо, как первый. Он провел нас по коридору; выяснилось, что Болейна перевели в другую камеру, расположенную на первом этаже. Остановившись перед дверью, надзиратель отпер ее.

Новая камера Болейна была просторнее прежней и казалась чуть менее сырой. Из забранного решетками окна в нише, ширина которой позволяла судить о толщине стен замка, открывался вид на холм и шпили городских церквей. К тому же теперь заключенному полагались стол и две табуретки. Увидев нас, Болейн поднялся с постели и вскинул руку в приветственном жесте. Широкий багровый рубец пересекал его шею, а в глубине глаз тлели искры пережитого ужаса.

— Мы знаем, мастер Болейн, что вы не можете говорить, — поспешно произнес я. — Прошу вас, даже не пытайтесь.

К моему удивлению, Болейн, издавая нечто вроде радостного урчания, поочередно заключил нас в объятия. Потом указал на стол, где лежали грифельная доска и кусок мела. Склонившись над доской, он вывел:

— А вы зовите нас Мэтью и Николас. Я вижу, Джон, с вами сейчас обращаются гораздо лучше?

Болейн кивнул и тут же сморщился от боли. Вернувшись к доске, он стер написанное прежде и вывел новую фразу:

— Полагаю, она сумела отыскать спрятанные деньги, — с улыбкой заметил я. — Мы с ней виделись в субботу.

Хотя Изабелла, вне всякого сомнения, уже успела передать мужу содержание нашего разговора, я сообщил Болейну о том, что ответ на просьбу о помиловании не приходится ждать быстро, и попросил его запастись терпением. После возвращения в Лондон мы непременно ему напишем, пообещал я и добавил, что, выполняя мою просьбу, Тоби обещал заняться розысками сбежавшего ученика слесаря. Выслушав меня, Джон вновь склонился над доской и вывел крупными буквами, нажимая на мел так сильно, что тот едва не сломался:

Тюремщику, который сопроводил нас наружу, я сообщил, что жена Болейна готова заплатить за хорошее обращение с мужем, и поинтересовался, нельзя ли позволить заключенному прогулки на воздухе.

— Констебль Фордхилл уже дал на это согласие, — кивнул тот. — Теперь арестант сможет дышать воздухом, прогуливаясь на крыше замка. Констебль хотел бы повидаться с вами, — добавил он. — Поговорить о том, что случилось на прошлой неделе.

Трудно было сказать, какие чувства светились во взгляде, который тюремщик украдкой бросил на нас, — то ли восхищение нашим мужеством, то ли изумление нашей глупостью.

Вслед за смотрителем мы поднялись на два лестничных пролета в покои констебля. Светлые просторные комнаты были хорошо обставлены, а стены увешаны гобеленами. В коридоре нам встретился маленький мальчик, игравший с деревянной лошадкой на колесиках. Странно было видеть эту уютную домашнюю картину в столь мрачном месте, как тюремный замок. Смотритель постучал в массивную деревянную дверь. Раздался голос, приглашавший нас войти.