— Подобный поворот событий вполне возможен, — заметил я вполголоса, так чтобы не слышала Джозефина.

За разговором мы совершенно перестали обращать внимание на то, что творится в природе. Внезапно темное небо разрезала ослепительно-яркая вспышка молнии, за которой последовал оглушительный раскат грома, прогрохотавший прямо над головой. В следующее мгновение хлынул ливень, еще более сильный, чем две недели назад; дождевые струи стояли сплошной стеной, не позволяя рассмотреть, что творится в ярде от тебя. Джозефина выхватила у меня Мышку, прижала к груди и помчалась в лагерь. Мы с Нетти и Бараком бежали за ней, шлепая по жидкой грязи, в которую моментально превратилась земля. К счастью, дождь длился менее часа, впрочем даже за это время он успел произвести в лагере немало разрушений.

Когда я отважился высунуть нос из хижины, на прояснившемся небе сиял месяц, а воздух был свеж и неожиданно прохладен. Невзирая на бесчисленные лужи, я вновь отправился к вершине холма. Ливень был так силен, что погасил костры, горевшие на улицах Нориджа; как утверждали впоследствии наши недруги, это был знак, что Господь против бунтовщиков.

До меня донеслись голоса, скрип колес и топот лошадиных копыт. Несколько повстанцев, изможденных и грязных, вели под уздцы лошадей, тащивших повозки с пушками. Усталые животные беспокоились из-за грозы, и их приходилось всячески понукать и уговаривать. Я вздохнул с облегчением, увидав Саймона Скамблера, целого и невредимого, хотя и заплаканного.

— Это пушки маркиза Нортгемптона, приятель! — радостно сообщил один из повстанцев. — Теперь они наши!

Победа над войсками Нортгемптона стала кульминацией восстания. Хотя мы многократно превосходили неприятеля численностью, многие из мятежников еще были зелеными новобранцами, всего лишь месяц назад впервые взявшими в руки оружие, и то, что они сумели разгромить правительственную армию, в рядах которой было немало опытных в военном деле наемников, стало настоящим подвигом. Простые люди Норфолка сражались за свою свободу, и это придавало им мужества.

Однако после изгнания неприятеля из Нориджа обстоятельства повернулись в нелучшую для нас сторону. На обратном пути в Лондон армия Нортгемптона успешно атаковала повстанческий лагерь в Тетфорде, и на Маусхолдском холме вновь появились беженцы, многие из которых были ранены. Погода тоже переменилась; после грозы, разразившейся в день битвы, стало заметно холоднее. Солнечные дни теперь выдавались редко, постоянно моросил дождь, прилетевшие с северо-востока пронзительные ветры дышали осенью. Люди, прежде изнемогавшие от жары, теперь без конца сетовали на холод и сырость. Правду сказать, ненадежные наши жилища плохо защищали от капризов погоды, а заниматься военной подготовкой под дождем и ветром было мучительно.

В первый вечер после сражения и на следующий день повстанцам, донельзя усталым и нуждавшимся в отдыхе, вновь пришлось исправлять разрушения, причиненные грозой. К счастью, песчаная почва быстро впитывала влагу. Тем не менее многие хижины были затоплены, а пожитки их обитателей промокли насквозь. По лагерю пронесся слух, что завтра, в субботу, нориджский рынок будет открыт, и люди рассчитывали купить себе новую одежду взамен испорченной. Настроение, царившие в лагере, представляло собой странную смесь ликования и печали, ибо победа была одержана дорогой ценой: погибло триста пятьдесят человек, и многие оплакивали потерю друзей и родных.

