— Саутвелл? — переспросил я.

Мои предположения оказались верными. Он действительно вернулся в город вместе с армией.

— Ну да, куда же без него, — усмехнулся Эдвард. — Сэр Ричард ведь близок к Тайному совету и после смерти старого герцога стал чуть ли не самым важным человеком в Норфолке. Кстати, именно он внес меч в городские ворота, шествуя перед Нортгемптоном.

Я вспомнил свою встречу с Саутвеллом, выходившим из церкви Святого Михаила. По словам Кетта, он приезжал в лагерь, дабы заключить соглашение, которое обеспечило безопасность леди Марии и уберегло от разорения его собственные владения. Можно не сомневаться, меньше всего на свете Саутвелл хочет, чтобы этот тайный договор получил огласку. И все-таки у него хватило смелости вернуться в Норидж.

— Горожане не пытались сопротивляться? — спросил Барак.

— Нет. Нортгемптон и прочие вельможи отправились обедать в дом Августина Стюарда. От них, как и от их лошадей, буквально пар валил. Проделать верхом путь из Лондона в такую жару — не шутка. А что до сопротивления — скоро они узнают, где раки зимуют. — Эдвард взял ребенка из рук Джозефины и прижал к себе. — Я не могу остаться здесь на ночь, любовь моя. Но не переживай, все идет как по маслу.

Поужинав вместе с нами у костра, Браун ушел. Джозефина отнесла задремавшую Мышку в хижину и сказала, что попытается уснуть сама. Барак тоже чувствовал себя усталым и намеревался лечь; в сгущавшихся сумерках я в одиночестве вернулся на свой наблюдательный пост. Полчаса спустя я стал там свидетелем вспышки безудержной жестокости — единственной за все время существования лагеря. До меня долетели шум и отчаянные выкрики на чужом языке. Обернувшись, я увидел, как несколько повстанцев — все в латах, вооруженные пиками — тащат волоком молодого парня, одетого в точности так, как описывал Эдвард: в яркий дублет и шлем с павлиньими перьями. По лицу одного из мятежников текла кровь, у другого кровоточила рука, наспех перевязанная тканью. Я присоединился к толпе зрителей, привлеченных шумом.

— Посмотрите, какого петуха мы поймали! — крикнул один из повстанцев, светловолосый юнец.

— Кто это? — удивленно спросила одна из женщин. — Похож на бродячего фокусника!

— Это кусок дерьма! — презрительно бросил юнец. — Мы с парнями шли по северной части города и наткнулись на маленький отряд этих итальянских ублюдков. Разогнали их в разные стороны, а этого захватили в плен. И почему только говорят, что итальяшки хорошие солдаты? На самом деле они трусливы как зайцы.

Пленник что-то злобно крикнул по-итальянски и тут же получил удар пикой.

— Хватит верещать!

Один из повстанцев сбил с итальянца шлем и вырвал украшавшие его перья:

— Без этого дурацкого петушиного хвоста он вполне мне сгодится. Защитит башку лучше, чем мой прежний, помятый.

— Давайте разденем парня догола! — заорал светловолосый. — Их командира зовут Малатеста; говорят, это значит «скверные яйца». Посмотрим, каковы яйца у этого типа!

Его товарищи встретили это предложение взрывом хохота. Многие зрители смеялись тоже. Через несколько минут разорванная одежда итальянца уже валялась на земле, а сам он остался в нижнем белье, на котором темнели пятна пота. В следующее мгновение белье с него сорвали тоже, обнажив мускулистое тело, покрытое многочисленными шрамами, оставшимися от прошлых кампаний. Он попытался закрыть пах ладонями, но двое повстанцев отвели его руки и заглянули пленнику между ног.

— Обычное хозяйство средней руки, — разочарованно протянул один из них.

— Стыдитесь! — раздался голос тетушки Эверник, присоединившейся к толпе зрителей.

— Заткнись, старая карга, или недосчитаешься зубов! — рявкнул парень, раненный в руку. — Видела, что он со мной сделал? — Повстанец указал на свою рану.

Я тревожно озирался по сторонам, надеясь увидеть кого-нибудь из командиров, способных положить конец этой жестокой потехе.

— Что вы будете с ним делать? — спросил кто-то из зрителей. — Отведете во дворец графа Суррея?

— Нет, слишком много чести! Мы его просто-напросто вздернем на стене! — с жуткой ухмылкой сообщил светловолосый.

Повернувшись к пленнику, он, по-прежнему ухмыляясь, нарисовал в воздухе петлю. Глаза итальянца расширились от ужаса.

— Как бы нам не навлечь неприятностей на свою голову! — задумчиво произнес один из повстанцев.

— Да эти ублюдки-итальяшки наверняка убили пропасть славных норфолкских парней! — взревел белобрысый, поворачиваясь к товарищу. — Неужели мы теперь будем разводить с ним церемонии?

