Итак, в основном требования касались сельскохозяйственных вопросов. В пункте 29, посвященном незаконно огороженным пастбищам, высказывалось пожелание запретить джентльменам содержать большие овечьи стада. Вне всякого сомнения, то был весьма радикальный способ решения проблемы.
В пунктах 3 и 11 выражается просьба положить конец притязаниям помещиков на общинные земли. Пункт 3 настаивает на том, что «ни один человек, будь он лорд или простолюдин, не должен получать в собственность общинный надел». Там же говорится о защите прав арендаторов и фригольдеров, что нельзя счесть простым возвратом к прошлому. Другие пункты касаются запрета содержать кроликов и голубей, уничтожающих посевы.
Петиция восстает также против манориального закона, дающего землевладельцам возможность перекладывать феодальные подати, включая право опеки, на плечи арендаторов. С этим пунктом связано несколько других, в которых алчные и продажные королевские чиновники обвиняются в пренебрежении своими обязанностями. Решение вновь предлагается весьма радикальное: создание комиссий, «избранных простыми людьми и одобренных королем, каковые займутся изменением и улучшением законов и установлений, ныне скрываемых от бедняков корыстолюбивыми чиновниками» (и, вне всякого сомнения, законниками, пребывающими на службе у крупных землевладельцев). Подобные комиссии должны действовать на постоянной основе и непременно иметь в своем составе простолюдинов. В петиции упоминается даже о том, что этим простолюдинам следует назначить жалованье в размере четырех пенсов в день (заработная плата наемного работника).
Пункты 6 и 14 посвящены проблемам земельной ренты и крепостной зависимости. Знаменитая фраза из пункта 16 утверждает, что «все, кто ныне связан, должны обрести свободу, ибо Господь освободил всех нас, пролив за нас свою драгоценную кровь». Несомненно, повстанцы рассчитывали, что это требование встретит сочувственное отношение со стороны Сомерсета, который освободил крепостных в своих собственных имениях.
В петиции говорилось также о невежестве приходских священников, их равнодушии к проблемам бедняков, неспособности произносить проповеди и корыстном стремлении приобрести в собственность земельные наделы. Подобные священники, согласно требованию восставших, должны были «изгоняться из своих приходов, дабы прихожане их получили возможность избрать иных, более достойных пастырей». В этом пункте вновь упоминается о том, что простые люди должны иметь своих представителей в сельских общественных институтах.
Тем не менее петиция, настаивая на прекращении посягательств на общинные наделы, не затрагивает существующей системы земельных отношений в целом. Правда, некоторые ее положения, в особенности те из них, что имеют отношение к прекращению злоупотреблений чиновников и представителей духовенства, можно счесть чрезвычайно смелыми и новаторскими. Никогда прежде простые люди не заявляли так решительно и откровенно о своем желании участвовать в управлении страной.
Отношениям герцога Сомерсета к восставшим посвящены три чрезвычайно интересные статьи. Все они основаны на анализе дошедших до нас писем лорда-протектора[154]. Согласно мнению Этан Шеган, из этих писем следует, что в ходе диалога с повстанцами Сомерсет пошел на значительные уступки. М. Л. Буш и Дж. В. Бернард, напротив, вполне обоснованно утверждают, что уступки эти были не более чем хитрыми уловками. Притом что некоторые требования повстанцев могли встретить сочувственное отношение протектора — как мы видели, он придерживался «аграрного» объяснения инфляции и намеревался провести реформы, — проявления народного недовольства вызвали у него не меньшую ярость, чем у Генриха VIII. Это явствует из его писем, выдержанных в весьма резком и разгневанном тоне; протектор заявляет, что простолюдины не имеют никакого права устраивать лагеря и выдвигать правительству требования, ибо это является посягательством на единственно правильное общественное устройство. Правда, в случае если повстанцы разойдутся, Сомерсет обещает простить их: он заявляет также, что все их нужды и жалобы будут рассмотрены членами комиссии или парламентом. До некоторой степени тактика протектора напоминает тактику Генриха VIII по отношению к «Благодатному паломничеству», также первоначально примирительную. Подобно Генриху, за посулами которого всегда стояла угроза применить военную силу, протектор к середине июля отказывается от политики умиротворения и открыто выражает намерение уничтожить лагеря в случае, если мятежники не разойдутся добровольно.
