Еще один очаг военных действий развернулся на лесной опушке, где день и ночь дежурили журналисты. Новые поселенцы приносили с собой более изощренную технику. Черта оседлости фотокорреспондентов отодвигалась от ворот дачи к лесу. Все меньше беспокойства доставляли спонтанные драки за место между представителями различных агентств. Когда на опушке началась стрельба, у Боровских собрался семейный совет и принял решение расширить границу защитного поля. С тех пор сто первый километр шоссе стал часто глючить, на радость поклонникам хинеи, как нового явления природы.

Натан Валерьянович так и не спустился с судейской вышки. Шел ли на корте турнир, или Юля учила играть в теннис Алису, профессор наблюдал за игрой и судил при помощи пальцев. Он не спускался вниз, когда на опушке начиналась стрельба, и когда Розалия Львовна стыдила его за нерадивое отношение к детям. Всю вину за несовершенство этого мира женщина взвалила на плечи супруга, и тот еще больше съежился в кресле судьи. Воротник его старой куртки поднялся выше макушки. Очки опустились на кончик носа. Натан Валерьянович продолжал сидеть на вышке, даже когда на корте никто не играл, потому что с этого места будущее виделось ему лучше, чем из подвала лаборатории.

Шло время, слезы Розалии Львовны сменились грустной памятью о мальчике, который стал ей родным. Несчастная мать перестала дергать полицию и писать петиции президенту Америки. Она собрала вещички Левушки в чемодан, повесила над кроватью его портрет и говорила с ним вечерами. Рассказывала пропавшему сыну, как прошел ее день, и что она собирается делать завтра. Все меньше в тех речах было отчаяния, все больше здорового жизненного рационализма. Дочери звали Розалию Львовну в Израиль, но что-то держало ее в окаянном доме. Может быть, надежда, что сын вернется, может быть, идея родить еще одного ребенка. Детки Розалии стали взрослыми, и женщина заскучала. Она слышать не желала о том, что детородный возраст имеет предел. Все женщины ее семьи рожали до старости, часто и с удовольствием. Розалия прошла обследование и не нашла в своем организме никаких противопоказаний. Напротив. Для того, чтобы в восьмой раз стать матерью у нее были все основания: жизненные условия, достаток и вагон здоровья. Дело было за малым: уговорить Натана Валерьяновича ненадолго слезть с вышки.

Событие случилось, когда его перестали ждать. В разгар домашнего студенческого турнира Юля заметила необыкновенное явление. Вдоль забора, мимо брошенных на дороге машин, топала девочка с рюкзачком за спиной. Уверенно, словно знала дорогу. Юля решила, что это сестренка одного из гостей, но на всякий случай не спускала с ребенка глаз. Девочка с длинными волосами дошла до калитки и повернула во двор. В ее походке было что-то от пацана, маленького, но очень уверенного в себе человечка, который прошагал полмира и, наконец, достиг цели.

Ребенок не проявил интерес к скоплению народа на кортах. Он поднялся по ступенькам, открыл дверь и скрылся в доме. Юля спустилась со стремянки и последовала за ним, но скоро вернулась и подошла к Алисе, которая выполняла роль линейного арбитра.

— Лео вернулся… — сказала Юля, и ее слова услышал весь корт.

А кто не услышал, тот замер в предчувствии. Мяч последний раз стукнулся в площадку и улетел за ее пределы. Игроки прекратили матч. Немногочисленные зрители повернули головы в сторону Юли.

— Лео вернулся домой, — повторила она, и сама не поверила.

Первым опомнился Натан Валерьянович. Он стал спускаться с судейской вышки. Студенты кинулись ему помогать, потому что шаткое устройство ходило ходуном под профессором. Второй опомнилась Алиса и бросилась к дому, обгоняя отца.

— Маме позвоните! — крикнула она на бегу. — Скорее, позвоните кто-нибудь маме!

Когда родные и близкие ворвались в детскую, Левушка спал в своей старой кроватке, которую Розалия Львовна запретила выносить в сарай. Спал, накрытый одеяльцем с медвежатами. Наружу торчала пара грязных ботинок несуразно большого размера, надетых на толстые шерстяные носки. Ребенок был так чумаз, что его с трудом можно было узнать. Длинные, как у девчонки, волосы заметно потемнели от времени. Мальчик выглядел слишком взрослым для своих лет, и спал необыкновенно крепко, сжимая в кулаке лямку потертого, замызганного рюкзачка, с которым когда-то ушел из дома. Рюкзак был последней уцелевшей вещью с тех времен, исчерпывающим доказательством того, что малыш действительно является Львом Натановичем Боровским и никем другим. На руке у ребенка висели часы с шестнадцатью делениями в окружности циферблата, каждое из которых было отмечено бриллиантом по меньшей мере в карат.

