— А что, если правительство направит против вас войска, как это уже было с мятежниками на юго-западе страны?

— Люди, которые подняли восстание на юго-западе, ратовали за возращение католической мессы, — покачал головой Роберт. — А мы ничего не имеем против церковных реформ. Да и где Королевскому совету взять войска, чтобы направить их против нас? Часть английской армии воюет в Шотландии, часть брошена на запад. На нас солдат попросту не хватит.

— Тем не менее, сэр, прежде чем предпринять следующий шаг, вы должны все как следует обдумать, — сказал я, глядя ему в лицо, внезапно ставшее серьезным и хмурым.

— Нам выпал шанс изменить жизнь, и мы не должны его упускать, — бросил собеседник.

Я счел за благо промолчать.

— Приятно было побеседовать с вами, мастер Шардлейк, — произнес Кетт, и лицо его вновь осветила улыбка. — В отличие от своих коллег-законников, вы говорите прямо, без всяких околичностей. Завтра я собираюсь в Норидж, нанести ответный визит Кодду и Элдричу. Если желаете, можете тоже сходить в город, навестить своих друзей и знакомых. А во вторник под Дубом реформации состоится первый судебный процесс. Надеюсь, вы поможете нам соблюсти закон и не погрешить против справедливости. Я жду ваших советов и наставлений. — Помолчав, он добавил: — Я слышал, ваш друг Барак неплохо пишет левой рукой?

— О да, Джек делает сие весьма ловко. Он приложил немало усилий, чтобы научиться этому.

— Превосходно. Значит, во время суда он будет вашим писцом. Этот человек предан нашему делу всей душой, — проронил Роберт, буравя меня взглядом.

— Полагаю, вы правы, — кивнул я.

Неожиданно на ум мне пришла Тамазин, тщетно ожидавшая вестей от мужа в далеком Лондоне.

«Да уж, — подумал я, — Кетт умеет добиваться своего. Незаметно для себя самого я тоже стал неотъемлемой частью жизни повстанческого лагеря».

На следующее утро все обитатели лагеря, по обыкновению, поднялись на рассвете. День вновь обещал быть жарким. Минувшей ночью я спал крепко, несмотря на духоту, стоявшую в хижине, где едва хватало места для нас троих. Все мы насквозь пропахли потом, но давно притерпелись к густому запаху, исходившему от множества тел, в том числе и от своих собственных. Бороды наши отросли и походили на три небольшие копны: у меня седая, у Барака — каштановая, а у Николаса — рыжая.

Вдова Эверник раздала всем по ломтю хлеба и сыра. С аппетитом проглотив этот немудреный завтрак, я неожиданно подумал о том, что еще две недели назад мысль о жизни в столь суровых походных условиях привела бы меня в ужас. Как ни странно, несмотря на изнуряющую жару, необходимость спать на копне папоротника и постоянно ходить пешком, я чувствовал себя бодрым, как никогда прежде. Тело мое, имевшее прискорбную склонность распадаться на отдельные страдающие части, ныне превратилось в единый отлаженный организм. Впрочем, я помнил, что после недавнего ушиба мне следует соблюдать осторожность.

До меня долетел смех: соседи наши веселились, вспоминая вчерашний визит олдермена Элдрича. Выяснилось, что он жил в Свордстоуне, в трех милях отсюда, и в Норидж его доставил отряд повстанцев.

— Теперь-то, братцы, он строит из себя друга бедняков, — с удовольствием заметил кто-то.

После завтрака бо́льшая часть мужчин принялась за работу, однако некоторые вместе с женщинами отправились в Норидж, на рынок. Накануне вечером командиры сотен, сопровождаемые бывшими солдатами, обошли лагерь, раздавая деньги, нечто вроде зарплаты, — каждому по шиллингу. То были новые, обесцененные шиллинги, но тем не менее на них можно было что-то купить.

Юный Нетти, в кожаной куртке без рукавов и потертых кожаных штанах, вертел монетку в своих темных загрубевших пальцах.

— Давненько я не держал в руках денег, — вздохнул он.

— Ты сегодня опять будешь работать в лесу, на валке деревьев? — спросил я.

— Нет, сегодня мне досталась работа намного лучше! Один из плотников взялся научить меня пилить доски. Может, когда все это закончится, я стану его подмастерьем.