— Если об этом узнает капитан Кетт, вам не поздоровится! — выкрикнул из толпы какой-то старик. — Он запретил убивать пленных!

Я не спешил вмешиваться, ибо понимал, что ненависть, которую повстанцы питали к наемникам, может излиться на всякого, кто попытается спасти итальянца от расправы. Тем не менее, пересилив себя, я все-таки сделал шаг вперед. И заявил:

— Этот человек совершенно прав. Капитан Кетт распорядился доставлять всех пленных во дворец графа Суррея. Ни один из них не должен быть убит.

— Заткнись, чертов горбун! — взревел повстанец, раненный в руку. — Твои паскудные дела нам хорошо известны. Из-за тебя моего приятеля Силаса обвинили в воровстве и вышвырнули из лагеря прочь. Хоть ты и вырядился, как простой человек, ты один из этих сволочных джентльменов и всячески изворачиваешься, чтобы только им угодить. С какой стати ты вздумал заступаться за эту гниду?

— Если вы его убьете, капитан Кетт вас накажет, — отчеканил я.

— Никакого капитана Кетта здесь нет! — процедил один из повстанцев. — Хватит уже разговоров! Вздернем эту мразь, и делу конец!

Пленника увели. Один из парней поднял с земли его сапоги, другой схватил стальной нагрудник, третий — разорванный дублет и штаны. Мне оставалось лишь следовать за толпой, которая двинулась в сторону дворца графа Суррея. Вскоре итальянец и его мучители скрылись за высокими стенами. Через несколько минут я увидел на вершине стены нескольких человек. Они волокли пленника, на шею которого уже накинули петлю. Привязав другой конец веревки к одной из статуй, украшавших стену, повстанцы столкнули свою жертву вниз. Обнаженное тело несколько раз дернулось и безжизненно обвисло. Все произошло ужасающе быстро. Довольные зрители кричали, свистели и улюлюкали.

— Господи, война всегда превращает людей в зверье, — пробормотала тетушка Эверник, стоявшая рядом со мной.

— Некоторые люди всегда остаются людьми, — ответил я, глядя в темноту, усеянную огоньками костров; издалека доносились глухие раскаты грома.

Всю ночь я не мог сомкнуть глаз, томимый воспоминаниями о жутком происшествии. Выйдя из хижины, я уселся на кочке, поросшей травой, и устремил взгляд на Норидж. Стояла глухая ночь, беззвездная и безлунная, ибо небосвод был плотно затянут тучами. Мир и покой, воцарившиеся в моей душе после причастия, ныне исчезли безвозвратно. Сумрак рассекали лишь отсветы огромного костра, полыхавшего в городе, насколько я мог судить, на рыночной площади. Внезапно тишину взорвал оглушительный грохот, заставивший меня подскочить: это наша пушка нанесла по городу первый удар, знаменующий начало битвы. Несколько минут спустя до меня донеслись воинственные крики, и я, ничего не видя в темноте, догадался, что повстанцы устремились по мосту к городским воротам. Время для атаки было выбрано весьма удачно; в отличие от солдат Нортгемптона, жители Нориджа прекрасно ориентировались на городских улицах даже в кромешной тьме. Я опустил голову на руки, думая о своих друзьях: Саймоне и Нетти, Гекторе Джонсоне и Эдварде Брауне.

Через некоторое время все стихло. Я с нетерпением ждал рассвета, который, казалось, нарочно медлил, точно так же как и гроза, которую предвещали отдаленные раскаты грома. Возможно, на этот раз гроза пройдет мимо, подумал я.

Наконец рассвело. Стоило мне бросить взгляд вниз, как сердце мое мучительно сжалось. Вне всякого сомнения, атака оказалась безуспешной. У подножия холма колыхалось людское море — необозримая толпа повстанцев. На траве валялись тела убитых, в стороне перевязывали раненых. Однако я догадался, что, как и во время первого штурма Нориджа, значительная часть нашего воинства находится в резерве. Из северной части города, от Покторпских ворот, долетел звук трубы, и с вершины вниз устремился мощный людской поток. Вновь раздались пушечные удары, более мощные, чем прежде. Выстрелы были нацелены на стены Большого госпиталя; я видел, как они рухнули под градом ядер. Несколько тысяч человек пересекли мост и ворвались в Норидж. Сперва я никак не мог понять, почему канониры избрали себе именно эту цель, но затем сообразил: Холм-стрит с одной стороны ограждали мощные стены собора, а с другой — стены госпиталя. Это позволяло солдатам Нортгемптона превратить улицу в ловушку для нашей армии. Однако теперь, когда стены госпиталя рухнули, ничто не мешало повстанцам вырваться на просторы полей, расстилавшихся за Холм-стрит.