— Лео… — Алиса присела у кроватки, и мальчик открыл глаза, — где ты был?

Ребенок оторвал щеку от подушки, прищурился на сестру. — Где ты был, Лео? — повторила Алиса.

— Не скажу, — ответил Лев Натанович, пронзительно чихнул, вытер нос рукавом и снова закрыл глаза.

— Боже мой! — воскликнула Алиса. — Он же простужен. Позвоните кто-нибудь Жене.

Сначала из дома выбежала Юля с телефоном, за ней взволнованная Алиса… прыгнула в машину и помчалась за Розалией Львовной. Натан Валерьянович взял сигарету и сел на крыльце. При виде курящего профессора, стихийный митинг у дома стал расходиться. Машины отъезжали одна за другой. Игроки и болельщики горячо поздравляли Юлю и исчезали за воротами дома. В тот день от забора отъехал даже мятый драндулет фотокорреспондентов, брошенный в канаве полгода назад. В комнате Лео Натановича задержался лишь Оскар.

— Встань! — сказал он спящему мальчику и прикрыл дверь. Лео открыл глаза. — Встань, сказал! — мальчик сел на кровати. — Слушаю объяснение.

— Кхе-кхе… — сказал Лео и уронил рюкзачок.

Оскар приподнял ребенка за шиворот и поставил ботинками на пол.

— Я что просил тебя сделать, паршивец? Я тебя просил пропадать на полгода? Напомни, о чем мы с тобой договаривались?

— Кхе… — повторил ребенок, прикрывая рот кулачком. Он снял с руки часы и отдал сердитому дяде.

— Что надо сказать?

— Возьми, пожалуйста. Дарю, — произнес Лео и Оскар сунул часы в карман, но ребенка в покое не оставил.

— Где шлялся, рассказывай. Вопрос слышал?

— Мне не дали увидеть Копинского. Я хотел. Мне не дали.

— Какое ты право имел доводить родителей до нервного срыва? Рассказывай так, чтоб я понял. Русский язык не забыл? Рассказывай.

— Кхе…

— Нет… кашлем ты будешь жалобить матушку. Мне давай информацию.

— Я должен был видеть Макса.

— В зеркало на себя посмотри! Копия! И говнюк такой же, как он.

— Мне отдали это, потому что я признал себя наследником, — мальчик указал на часы, которые пропали в кармане у дядьки. — Если б не признал — не отдали бы… Я должен был погостить.

— Погостить — это два-три дня. Какого черта ты поселился жить во Флориде, мне интересно?

— Кхе… Там так хорошо.

— Хорошо будет, когда я всыплю тебе как следует, — пригрозил Оскар. — Вот тогда будет действительно хорошо. Еще раз так поступишь с родителями — я тебе устрою хорошую порку. Чего вернулся, если хорошо было?

— Все закончилось, — Левушка полез обратно в кровать. — Я не виноват. Стали бомбить. Нас прогнали в убежище, а в убежище все по-другому. Нет бассейна с горками, старые компьютеры…

— Определенно тебе надо всыпать пока родители не вернулись. Крошке помогало и тебе поможет. Если из тебя, поросенка, начнет расти такая же свинья, как Копинский, я сам возьмусь за твое воспитание.

Появление Розалии Львовны спасло ребенка от наказания. Женщина ворвалась в детскую и выгнала всех. Весь день она отмывала сыночка, отстирывала от грязных дорог, отпаивала чаем с малиной. Кормила, гладила по головке и никого не подпускала с расспросами.

— Удивительный мальчишка, — сказал Женя, пробираясь ночью в лабораторию. — Он ничего тебе не рассказывал? — Оскар отрицательно помотал головой. — Молчит, как рыба. Может, он не был похищен, просто заблудился в лесу? Не верю, что Лео мог сам вернуться из-за океана. Значит портал, в который увел его лекарь, все-таки существует? Тогда почему мы не смогли его разыскать? Мы не смогли, а он смог. Спрашиваю — молчит. Ничего не хочет нам говорить. Уф… — сказал Женя и сел на стул. — Не помешал? Очень занят?