— Собираешь вернуться в Сандлингс?

— Нет, я хотел бы остаться в Норидже. Честно сказать, море мне не по душе.

Глядя на парнишку, я вспомнил злополучного Уолтера, которого нашли на берегу с проломленной головой. Как видно, Нетти подумал о том же, ибо он подался вперед и сообщил:

— Вчера в лагерь пришли еще несколько человек из Сандлингса, в том числе один из моих старых приятелей. Он жил в той же деревне, что и бедолага Уол Пэдбери. Надо бы его порасспрашивать, может, он что-то знает.

— Если ты с ним поговоришь, буду тебе крайне признателен.

Старый Джонсон поднялся на ноги:

— Спасибо за завтрак, тетушка Эверник. Я не смогу быть на утреннем богослужении, так что помолитесь о спасении моей души.

— Уже на работу, брат?

— У меня нынче пропасть дел, поэтому рассиживаться некогда.

— Значит, мы с друзьями можем отправиться в Норидж без охраны? — осведомился я.

— Да, таков приказ.

Старый солдат с сомнением взглянул на Николаса; тот в ответ лишь злобно сверкнул зелеными глазами.

После завтрака повстанцы стали собираться на богослужение, которое проводил Томас Коннерс. Он придерживался евангелического тона, призвав паству помнить, что все наши дела и помыслы ведомы Господу, соблюдать умеренность и жить в мире и согласии с окружающими. Упомянул он также о пагубе алчности и подробнейшим образом остановился на искоренении плотской распущенности. Несомненно, каждое слово в его проповеди было обдуманно и тщательно взвешенно. Любопытно, много ли в лагере убежденных протестантов, размышлял я. Разумеется, такие имелись, но, вполне вероятно, были и те, кто просто держал нос по ветру, рассчитывая на поддержку лорда-протектора. Однако сторонники традиционной Церкви — каковых просто не могло здесь не быть — предпочитали не высовываться.

После службы люди, многие с корзинками в руках, двинулись по дороге, ведущей в Норидж. Мы с Николасом и Бараком направились к отвесному склону. По пути мы видели, как несколько человек рыли очередную яму для останков заколотых овец. Вонь вокруг стояла просто невыносимая.

С вершины холма мы наблюдали, как люди, спустившись, пересекли Епископский мост, вошли в открытые ворота и оказались за городскими стенами. Чувствовалось, что настроение у всех приподнятое. Лишь бродячие торговцы, явившиеся в лагерь сегодня, имели удрученный вид, сознавая, что конкуренции с городским рынком им не выдержать.

— Что ж, идем и мы, — сказал я, повернувшись к Николасу и Бараку.

— Было бы неплохо, если бы мне вернули меч, — проворчал Николас. — Явиться в город без оружия, в лохмотьях, как простой крестьянин, — это стыд и позор.

— Скажи спасибо, что тебя вообще выпустили, — буркнул Барак, прилаживая свою железную руку. — Если мы посетим всех своих знакомых, то поход того и гляди затянется до вечера, — повернулся он ко мне. — У вас хватит на это сил?

— Надо постараться успеть как можно больше! — заявил я. — Первым делом необходимо сходить в «Девичью голову», посмотреть, не пришла ли на мое имя какая-нибудь почта, и отправить свои собственные письма. Если Изабелла по-прежнему живет в трактире на рыночной площади, надо отдать ей деньги, которые мы отобрали у Фловердью. Потом побываем в замке, навестим Джона Болейна. Конечно, мне бы очень хотелось повидаться с Джозефиной и Эдвардом. А если останется время, заглянем к тетке Скамблера… Может, ей известно что-нибудь о племяннике. Кстати, Джек, ты написал Тамазин?

— Ну да, а как же иначе. Доложил, что здоров и моей драгоценной жизни ничего не угрожает. Но обстановка в Норфолке такая, что я вряд ли смогу вернуться домой в ближайшее время.

— Примерно то же самое я сам написал Гаю, — кивнул я. — А также мастеру Пэрри. Правда, Пэрри я сообщаю, что по мере возможности намерен продолжить расследование дела Болейна.

Барак окинул взглядом лагерь, скопище крохотных деревянных лачуг.