Восьмого сентября, вскоре после полудня, мы наконец-то добрались до Лондона. На протяжении всего пути я пребывал в самом мрачном расположении духа; сердце мое по-прежнему точила обида на леди Елизавету. Попытки Барака и Николаса узнать, что произошло в Хатфилде, остались безрезультатными, ибо в ответ на любые вопросы я требовал оставить меня в покое. Несмотря на все усилия мастера Пэрри, полностью смыть чернильные пятна с моих рук и мантии не удалось. Лиз Партлетт тоже погрузилась в унылое молчание, — по всей вероятности, мысли о предстоящей жизни в Лондоне внушали ей беспокойство.

У городских ворот нас встретило печально знакомое зрелище: гниющие головы, руки и ноги, торчавшие на шестах. То были останки мятежников из Эссекса и Кента либо каких-то других ближних графств.

Все мы устали, в особенности я; многострадальная моя спина буквально раскалывалась от боли. Когда мы ехали по Чипсайду, Николас повернулся к Лиз:

— Скоро приедем. У мастера Шардлейка просторный дом на Канцлер-лейн. Его слуги — очень славные люди. Наверняка они вам понравятся.

Я с нежностью взглянул на Мышку, которая сладко спала, посасывая пальчик. И сказал:

— Девочка будет жить в доме, где некогда жила ее мать. Но прежде чем отправиться домой, я должен нанести один визит. По пути загляну к своему старому другу Гаю. Он давно хворает, и мне не терпится узнать, жив ли он.

Покинув Чипсайд, мы проехали по узким улочкам аптекарского квартала. Увидав Темзу, Лиз, похоже, была потрясена шириной и мощью реки. В аптеке Гая царила тишина. С помощью Николаса я спешился и постучал. Раздались шаркающие шаги, и Фрэнсис Сибрант, давний помощник доктора Малтона, отворил дверь. Увидев нас, он радостно завопил:

— Мастер Шардлейк! Мастер Овертон! Джек Барак! Слава богу, вы все живы и здоровы! А мы-то боялись, что вы погибли от рук этих негодных мятежников! Правда, два дня назад Тамазин получила от мужа письмо, и мы немного успокоились.

Тут Фрэнсис заметил Лиз с привязанной на груди Мышкой, и у него от изумления аж челюсть отвисла. Вскинув бровь, Сибрант устремил вопросительный взгляд на Барака. Лиз зарделась от смущения.

— Это ребенок Джозефины, моей бывшей служанки, — поспешно объяснил я. — Увы, она и ее муж погибли. Миссис Партлетт любезно согласилась быть кормилицей девочки. Фрэнсис, умоляю, скажите скорей, как себя чувствует доктор Малтон?

— Немного лучше, но по-прежнему очень слаб, — со вздохом сообщил Сибрант. — Он не принимает больных, и не думаю, что когда-нибудь сможет принимать их вновь.

— Слава богу, он жив.

— Да, слава богу. — Оглянувшись на дом, Фрэнсис пробормотал, понизив голос: — Сейчас здесь миссис Тамазин. Этим летом она частенько у нас бывала. Бедняжка вся извелась…

— Где она? — перебил его Барак, соскочив с лошади.

— На кухне…

Джек, припадая на раненую ногу, вбежал в дом и распахнул кухонную дверь. Мелькнуло лицо Тамми, сначала изумленное, потом просиявшее от радости. Барак сжал жену в объятиях, повернулся и закрыл дверь.

Николас помог спешиться Лиз.

— Все это время вы провели в Норфолке, сэр? — обратился ко мне Фрэнсис.

— Да, — устало кивнул я. — Это долгая история.

— Доктор Малтон будет счастлив вас увидеть. Он наверху, в своей спальне. Бо́льшую часть времени больной сейчас проводит, сидя в кресле за чтением. Но он уже может ходить, опираясь на палку, и порой даже выходит на улицу, хотя подобные прогулки для него и утомительны.

Вслед за Сибрантом мы с Николасом прошли в узкий коридор. Лиз неуверенно переминалась с ноги на ногу, пока Фрэнсис не предложил ей и Николасу подождать меня в гостиной.

Мой старый друг и в самом деле сидел в кресле. Он был по-прежнему бледен, но выглядел несколько бодрее, чем три месяца тому назад. Увидев меня, он изумленно вытаращил глаза и, испустив радостный возглас, поднялся и сжал меня в объятиях.

