Но Кетт уже заметил меня. Он — человек, которого я начал считать своим другом, — злобно рявкнул:

— О мастер Шардлейк! До меня дошла скверная новость о вашем помощнике, этом мерзавце Овертоне!

— Не сомневаюсь, что эту новость сообщил вам Тоби Локвуд, — ответил я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Капитан Кетт, вам известно, что Локвуд давно уже затаил злобу против Николаса. Прежде вы не придавали значения его наветам.

Однако Кетт находился в слишком скверном расположении духа, чтобы слова мои возымели действие.

— Я прекрасно помню, что мастер Овертон всячески поносил и ругал простых людей. Его выпустили из-под стражи только потому, что вы замолвили за него словечко. А теперь этот тип заявляет, что меня следует посадить под замок, а наш лагерь называет сборищем неотесанных болванов!

— Сэр, поверьте, это злостная клевета. Я присутствовал при разговоре Тоби и Николаса. Дело было после стычки из-за Уортона, поблизости от дороги, по которой арестанта повели в Норидж. Стоял я слишком далеко, так что слов разобрать не мог. Но без сомнения, то был мирный разговор, ничуть не похожий на ссору. Локвуд оклеветал Николаса, чтобы отомстить ему.

— Локвуд утверждает, что еще два человека слышали предательские речи вашего помощника, — заявил Уильям Кетт.

— Значит, он нашел еще двух лжецов! — гневно бросил я. — И наверняка заплатил им!

— Гляди-ка, адвокат Шардлейк называет наших людей лжецами, — ухмыльнулся Уильям, повернувшись к брату.

Роберт несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

— У Локвуда имеются свидетели, и у нас нет оснований ставить их слова под сомнение, — пробурчал он. — Я приказал отвести Овертона в Нориджский замок. Там он будет находиться до тех пор, пока я не отдам другой приказ. — По своему обыкновению, Кетт взглянул на меня так пристально, словно хотел прочесть мои мысли. — А вы, мастер Шардлейк, впредь будьте осмотрительнее!

В ту ночь мы с Бараком остались в нашей крытой дерном хижине вдвоем: Скамблер переселился к своему сверстнику Нетти. Тем не менее спали мы плохо. Вечером, когда мы вернулись на стоянку после неудачной встречи с Кеттом, Саймон спросил, где Николас. Я рассказал о постигшем нашего друга несчастье, и вскоре новость распространилась по всему лагерю. Саймон, успевший привязаться к Овертону, ходил как в воду опущенный. Все прочие бросали на нас любопытные взгляды.

Обсудив ситуацию, мы с Бараком решили выждать, когда Кетт будет в хорошем расположении духа, и обратиться к нему вновь. Уповая на присущее Роберту чувство справедливости, я рассчитывал, что капитан не откажется вызвать Тоби и двух его свидетелей, дабы они повторили свои обвинения в присутствии Николаса.

— Возможно, Кетт захочет устроить судилище под Дубом реформации, — заметил Барак. — Для Ника это может плохо закончиться, ведь он не пользуется симпатией у здешнего народа.

— Ты прав. Именно поэтому разговаривать с Кеттом следует с большой осторожностью.

— Черт бы побрал этого Тоби Локвуда! — в сердцах воскликнул Джек. — Кто бы мог подумать, что он окажется такой мстительной канальей?! Дай мне волю, я бы сделал из него отбивную!

— Если встретишься с Локвудом, не вздумай распускать руки! Это лишь обернется новыми неприятностями, — предостерег я. И, усмехнувшись, добавил: — Хорошо, что ты сейчас не наливаешься каждый вечер пивом.

— Если я и выпивал лишнее, на то всегда имелась причина, — пожал плечами Барак. — После заседаний этого выездного суда, будь он трижды проклят, мне хотелось обо всем позабыть.

Я вышел из хижины, чтобы умыться. В грозу обитатели лагеря наполнили чистой дождевой водой все свободные ведра и тазы, и теперь, впервые за долгое время, у нас ее было вдоволь. Солнце уже село. Лагерь погружался во тьму, лишь кое-где горели костры: яркие точки в сгущавшемся сумраке. Над головой моей бесшумно пролетела летучая мышь. Я немножко прошелся в сторону обрыва; у караульных постов пылали факелы; внизу, словно россыпь искр, сияли огни Нориджа. Завтра, девятнадцатого июля, будет ровно неделя, как мы обосновались на Маусхолдском холме, вспомнил я.

