— Любопытно все-таки, кто выпустил на свободу этих шельмецов?
— Тот, кому они заплатили. Или тот, кому заплатил Саутвелл.
— Конечно, подозреваемых в убийстве Эдит у нас хватает, но я бы сделал ставку на этих молодчиков, — заметил Джек. — Мы своими глазами видели, как они забавы ради устроили в Лондоне охоту на беззащитного мальчонку. Мы знаем, что они проломили башку бедному парню из Бриквелла. Думаю, таким подонкам не составит труда прикончить собственную мать.
— И все же я считаю, что они этого не делали, — покачал я головой. — Разумеется, нам надо поговорить с Майклом Воувеллом. Может, от него мы узнаем, существует ли какая-нибудь связь между Гэвином Рейнольдсом и Саутвеллом. Ему, как бывшему управляющему, это должно быть известно лучше, чем любому другому. — Я сунул руку в карман. — Господи, совсем забыл: нам же пришли письма. Причем всем троим.
Так как небо было затянуто тучами, в нашем жилище царил полумрак, и, чтобы прочесть письмо Гая, мне пришлось изрядно напрягать глаза. Почерк его, некогда четкий и ровный, вновь показался мне старческими каракулями. Судя по дате, письмо было написано неделю назад и, значит, разминулось с тем, что сам я на днях отправил доктору Малтону.
Дорогой Мэтью!
Я давно не имею от тебя никаких вестей, но предполагаю, что ты по-прежнему в Норфолке. Каждый вечер я молюсь о твоем выздоровлении и о том, чтобы эти мятежники не причинили тебе никакого вреда. Прости мою стариковскую тревогу, но с тех пор, как я получил письмо от доктора Белайса, прошел уже почти месяц. Если ты в состоянии написать несколько строчек, очень прошу: сделай это. Тамазин сильно беспокоится о Джеке. Особые опасения внушает мне молодой Николас, ведь он, вследствие своего горячего нрава, запросто может вступить в столкновение с мятежниками. У нас в столице только и разговоров что об этой смуте. Все боятся, что она докатится до Лондона. Поговаривают даже, что мост в Ричмонде будет снесен, дабы лишить мятежников из Кента и Суррея возможности переправиться через реку.
Что касается меня, то, как сие ни печально, я угасаю с каждым днем. Путь, который мне выпало пройти по грешной земле, подходит к концу, и я готов оставить этот мир. Скорблю лишь об участи Англии в годину столь тяжких испытаний. К счастью, рядом со мной такие надежные друзья, как Фрэнсис и Тамазин. Надеюсь в самом скором времени узнать, что вы трое — ты, Джек и Николас — целы и невредимы.
Твой любящий друг
Гай Малтон
«Господи, только бы Гай поскорее получил мое последнее письмо!» — подумал я. Мысль о том, что, вернувшись домой, я, возможно, уже не застану старого друга в живых, заставила меня содрогнуться.
— Что пишет Тамазин? — спросил я, повернувшись к Бараку.
— Ее письмо разминулось с тем, что я отправил несколько дней назад, — нахмурившись, проворчал он. — Она считает, что с моей стороны очень жестоко ничего не сообщать ей о себе. Спрашивает, где я сейчас. Пишет, что дети по мне скучают… — Голос его дрогнул. — Господи Исусе, похоже, Тамми думает, что почта плохо работает по моей вине. Неужели эта безмозглая баба не знает, что творится в стране?
— Тамазин вовсе не безмозглая, и тебе это известно, — возразил я. — Она прекрасно знает, что происходит сейчас в Англии, и именно поэтому так о тебе беспокоится.
— Что ж, надеюсь, скоро она получит мое письмо, — буркнул Барак. — А не получит, так и наплевать. Жалуется, что деньги у нее подходят к концу. Словно бы я могу ей чем-то помочь отсюда, из Норфолка. Да уж, судя по письму Тамми, настроение в столице тревожное. Всех, кто с сочувствием отзывается о мятежниках, хватают на месте и тащат в тюрьму. Но Лондон всегда был оплотом правительства. Думаю, любой мятеж обречен там на поражение.
«Да, похоже, каждое слово Тамазин Джек истолковывает в дурном смысле, — вздохнул я про себя. — Над супружеским счастьем этих двоих явно нависла угроза».