— Мэтью, хвала небесам, ты наконец-то вернулся! Господи, я уже не надеялся тебя увидеть! Из письма доктора Белайса я узнал, что ты повредил спину, а потом — ни одной весточки в течение нескольких недель, до тех пор пока Тамазин не получила письмо от Джека. Зная, что весь Норфолк в руках бунтовщиков, я воображал себе самое страшное, — произнес он дрогнувшим голосом.

Усадив Гая в кресло, я вкратце рассказал ему о том, что произошло с нами за эти месяцы. Мой друг слушал, не проронив ни слова; когда я закончил, он откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул.

— Мы здесь, в Лондоне, знали, что чуть ли не вся страна охвачена мятежами, — сообщил Малтон. — Нам говорили, что бунтовщики намерены уничтожить власть короля и отдать все земли в общинное пользование — так, как пытались сделать крестьяне в Германии двадцать лет назад.

— Все это ложь, Гай. Эти люди всего лишь хотели вернуть общинные земли, незаконно превращенные в пастбища, и прекратить произвол, творимый продажными чиновниками. Лорд-протектор Сомерсет обещал провести в стране реформы, и они приняли его слова за чистую монету. Ждали, что со дня на день прибудет учрежденная правительством Комиссия по огораживаниям и наведет в деревне порядок. Но, увы, вместо комиссии Сомерсет послал в Норфолк армию — сначала одну, а потом вторую.

— По слухам, мятежники восставали против богослужения на английском языке и ратовали за возращение традиционной мессы по латинскому обряду.

— Только не в Норфолке. Конечно, среди повстанцев встречались католики, но убежденных протестантов было намного больше. Мало того, главари восстания всячески подчеркивали, что выступают за религиозные реформы, рассчитывая таким образом заручиться поддержкой Сомерсета. Как видишь, надежды их не оправдались.

— По слухам, в Тайберне каждый день устраивают казни и около всех городских ворот выставлены на шестах отрубленные головы, — вздохнул Гай. — Остается только радоваться, что я почти не выхожу на улицу и не вижу всего этого. Ты знаешь, я всегда был противником жестокости.

— Хорошо, что ты не видел того, что творится в Норидже. Головы казненных повстанцев выставлены там повсюду. А в битве при Дассиндейле погибло несколько тысяч человек.

— Да упокоит Господь их души! — воскликнул мой друг. И, помолчав немного, спросил вполголоса: — Ты ведь сочувствуешь этим людям, верно, Мэтью?

— Верно, Гай. Я не смог скрыть этого даже в разговоре с леди Елизаветой, чем навлек на себя ее гнев.

Малтон вновь погрузился в молчание.

— Как твое здоровье? — осведомился я.

— Немного лучше, — пожал он плечами. — Думаю, вряд ли стоит рассчитывать, что старик вроде меня полностью поправится, но какое-то время я еще протяну. Знаешь, что расстраивает меня сильнее всего? Я так и не смог определить, какая именно болезнь меня точит. Такому неумехе нельзя доверять лечить других людей.

— О, надеюсь, ты все же вернешься к медицинской практике! — воскликнул я. — Кстати, со мной грудной младенец, дочь покойной Джозефины. — Я рассказал ему о печальной участи, постигшей родителей девочки, и о своем намерении усыновить ребенка. — Я надеялся, ты осмотришь малышку и удостоверишься, что она здорова.

— Уж конечно, я не откажусь осмотреть дочь Джозефины, — улыбнулся Гай. — Скажи кормилице, пусть принесет ее сюда.

Я спустился в гостиную и попросил Лиз отнести Мышку наверх, а сам присел на диван рядом с Николасом.

— Как себя чувствует Гай? — спросил он.

— Немного лучше. Но я боюсь, что он слишком много времени проводит в комнате, без свежего воздуха и движения.

— Вышло очень неловко, что здесь Тамазин, — в некотором замешательстве пробормотал Николас.

— Да, она меня не жалует. Но слава богу, они с Джеком, похоже, забыли про прежние размолвки. — (Дверь, ведущая в кухню, по-прежнему была плотно закрыта.) — А ты рад, что вернулся в Лондон? — спросил я, пристально глядя на Овертона.

Он задумчиво почесал голову:

— Пока и сам не знаю.

— Я тоже. Тем не менее в ближайшее время я собираюсь приступить к работе. А ты?