Утром Бараку поручили составить опись досок и бревен, доставленных в лагерь для починки загонов для скота. Кетт и его коменданты настаивали на том, чтобы все запасы подвергались строгому учету. Саймон Скамблер вновь отправился к лошадям. Посыльный, которого прислал Кетт, сообщил мне, что сегодня судов вновь не будет, так как работы по устранению последствий бури еще не закончены. Предоставленный самому себе, я решил отыскать Майкла Воувелла и узнать, что ему известно об отношениях между семействами Рейнольдс и Саутвелл.

Первым делом я направился к Дубу реформации, излюбленному месту сбора жителей лагеря. По пути я, к немалому удивлению, встретил преподобного Мэтью Паркера; лицо его было багровым от гнева, а белый стихарь весь залеплен грязью. Прихрамывая, он шел в сторону дороги, ведущей в Норидж. Вслед за ним шагали еще один священник и двое слуг. Заметив мой изумленный взгляд, Паркер сердито сверкнул на меня глазами. По всей видимости, моя грязная рубашка, широкополая шляпа, седые борода и волосы ввели его в заблуждение и он принял меня за пожилого крестьянина.

Подойдя к Дубу реформации, я застал там многолюдное сборище. За исключением нескольких человек, лица которых выражали крайнее неодобрение, все собравшиеся пребывали в превосходном настроении. Взгляд мой сразу выхватил из толпы статную фигуру Майкла Воувелла, который перебрасывался шуточками с какими-то молодыми парнями. На нем были кожаные штаны и куртка, а лицо потемнело от загара.

— Что здесь произошло? — осведомился я, подойдя поближе. — Я только что встретил преподобного Паркера. Вид у него был, мягко говоря, не слишком довольный.

Слова мои вызвали новый взрыв хохота у молодых парней, стоявших рядом с Воувеллом.

— Паркер заявился сюда, когда преподобный Коннерс проводил утреннюю службу, и заявил, что прочтет проповедь, — с улыбкой пояснил Майкл. — Взгромоздился на помост и принялся честить нас за то, что прошлым вечером мы напились как свиньи. А потом этот чертов перечник заявил, что мы должны разойтись по домам, так как члены Комиссии по огораживаниям не нуждаются в нашей помощи. Ну, это-то, может быть, и верно, — добавил он с ухмылкой.

Бывший управляющий Рейнольдса изменился самым кардинальным образом; в нем трудно было узнать того солидного и уравновешенного человека, с которым я познакомился в Норидже несколько недель назад. Он явно предпочитал общество людей значительно моложе себя, настроенных весьма вольнодумно. Как и его молодые друзья, Воувелл впервые в жизни получил возможность открыто выражать собственные чувства и теперь просто упивался ею.

— Прошли те времена, когда священники могли нагнать на нас страху! — заявил один из его приятелей. — Теперь мы не даем им спуску! Парни придумали отличную шутку: забрались под помост и принялись снизу колоть ноги Паркера пиками.

При воспоминании об этой славной потехе все вновь зашлись от хохота.

— Ох, видели бы вы, как он приплясывал! Ему сразу стало не до дурацкой болтовни!

— А потом мы забросали его комьями грязи!

— Удивительно, как он еще не лопнул со злости!

— После преподобный Коннерс вывел на помост детский хор, который он привел с собой из Нориджа, и велел им петь «Тe Deum» по-английски. Потеху пришлось прекратить, и Паркер дал деру, — с легким сожалением в голосе сообщил Воувелл.

— Он заметно прихрамывал, — сказал я, не в силах сдержать улыбку.

В конце концов, никто не пострадал, а история, которую мне рассказали, и в самом деле была забавной.

— Скажите, вы ведь тот самый законник, который помогал капитану Кетту на судах? — с любопытством глядя на меня, спросил один из приятелей Майкла.

— Да.

— Законника сразу признаешь по тонким нежным пальчикам, — заметил он. — Каким ветром вас сюда занесло?