— Мы не туда повернули? — спросил он и полез на гору сквозь кусты. — Мирей, это та дорога? По-моему, мы проходили здесь полчаса назад.

— Я предупредила, что отсюда уйти непросто.

— Борис уедет без нас. Хант сбесится, если мы к утру не вернемся!

Даниель продолжил путь сквозь заросли напрямик, туда, где, по его разумению, дожидалась машина, и к темноте не только выбился из сил, но и потерял направление.

— Вернемся на хутор? — предложила Мира.

— Ни в коем случае!

Молодой человек в кожаных штанах сел в траву на склоне и загрустил.

— Пойдем… — настаивала Мира, — завтра утром ты выйдешь по Солнцу прямо к церкви, Борис дождется тебя. Такой жмот и лентяй, как Борис, не сдвинется с места, пока ты ему не заплатишь. Еще и за простой потребует.

Даниель отрицательно замотал головой.

— Я должен идти в отель, — заявил он.

Мира села рядом и стала вспоминать слова, которыми Боровский легко и доступно объяснял ей коварные фокусы здешних мест. Слова, которые ей требовалось всего лишь перевести на язык, понятный Даниелю, таким образом, чтобы это не было похоже на издевательство.

— Помнишь, мы читали статью о фокусах времени? Как люди проваливаются в прошлое и видят вокруг то, чего давно нет. Помнишь? — Даниель кивнул. — Представь, что здесь та же аномалия. Представь, что ты видишь пейзаж, который был до греческих колониальных походов. Если спустишься к морю прямо сейчас, по бездорожью, то убедишься, что никаких отелей там нет. Пойдем назад, ты выспишься, а завтра…

— А завтра? — спросил Даниель. — Свершится колонизация? За ночь эллины протопчут дороги и пригонят рабов?

— Завтра будет Солнце. Наши физики заметили, что если идти на Солнце, почти наверняка не заблудишься.

— Мы заблудились? — удивился Даниель. — Или все-таки провалились во времени?

— Ни то, ни другое, — Мира вспомнила знакомые со школы физические термины и ужаснулась, как далек от совершенства ее французский. Даниель знал язык ненамного лучше. Для обоих было бы проще сидеть в Париже и обсуждать статьи. — Физики говорят, что вся планета разлинована магнитными силовыми линиями, — объяснила Мира.

— Знаю, — подтвердил Даниель.

— Линии идут параллельно на равном удалении друг от друга…

Даниель странно посмотрел на свою собеседницу в полумраке.

— Еще скажи, что животные по ним ориентируются, когда убегают из дома.

— По ним ориентируются даже люди, только бессознательно. Ты идешь прямо по ровному полю. Откуда ты знаешь, что идешь прямо? Организм тебе это как-то подсказывает. Так вот, человеческий организм чувствует магнитное направление, а в этих горах оно сбито сильным хрональным полем.

— Как это? — не понял Даниель.

— Здесь есть храм, точка искажения, которая меняет конфигурацию магнитных линий. Они каждый раз располагаются по-новому, иногда образуют узор, иногда пунктир. Мы будем ходить как слепые котята, пока не появится солнце, а когда оно появится, лучше начинать путь от дома. Ты меня понял? — Даниель усмехнулся. — Разве я сказала что-то смешное? Это выяснилось в результате физических опытов. Это не я придумала, Даниель!

— Ты серьезно решила расстаться с Хантом?

— Я уже рассталась с ним, если ты заметил.

— Я-то заметил. А он только и говорит о тебе. То презирает, то скучает, то собирается мстить. Он меня достал, Мирей. Я не знаю, что будет, если ты не вернешься.

— Когда ты сбежал в Америку, он вел себя точно также.

— Я не собирался его предавать. Я сказал, что вернусь! Все остальное он сам себе выдумал от безделья.

— Ничего. Получит деньги, начнутся съемки…

— Если бы! Он все пропьет! Он уже получил и уже пропивает. Мирей, он не начнет без тебя работать.

— Не преувеличивай мою роль. Если он сам не возьмет себя в руки, никто его не заставит.

— Ты же знаешь, как ему без тебя паршиво. Мне-то ты можешь сказать, когда вернешься?

— Не могу. Я и себе этого не могу сказать.

— Он тебя обидел? Что произошло в это проклятом Люксембурге? — Мира отвернулась, чтобы не сверкать слезами в темноте. — Каждый раз, когда мы оказываемся там, происходит дерьмо. Что в этот раз? Ты не могла позвонить мне? Вы что, подрались? Почему ты попала в больницу?

— Потому что упала в обморок посреди улицы, — ответила Мира. — Если бы я сделала это в гостинице, никто бы не хватился. Я бы до сих пор валялась на полу.