Не думаю, что Сомерсет когда-либо собирался позволить простолюдинам принимать участие в управлении государством. Время от времени он действительно шел на некоторые компромиссы — например, дал согласие изменить право взимания пошлины в своих собственных поместьях в Тетфорде, — но уступки эти были весьма незначительны. Исследователи ведут споры относительно того, выражается ли в одном из писем протектора к повстанцам Тетфорда намерение предоставить простым людям право выбирать членов комиссии; однако письмо это настолько запутанно и невнятно, что постичь его смысл не представляется возможным[155]. Не следует забывать, что к тому времени Сомерсет находился под колоссальным давлением Тайного совета. Версия Шеган, предполагающая, что между повстанцами и лордом-протектором завязался диалог, во время которого обе стороны пытались понять друг друга, разлетается под натиском фактов. То, что происходило в действительности, ничуть не напоминало диалог; пытаясь выиграть время, Сомерсет шел на различные уловки. Где-то в середине июля (семнадцатого числа члены Комиссии по огораживаниям прибыли в Кент, однако не сумели убедить повстанцев из лагеря Кентербери в необходимости разойтись) лорд-протектор переходит к откровенной конфронтации. Необоснованные надежды, порожденные его лживыми обещаниями, — в сложившихся обстоятельствах со стороны Роберта Кетта было до крайности неразумно уповать на симпатии Сомерсета — рухнули двадцать первого июля, когда в Маусхолдском лагере появился королевский посланник. Угрожающий тон воззвания, которое он огласил повстанцам, явился для них полной неожиданностью. И, как я изобразил на страницах романа «Мертвая земля», тем сильнее был гнев, в который их это воззвание повергло.
Прибытию королевского посланника предшествовало письмо, которое за день до того гонец доставил Роберту Кетту. Если это действительно письмо № 2, приложенное к статье Шеган, которую я цитировал выше, то в нем содержались резкие обличения и требования немедленно распустить лагерь[156]. Лишь в случае, если мятежники немедленно разойдутся, ближайшая сессия парламента рассмотрит их жалобы и претензии, говорилось там. Если же они будут упорствовать в своем неповиновении, то пусть пеняют на себя.
Появление королевского посланника в Маусхолдском лагере можно считать кульминацией трагедии. Он прибыл туда в сопровождении мэра Нориджа Кодда, олдермена Элдрича и городского меченосца Петтибона. Когда посланника отвели к Дубу реформации, он зачитал огромной толпе повстанцев воззвание, в котором все они назывались изменниками и предателями, а их предводитель Роберт Кетт именовался «зачинщиком дерзостной смуты». В послании было обещано прощение всем, кто добровольно покинет лагерь, — и ничего больше. Разгневанный Кетт заявил, что он «не совершил никакого преступления, а следовательно, не нуждается в прощении и намерен остаться там, где пребывает ныне, вместе с теми, кто пожелает разделить его участь»[157]. Согласно воспоминаниям Невилла, Роберт Кетт обратился к повстанцам с просьбой «не покидать его и не дать себя устрашить, но вспомнить о тягостном существовании, которое они вели прежде». Он также выразил решимость «отдать свою жизнь (если сие понадобится) ради спасения своих товарищей»[158]. Посланник во всеуслышание обвинил Кетта в государственной измене и отдал Петтибону приказ арестовать его. Однако угрозы, которыми разразились повстанцы, вынудили посланника и сопровождающих его лиц поспешно покинуть лагерь. Вслед за ним, рассчитывая на королевскую милость, лагерь оставила незначительная часть повстанцев (точное их количество нам неизвестно); однако подавляющее большинство бунтовщиков сдаваться не собиралось[159].
