Сделав нам на прощание реверанс, Изабелла вышла прочь.

— Есть какие-нибудь известия о Бараке и Браунах? — обратился я к Николасу.

— Увы, пока никаких. Прежде чем пойти к Изабелле, я отправился в Конисфорд. Дом, где жили Брауны, сгорел дотла, как и почти весь квартал. О Джозефине, Эдварде и малышке — ни слуху ни духу.

— Боюсь, солдаты сейчас ищут Эдварда как одного из главарей повстанцев.

— Возможно, Брауны покинули город, как и многие другие.

— Надеюсь, что так оно и есть, — кивнул я. — Про Джека тоже ничего не слышно?

— Я расспрашивал всех бедняков, которые попадались мне навстречу, обещал дать денег тому, кто сообщит хоть что-нибудь про однорукого парня, сражавшегося на городских улицах. Но к сожалению, никто ничего не знает. Все, что мне удалось выяснить: раненые из обеих армий сейчас находятся в соборе, который превращен в лазарет. Завтра с утра мы отправимся прямиком туда. Может, найдем там Барака, Эдварда или Джозефину. Видели бы вы, какой кавардак творится в городе, — устало добавил Овертон. — Солдаты пьянствуют прямо на улицах, рассказывают байки о своих сегодняшних подвигах и всем, кто одет побогаче, предлагают выпить вместе с ними. Рыночная площадь похожа на видение из ночного кошмара: трупы лошадей, кучи дерьма, а посредине — виселица, на которой болтаются тела пятидесяти повстанцев. Тех, кого Уорик приказал казнить, когда взял город. — Николас тяжело вздохнул. — На завтра назначены новые казни, но прежде в церкви Святого Петра Мэнкрофта состоится благодарственная служба. По слухам, горожане собираются устроить в честь графа Уорика театральное представление.

— Полагаю, сегодня он позволил своим людям выпустить пар. Такова уж военная традиция — после боя солдатам позволено все. Например, обворовывать трупы своих врагов.

— Есть одна печальная новость, — произнес Николас, тяжело опускаясь на кровать; руки его дрожали. — Нетти погиб. Я видел его обнаженный труп на телеге, наполненной мертвецами.

— Бедный мальчик, — пробормотал я. — Да упокоит Господь его душу.

— Всю одежду, снятую с убитых, солдаты собираются завтра продать на рынке, — сообщил Ник и, уронив голову на руки, залился слезами. — Какой ужасный день! — всхлипывал он. — Этот город… он превратился в сущий ад.

— Я давно опасался, что все закончится именно этим.

— Господи Исусе, но ведь повстанцы так храбро сражались!

— Для простолюдинов? — уточнил я с легкой иронией.

— Нет, — покачал головой Николас. — Они проявили себя как настоящие мужчины!

На следующее утро мы впервые за последние два месяца позавтракали, сидя за столом. Изабелла уже ушла, оставив нам записку с выражением благодарности; в записке говорилось также, что она намерена вернуться в замок. Смелость этой женщины и преданность, которую она питала к своему супругу, поистине были достойны восхищения. Спина моя по-прежнему ныла, и, прежде чем покинуть трактир, я проделал несколько физических упражнений, которыми в последнее время непозволительно пренебрегал. За едой мне невольно вспомнились наши прежние завтраки в начале июня, когда за одним столом с нами сидели Барак и Тоби Локвуд, ныне погибший. При всей своей низости по отношению к Николасу этот человек был верен делу, которое считал справедливым. Сердце мое болезненно сжалось при мысли о Нетти, добром и смелом парнишке, отдавшем жизнь во вчерашнем бою. Сколько их, этих молодых жизней, было погублено вчера, с горечью подумал я.

Судя по долетавшим до нас обрывкам разговоров — за столами вокруг сидели в основном командиры из армии Уорика, — сам граф находился в замке, где в срочном порядке вершил суд над предводителями повстанцев. Многим офицерам сегодня предстояло присутствовать при казнях на рыночной площади, у ворот Святой Магдалены и возле Дуба реформации. Для убитых во вчерашней битве вырыли несколько братских могил. Один из офицеров заметил, что мятежники удивили его своей отвагой; по его словам, одна из стрел едва не убила Амброуза Дадли, старшего сына Уорика. Я узнал также, что пару дней назад, когда несколько городских кварталов еще оставались в руках повстанцев, власти Нориджа, опасаясь уличных боев, обратились к Уорику с просьбой сдать город, однако тот отказался. Согласись он выполнить эту просьбу, исход вчерашней битвы, возможно, был бы иным.