— А он? Откуда у него фингал на полморды?

— Не знаю. Когда мы расстались, его морда была в порядке.

— Мирей, зачем ты скрываешь от меня правду?

— Ты ведь все равно меня не слышишь. Правду я говорю или неправду, ты не слышишь меня никогда. Я тебе сто раз повторяла, что Ханни не нужен никто, кроме него самого. Он переживает не из-за меня, а из-за того, что ему стало вдруг некомфортно. Или эта деточка однажды повзрослеет и пересмотрит свое отношение к людям, или так и будет сучить ножками и сосать коньяк, чтобы не плакать.

— Я думал, ты его любишь, — вздохнул Даниель.

— Люблю, но жить с ним больше не могу. Настал мой предел.

— И что теперь?

— Ничего.

— Так что ты хочешь от него, я не понял?

— Ничего! — повторила Мира. — Хочу провалиться во времени от него подальше, чтобы не возникало соблазна восстановить отношения.

— Поэтому бродишь здесь по горам?

— Ты же не знаешь, что в этих горах происходит. И слушать не хочешь, и не поверишь, если я расскажу.

— Как поверить, если ты постоянно врешь? Вы оба всю жизнь мне врете, и ты, и он. И себе врете. Что вы делаете друг с дружкой? Мирей, этой «деточке» скоро шестьдесят. Сколько времени у нас осталось? Вы тратите его на войну. Зачем? Разве нам было плохо?

— Нам? — удивилась Мира. — «Нам», это кому? Ему и с нами плохо, и без нас плохо. Тебе и с нами хорошо и без нас…

— А тебе?

— А кто я такая? В моей жизни всего навалом, не хватает главного. Меня самой. Понимаешь? Меня не было, нет, и не будет.

— И кто ж тебе виноват? — спросил Даниель.

— Почему кто-то должен быть виноватым?

— Мирей, он не просто спивается, он еще и с ума сходит. Не спал всю ночь, пытался понять, почему ты ушла. Под утро выражался метафорами.

— Неужто старый дурак что-то понял?

— Он сказал так: «Мы с Мирей не можем быть вместе по двум причинам: по причине моего прошлого и по причине ее будущего». Ну… его прошлое я примерно себе представляю. Теперь я хочу знать, ради какого будущего ты сбежала?

— Будущего нет, Даниель, — ответила Мира. — И прошлого нет, и настоящего тоже. Мы все живем в какой-то ужасной иллюзии. Пока я не пойму, как мы влипли в это дерьмо, с горы не спущусь. Так и передай.

— Боги никого не наказывают и никогда не страдают из-за людей. Заблуждение полагать, что на белом свете есть Бог, готовый принести себя в жертву. Боги чаще всего приносят в жертву людей, не имея представления о том, что это за твари, как живут и чем дышат. Когда вы просите милостыню у Богов, они смеются. Когда не просите, обижаются…

— Разве я милостыню прошу, Валех? Я хочу получить гонорар. Мне надо было, чтобы ты выполнил свою работу: взял за руку покупателя и привел его в галерею. А ты что натворил?

— Ты просила денег. Я дал тебе денег.

— Разве такой ценой?..

— Тебе нужны были деньги?

— Ты понимаешь разницу между наследством и гонораром?

— Понимаю, — ответил Валех. — В твоем случае наследство — гораздо больше.

— Теперь я знаю, почему Зубов от тебя сбежал.

— А тебе уже мало милостыни? Тебе надо, чтобы ее правильно подали? Еще не хватало, чтобы ты учила меня подавать!

— А тебе мало, что сбежал твой любимчик Зубов? Твой самый талантливый, самый умный, трудолюбивый подопечный уже никогда не напишет для тебя роман. Тебе придется довольствоваться низкопробной фантастикой несостоявшегося художника…

— Пиши, я продиктую отрывок, который украсит твое сочинение. Можешь его присвоить.

— Обойдусь без подачек…

— Пиши: Боги никогда не страдают из-за людей… Эти существа лишены эмоций. Самый пропащий Ангел может сделать для Человека больше, чем Бог. Чем выше в иерархии существо, тем больше в нем рационального порядка. Чем ниже, тем больше эмоций мутят рассудок. Если Человек был изгнан из рая, то отнюдь не за плод запретный, а за отсутствие рационального подхода к плоду. За то, что шел на поводу у желаний, презрев здравый смысл. За то, что не ради истины, а ради прихотей своих рисковал голым задом. Человек сам опустил себя в иерархии, сам и возвысится, если придет его время. Если только оно придет. И нет таких слез, которыми можно разжалобить Бога, и нет такой небесной услуги, которая пойдет Человеку на пользу.