— Беатрис чудом получила мое письмо, — сообщил Николас. — Спрашивает, где я сейчас, видел ли мятежников и так ли они ужасны в действительности, как их описывают. По словам Беатрис, матушка ее считает бунтовщиков еретиками и приспешниками дьявола. Она полагает, что, присмотревшись получше, я непременно увижу среди них черную фигуру с рогами и копытами. Что касается самой Беатрис, то она не верит в подобные выдумки, но просит меня не щадить смутьянов и при всяком удобном случае разить их своим благородным мечом. — Внезапно Николас расхохотался, уронив голову на руки. — «Рога и копыта»! «Разить смутьянов своим благородным мечом»! Прежде я считал, что красота и невинность Беатрис обворожительны, а теперь вот думаю: интересно, что бы с нею стало, окажись она здесь, в лагере, без красивых платьев и изысканных духов? Кстати, печать взломана. Значит, письмо читали, и, уж конечно, оно еще сильнее настроило мятежников против меня. Словно бы мне не хватает неприятностей без Беатрис и ее глупостей! — Он в сердцах бросил письмо на пол. — Господи Исусе, ведь есть же на свете такие женщины, как Изабелла: смелые, разумные, здравомыслящие!
Овертон схватил гребень, который недавно купил у разносчика, и провел им по своим спутанным рыжим волосам:
— Эти чертовы вши сведут меня с ума!
Глава 50
В тот день мне удалось отыскать цирюльника. Он принимал клиентов на улице перед своей хижиной, в то время как его сосед-сапожник громогласно призывал всех желающих залатать башмаки или поставить на них новые подметки. Прогуливаясь по лагерю, я то и дело ловил на себе неприветливые взгляды. Новость о побеге братьев Болейн облетела всех, а после вчерашнего судебного заседания я стал заметной фигурой; теперь многие знали, что прежде я расследовал дело их отца. Какой-то юнец, стащив штаны, показал мне голую задницу. Меня вновь стали считать врагом, и с этим ничего нельзя было поделать.
Небо потемнело еще сильнее; холодный ветер, прилетевший с запада, шелестел в сухой пожелтевшей траве. Вдалеке, над болотами, тучи рассекла беззвучная вспышка молнии. Пара лошадей, выбиваясь из сил, тащила по песчаной дороге повозку, на которой стояли две здоровенные пушки.
— Это трофеи из Старого Пастонхолла! — крикнул один из солдат, сопровождавших повозку.
Слова эти были встречены радостными возгласами.
Цирюльник оказался дружелюбным и словоохотливым малым; он сообщил, что пришел сюда из Грейт-Массингхэма вместе с другом по имени Томас, крысоловом, чьи услуги пользуются в лагере большим спросом. Едва он успел привести мою бороду и волосы в пристойный вид, как кто-то громко назвал меня по имени:
— Это же мастер Шардлейк! Я его знаю! Хотя он и законник, однако человек добрый!
Повернувшись, я увидел Саймона Скамблера, худого и чумазого, но тем не менее живого и здорового. Стоя в окружении десятка повстанцев, он указывал им на меня.
— Слава богу, — прошептал я и, расплатившись с цирюльником, поспешил к этим людям.
Между ними шел жаркий спор. Скамблер что-то горячо доказывал и, казалось, был готов расплакаться. Какой-то пожилой человек в потрепанном дублете с любопытством наблюдал, как парнишка, по своему обыкновению, яростно размахивает руками. Другие повстанцы, помоложе, хохотали.
— Мастер Шардлейк, замолвите за меня словечко! — взмолился Скамблер. — Они хотят прогнать меня прочь! Пожалуйста, скажите им, что я вполне гожусь в бунтовщики!
— Тише, Саймон, — улыбнулся я. — Как ты здесь оказался? Я искал тебя в Норидже.
— Я просил милостыню! — сообщил парнишка. — Но подавали совсем плохо. Честно сказать, я едва не протянул ноги от голода! — (И действительно, сквозь прорехи в рубашке видны были его выступающие ребра.) — А потом я услышал про этот лагерь. Мне сказали, что здесь собрались добрые люди, которые хотят помочь бедным.
— Я видел этого дурня в Норидже! — сообщил один из юношей. — Он вечно носился по улицам как ошпаренный! — Он повернулся к пожилому мужчине. — Поверьте моему слову, мастер Тудденхэм, нам здесь этот чокнутый ни к чему. От таких, как он, одни неприятности! Да и сейчас парень, похоже, в стельку пьян!
