Роберт Кетт с размаху грохнул кулаком по столу, заставив всех вздрогнуть. Поднявшись, он рявкнул куда громче, чем это получалось у Николаса и Тоби:

— Я доверял тебе, Локвуд! Я считал тебя человеком, готовым сражаться за справедливость! Но сегодня все мы убедились, что ты гнусный обманщик. Ложь и клевета — плохие помощники для тех, кто намерен изменить мир к лучшему. Этот парень прав: ты радеешь отнюдь не о всеобщем благе. Отныне ты мне не соратник!

Тоби, потрясенный, отступил на несколько шагов. А Кетт, обратившись к повстанцам, провозгласил:

— Итак, настало время решить, виновен ли Николас Овертон.

Раздалось несколько возгласов «Виновен!», но их перекрыл мощный хор голосов, кричавших: «Не виновен!» Все мои тревоги о том, что Николас не сумеет завоевать расположение толпы, оказались напрасными. Он одержал победу.

Кетт повернулся к нему:

— Мастер Овертон, вы признаны невиновным. И теперь, по своему выбору, вы можете остаться в лагере или же покинуть его с миром.

Николас бросил взгляд на меня и Барака и произнес:

— Если вы позволите, капитан Кетт, я останусь здесь, со своими друзьями.

Тоби, вновь выступив вперед, указал на Николаса и завизжал как резаный:

— Дело не кончено! Мы еще посмотрим, кто кого!

Мне вспомнились слова Майкла Воувелла о том, что Локвуд повредился в рассудке. Сопровождаемый презрительными взглядами, Тоби резко повернулся и начал протискиваться сквозь толпу, которая расступалась перед ним, как Красное море перед евреями. Николас, слегка пошатываясь от волнения, подошел к нам с Бараком. Кетт сделал мне знак приблизиться.

— Садитесь рядом со мной, мастер Шардлейк, и будьте моим советчиком. Нам предстоит разобрать еще несколько дел — о грабеже и мародерстве, — сказал он, и голос его дрогнул от отвращения.

Напряжение, достигшее во время суда над Николасом максимального накала, после благополучного разрешения дела резко пошло на убыль, по крайней мере для меня. К помосту подвели с полдюжины повстанцев, которых их товарищи обвинили в грабеже. Всеобщее негодование вызвало не то обстоятельство, что они опустошили дома нориджских богатеев, но лишь то, что они утаили награбленное, отказавшись сдать его в общую казну. Все чужое добро, обнаруженное в их жилищах, было представлено суду в качестве вещественного доказательства. А добра этого, надо сказать, оказалось немало — столовое серебро, украшения с драгоценными камнями, вазы, золотые монеты. Все подсудимые, за исключением двоих, были признаны виновными и приговорены к изгнанию из лагеря.

Последним разбиралось дело повстанца, который воровал у своих товарищей. Этот человек средних лет, тощий, одетый в лохмотья, производил жалкое впечатление; лицо, покрытое сетью багровых прожилок, выдавало в нем горького пьяницу. Обвинитель, один из сотников, сообщил, что подсудимый, житель Нориджа, пришел в лагерь десять дней назад. После того как он поселился здесь, у его соседей начали пропадать вещи. В хижине его был произведен обыск, и все украденное обнаружилось в яме, выкопанной в земляном полу. Вещи эти были доставлены в суд в большом кожаном мешке, содержимое которого обвинитель представил на всеобщее обозрение. Добыча лагерного вора оказалась куда более скудной, чем трофеи городских грабителей: потрепанное Евангелие, дешевое ожерелье из каких-то разноцветных камешков, несколько тонких серебряных колец и брошка из сплава золота и меди. Впрочем, не вызывало сомнений, что для своих владельцев все это имущество обладает немалой ценностью.

Обвиняемый, которого звали Дортон, произнес хриплым надтреснутым голосом:

— Признаю, капитан Кетт, я действительно взял все эти вещи. Но скажу честно, я не считаю себя великим грешником. Я всего лишь бедный человек, на всем белом свете у меня нет ни единой родной души. Господь наш Иисус Христос по милосердию прощал даже тех, кто совершил преступления куда более тяжкие. Так неужели Он не простит меня?

— Полагаю, откровенного признания Дортона достаточно, чтобы доказать его вину? — вполголоса осведомился у меня Кетт.

Я молча кивнул.