Что до меня, то я испытывал настоятельную потребность побывать в Норидже. Мне не терпелось узнать, что сталось с Николасом, Изабеллой, Чаури и Джоном Болейном. Однако Эдвард Браун, появившийся в лагере вечером после битвы, упорно советовал мне воздержаться от похода в город, по крайней мере в ближайшие дни. Роберт Кетт, как выяснилось, обосновался в кафедральном соборе, где и устроил свой штаб. По словам Эдварда, Кетт не сомневался, что отныне все важные посты в городе будут занимать его соратники; тем не менее Августин Стюард, сваливший всю ответственность за сдачу Нориджа на мэра Кодда, сохранил свою должность. В соборе находятся раненые, численность которых превышает три сотни, сообщил Эдвард; городские лекари оказывают им помощь. Во дворе собора устроили конюшню. Епископ Рагге до поры до времени затаился в своем доме. Кетт отдал приказ, согласно которому конфискации подлежит имущество лишь тех горожан, которые пособничали нашим врагам; но, несмотря на это, некоторые повстанцы хватают все, на что положили глаз. Впрочем, Кетт уже организовал патрули, которые должны прекратить грабежи и восстановить в Норидже порядок. К тому же им предстоит убрать и похоронить множество трупов — человеческих и лошадиных, — которые сейчас валяются на городских улицах.

Слушая Брауна, я то и дело бросал обеспокоенные взгляды на Саймона Скамблера, сидевшего с нами у костра. Мальчишка бессмысленно озирался по сторонам, размахивая руками и напевая обрывки каких-то песен.

— Заткни свою чертову пасть! — донеслось из ближайшей хижины.

— Сегодня ему пришлось еще тяжелее, чем в прошлый раз, — вполголоса заметил Браун. — Слишком много крови. Думаю, когда вы пойдете в Норидж, вам стоит захватить Саймона с собой. Пусть ухаживает за лошадьми, которые стоят во дворе собора. Это поможет ему прийти в себя.

Джозефина, как видно догадываясь, что нам с Эдвардом нужно переговорить о вещах, не предназначенных для ее ушей, все это время оставалась в хижине, а теперь присоединилась к нам.

— Что творится с Саймоном? — спросила она, вытирая руки о фартук.

— Он всего лишь увидел собственными глазами, что в сражениях люди проливают кровь и погибают, — не без раздражения ответил Эдвард.

Страх, который война внушала Джозефине, вызывал у него сочувствие, ибо она была женщиной; однако подобный страх отнюдь не пристал взрослым мужчинам, а Скамблера уже нельзя было считать ребенком.

Джозефина, слегка нахмурившись, подошла к Саймону.

— Привет, парень, — сказала она. — Вижу, у тебя глаза на мокром месте. Расскажи мне, что случилось.

— Сегодня я снова видел, как люди распадаются на части, а из их тел хлещет кровь, — дрожащим голосом ответил мальчишка. — Бедный, бедный Гектор Джонсон! — пробормотал он, уронил голову на руки и разрыдался.

Джозефина заключила его в объятия. Саймон, казалось, был слегка удивлен, — возможно, прежде никто и никогда не обнимал его. Однако, мгновение поколебавшись, он тоже обнял ее.

— Плачь, если тебе хочется, приятель, — негромко произнесла она. — Таких слез нечего стыдиться. Когда я была маленькой девочкой, я насмотрелась во Франции подобных ужасов. Но теперь это все позади.

Саймон лишь всхлипывал, прижимаясь к ее груди.

— Позади? — эхом повторил Барак; он снял свой протез и потирал культю, которая всегда ныла к перемене погоды. — Хорошо, кабы так!

В течение двух следующих дней я, следуя совету Брауна, не покидал Маусхолдский холм. Сам Эдвард вернулся в Норидж уже на следующее утро. Военных учений в тот день не было: командиры поняли, что людям необходимо дать передышку. Погода оставалась пасмурной, ветер дышал прохладой. Пытаясь развеяться, я отправился на прогулку. Проходя мимо дворца графа Суррея, я заметил, что труп итальянского наемника исчез. Обитатели лагеря сидели у порога своих хижин, глядя в затянутое серыми тучами небо. Я присоединился к повстанцам, устроившимся вокруг костра. Какой-то парень лет тридцати рассказывал, что из деревни, где осталась его семья, доходят скверные вести: такого плохого урожая, как нынешний, не было много лет подряд, а вчерашний ливень, положивший колосья, лишь усугубил дело. Его товарищ заметил, что теперь правительство наверняка двинет на нас войско во много раз больше прежнего; по слухам, в Девоне против повстанцев было брошено десять тысяч солдат.

— С такими полчищами нам будет справиться потруднее, — угрюмо пробормотал он.

Третий, зеленый юнец, пребывал в более радужном настроении.