Есть только одно свидетельство того, что обитатели лагеря порой находились под воздействием алкоголя. Нам известно, что епископ Мэтью Паркер, прибыв на Маусхолдский холм, отказался от своего намерения проповедовать перед повстанцами, ибо все они были пьяны[141]. Правда, на следующее утро он вернулся и выступил перед жителями лагеря с гневной речью, которая не нашла в их сердцах отклика. Об этой истории часто вспоминают, однако для епископа все закончилось более или менее благополучно. Обиженные повстанцы ограничились тем, что, забравшись под деревянный помост, с которого витийствовал проповедник, принялись колоть его ступни пиками. Никаких серьезных повреждений Паркер не получил, иначе он был бы не в состоянии покинуть лагерь пешком. Как видно, шутники всего лишь хотели заставить церковника поплясать. Несмотря на все праведное негодование, с которым описывает этот случай сам Невилл, эпизод имеет явно комический характер; забаву, которую устроили себе повстанцы, трудно назвать жестокой.
В лагере, разумеется, были и другие проповедники, которые выступали перед повстанцами без всякого официального разрешения, — те, кого Сотертон называл «пророками». О них нам почти ничего не известно. «Пророки», несомненно, подразделялись на несколько типов, выражая самые разные идеологические взгляды.
К первому типу относились «пророки» так называемого «фантастического» направления. Как правило, они предсказывали близкое ниспровержение государства и черпали вдохновение во всякого рода древних источниках, например сочинениях о Мерлине и прочих старинных легендах. Прорицатели такого рода во множестве появились во время «Благодатного паломничества», восстания 1536 года. Несомненно, они приспосабливали к современным обстоятельствам древнее пророчество о короле Гнездовике, весьма популярное во время крестьянских восстаний Уота Тайлера и Джека Кэда. В 1536 году о нем вспомнили вновь[142], видя в этом доказательство скорого падения Генриха VIII. Сотертон упоминает о «бродячих проповедниках, кои, измыслив самые невероятные фантазии, обрушивали их на головы слушателей, собравшихся на рыночной площади и в других людных местах»[143]. Кто знает, какие древние легенды были взяты на вооружение в 1549 году?
Ко второму типу относились «библейские пророки», весьма популярные среди радикально настроенных протестантов в 1540-е годы. Для своих проповедей они избирали тот или иной фрагмент Священного Писания, заявляя, что Бог якобы открыл им истинный смысл этих слов. К их числу относились и некоторые весьма образованные люди, например Джон Нокс, утверждавший, что сам Господь избрал его для пророческого служения[144]. Учитывая царившую в лагере атмосферу всеобщего возбуждения, не трудно предположить, что многие доморощенные толкователи Библии тоже вообразили себя избранными.
К «пророкам» третьего типа относились последователи анабаптизма, являвшегося в 1540-е годы самым страшным пугалом для английских правящих классов. Анабаптисты, представители радикально настроенных германских протестантов, утверждали, что все жизненные блага должны находиться в общем пользовании[145]. Хотя анабаптисты отвергали любое насилие, а число их последователей в Англии было весьма незначительным, стремление этих людей ко всеобщему равенству внушало ужас представителям высших слоев общества. Заметим, что, по утверждению одного из ведущих исследователей анабаптизма в Англии, нет никаких свидетельств того, что это направление имело своих сторонников среди маусхолдских повстанцев[146]. В период правления Эдуарда VI два анабаптиста были приговорены к сожжению на костре по обвинению в ереси. Иными словами, они пострадали за свои богословские взгляды, а вовсе не за социальные убеждения. Можно предположить, что к 1549 году, несмотря на все страхи, внушаемые анабаптизмом правящей элите, в качестве радикального социального движения он уже сошел на нет.
И наконец, к четвертому типу проповедников относились горячие сторонники теории «государства общего блага». Выше уже упоминалось, что, согласно их убеждениям, излечить социальные недуги был способен только король, а отнюдь не простые граждане. Тем не менее их протест против «алчных богачей» повлек за собой создание нескольких «лагерей общего блага». Поначалу они рассчитывали, что лорд-протектор изыщет средство удовлетворить все их нужды и чаяния. Когда стало ясно, что этого не произойдет, некоторые из них кардинально изменили свои взгляды, отныне считая восстания и мятежи вполне оправданными.
Таким образом, в лагере на Маусхолдском холме сталкивались и смешивались как минимум четыре различные точки зрения. Сотертон упоминает только о «пророках» первого типа; не исключено, что это связано с его желанием представить повстанцев этакими недалекими и невежественными простаками. Впрочем, «фантастические пророки» в тот период действительно имели первостепенное значение. С 1536 года, со времен «Благодатного паломничества», предсказания о скором падении королевства неизменно находили в сердцах простых людей самый горячий отклик. Среди вожаков восстания, казненных под Дубом реформации после решающей битвы, было два подобных прорицателя[147].
В Лондон, ко двору лорда-протектора, был отправлен не только Леонард Сотертон, но и многочисленные посланники Кетта. Семнадцатого июля Сомерсет сообщил о прибытии целой делегации и выразил надежду, что теперь на ситуацию в Норидже «прольется свет и вскоре все трудности будут разрешены, а волнения успокоены»[148].
В то же время маусхолдские повстанцы составляли свою петицию королю, известную как «Двадцать девять требований». Несмотря на подобное название, каждый новый пункт начинается словами «Мы смиренно умоляем…».[149] Повстанцы из Тетфордского и Саффолкского лагерей также направили лорду-протектору несколько петиций; известно, что на некоторые из них герцог Сомерсет ответил, хотя сами документы до наших дней не дошли[150]. Маусхолдская петиция, судя по всему, составлялась в большой спешке, ибо пункты ее лишены какой-либо логической последовательности.
Этот документ поддается двоякой интерпретации. В нем можно увидеть проявление присущего повстанцам консерватизма, то есть стремления вернуться в «старые добрые времена», когда землевладельцы и арендаторы нерушимо соблюдали взаимные обязательства, а проблемы незаконных огораживаний попросту не существовало[151]. При этом в петиции говорится о необходимости предоставить простым людям право участвовать в управлении общинами, к которым они принадлежат[152]. Можно сказать, что петиция одновременно является и консервативной, и предельно радикальной; последнее в особенности касается пунктов, посвященных участию простолюдинов в органах местного управления[153].
В документе этом совершенно не затрагиваются проблемы горожан, несмотря на то что маусхолдские повстанцы были тесно связаны с беднейшими жителями Нориджа и вместе с ними уничтожили изгороди вокруг городского выгона. Однако это вовсе не так странно, как может показаться на первый взгляд. Временное соглашение, которого руководители восстания достигли с нориджской мэрией, препятствовало тому, чтобы включать в петицию требования, связанные с нуждами городской бедноты. Что еще более важно, повстанцы продолжали нерушимо верить в поддержку лорда-протектора, а все данные им обещания и посулы были связаны исключительно с решением аграрных, а не городских проблем. Возможно, мятежники планировали направить Сомерсету вторую петицию, хотя было совершенно неясно, как он отнесется к первой.