В зал вбежал какой-то капитан и, сорвав с головы шлем, радостно провозгласил:

— Роберт Кетт и его брат схвачены! Они удрали в Суоннингтон и скрывались там на какой-то ферме!

Все разразились радостными возгласами. Кто-то спросил, когда братья Кетт будут казнены. Капитан ответил, что их отвезут в Лондон, где они предстанут перед судом.

— Жаль, — вздохнул военный, сидевший за соседним столом. — Я так мечтал полюбоваться, как эти негодяи болтаются на виселице.

Облачившись в мантии законников, мы с Николасом подошли к воротам собора и объяснили солдатам, стоявшим в карауле, что ищем своих друзей, которые, возможно, находятся среди раненых. Они, однако же, не спешили пропускать нас внутрь. Пришлось сообщить, что мы были среди скованных цепями пленников на поле боя, и в качестве доказательства предъявить наши многострадальные запястья. Глубокие ссадины и правда превратились нынче в знак почета, ибо, увидев их, часовые беспрекословно распахнули перед нами ворота.

— Если мы отыщем Барака и Браунов, придется объяснять, почему мы водим дружбу с мятежниками, — заметил Николас, когда мы пересекали церковный двор.

— Ничего, как-нибудь выкрутимся. В конце концов, мы с тобой адвокаты.

Огромный собор, превращенный в лазарет еще месяц назад, после битвы с армией Нортгемптона, ныне был полон до отказа; многим раненым приходилось лежать на голом полу или же на грубых соломенных тюфяках. Со всех сторон доносились стоны, кашель и крики боли. В левом нефе стояли койки, вдоль которых расхаживал стражник, — возможно, там находились раненые повстанцы. В правом нефе никаких караульных не было, и, судя по всему, раненые, лежавшие здесь, пользовались бо́льшим вниманием со стороны лекарей, сновавших туда-сюда. Завидев облаченного в мантию доктора Белайса, я потянул Николаса в сторону, дабы избежать неприятной встречи.

Заметив капитана, сидевшего за столом поблизости от алтаря, мы направились к нему, заблаговременно закатывая рукава рубашек. Капитан поднялся нам навстречу.

— Чем могу служить, джентльмены? — спросил он; в речи его ощущался явный мидлэндский акцент. — Насколько я понимаю, вчера вы были среди пленников, скованных цепью? Мы видели, что вам удалось бежать, и возблагодарили Бога за ваше спасение.

— Да, вы правы. Сейчас мы заняты поисками своих близких друзей, двоих мужчин и женщины. Пока наши усилия не увенчались успехом, и мы решили, что, возможно, они были ранены и их привезли сюда. Не исключено, что по недоразумению всех троих могли принять за мятежников. Думаю, ныне происходит немало подобных ошибок.

— Всякое случается, — пожал плечами наш собеседник.

— Насколько я понимаю, вы из Мидлэнда? — осведомился я. — Сам я родился в Личфилде.

Меня всегда удивляло, сколь сильную радость люди испытывают при встрече с земляками, которых они прежде и в глаза не видели. Лицо капитана моментально просветлело.

— А я из Олдриджа, так что мы с вами почти соседи, — сообщил он. — Я йомен, командир местного отряда ополченцев. Все мы были призваны в армию по приказу графа Уорика. — Понизив голос, капитан добавил: — У нас в последнее время тоже было неспокойно. Прежде чем собрать армию, граф прекратил все беспорядки.

— Вчера я беседовал с ним лично. Сразу видно, граф — человек сильного характера и опытный военачальник.

Услышав это, капитан проникся ко мне еще более глубоким уважением:

— Да, он тверд как камень, но при этом рассудителен и дальновиден.

— Мы с помощником прибыли в Норидж еще в июне, на выездную судебную сессию, — сообщил я. — Из-за болезни мне пришлось остаться здесь на пару недель. В результате мы оказались в плену у мятежников.