— Надеюсь, Господь наш Иисус Христос простит тебя, — повернулся Кетт к подсудимому. — Но бедный человек не должен посягать на имущество других бедных людей. По законам нашей страны тебя следует отправить на виселицу, но мы будем милосердны и сохраним тебе жизнь. Уходи из лагеря прочь и никогда более не возвращайся.

Последние слова Кетта донеслись до меня, словно сквозь туман, ибо, взглянув на лежавшую на столе груду украденных вещей, я внезапно заметил блеск чистого золота. То было женское обручальное кольцо, красивое и дорогое. Взяв его в руки, я, прищурившись, разобрал надпись на внутренней стороне: «Джон Болейн 1530 Эдит Рейнольдс». Передо мной было обручальное кольцо Эдит Болейн. Мне вспомнилось, что, когда она посещала Томаса Перри, на ее распухших пальцах не было никаких украшений. Каким-то непостижимым образом кольцо оказалось здесь, среди убогих вещей, украденных у обитателей повстанческого лагеря.

На мгновение голова у меня закружилась, в точности так, как нынешним утром в хижине. Потирая лоб рукой, я слышал, как Кетт приказывает Дортону сообщить, где именно он украл ту или иную вещь, дабы вернуть ее владельцу. В другой руке, влажной от пота, я сжимал обручальное кольцо Эдит. Владельцы начали подходить к столу и указывать на свое имущество; обвиняемый, понурив голову, стоял рядом. Когда последняя вещь была возвращена хозяину, я разжал ладонь и показал Кетту кольцо.

— Чье это? — с недоумением спросил он. — Это кольцо принадлежало женщине, дело об убийстве которой я расследовал. Видите, здесь выгравированы ее имя и имя ее супруга?

— Нам сейчас не до этого, — покачал головой Кетт, перебирая бумаги. — Если хотите, можете оставить кольцо у себя. А мне нужно срочно вернуться в город. Спасибо за помощь, мастер Шардлейк. Полагаю, сегодня наши люди поняли, что мы не намерены относиться к воровству снисходительно. Кстати, насчет Овертона. Постарайтесь занять парня какой-нибудь работой, дел в лагере полно.

— Разумеется, Николас не будет бездельничать. Но прошу, позвольте мне допросить вора и узнать, где он взял это кольцо.

— Хорошо, я велю его задержать. Эй, погодите! — окликнул Кетт стражников, которым было поручено выпроводить изгнанников из лагеря. — Приведите сюда Дортона. Адвокат Шардлейк хочет поговорить с ним.

Я сделал Николасу и Бараку знак подойти. Дортон, съежившись, смотрел на нас исподлобья.

— Где вы взяли это кольцо? — спросил я, показывая ему свою находку.

— Все прочие вещи я украл в чужих хижинах, сэр, а это кольцо послал мне Господь, — пробормотал он.

Солдат, слышавший его слова, покачал головой. И рявкнул:

— Отвечай толком, когда тебя спрашивают, ты, мешок с дерьмом! Иначе на прощание получишь не только пинок под задницу, но и пару хороших зуботычин!

— Дортон, объясните, что вы имеете в виду? — вполголоса осведомился я.

— Клянусь, я не украл это кольцо, а нашел его. Шел к своей хижине и увидел, как оно лежит на земле, сверкая на солнце. Это было дней десять назад, еще до того, как погода изменилась. Наверное, кто-то его потерял.

— Толстенное обручальное кольцо из чистого золота? — фыркнул стражник. — Ну и откуда такое у наших?

— Богом клянусь, я говорю правду! — дрожащим голосом пролепетал Дортон. — Зачем мне врать после того, как я сознался во всех прочих кражах?

— Я вам верю, — кивнул я. — Это кольцо принадлежало женщине, которую я знал. Возможно, кроме него, вы нашли что-нибудь еще?

Дортон сунул руку в карман своей потрепанной грязной куртки и извлек гребешок для вычесывания гнид, меж зубьев которого застряли крошечные тельца паразитов.

— Эта штуковина лежала рядом. Я решил, что мне она пригодится.

— И больше ничего?

— Нет, Богом клянусь, ничего. Я думал продать кольцо на нориджском рынке, но тут разразилась битва, а потом… — Дортон осекся, но его дыхание, насквозь пропахшее пивом, недвусмысленно говорило о том, что было после.